Тем временем отношения между СССР и польским правительством в Лондоне достигли критической точки. Помимо разногласий по поводу армии Андерса, обострился вопрос о советских границах и одновременно - о расстреле польских офицеров в Катыни накануне войны. В результате в апреле 1943 г. последовал разрыв дипломатических отношений.
Надо сказать, что большинство советских граждан тогда поверило официальным разъяснениям правительства, обвинявшего польскую сторону в клевете на Советский Союз. "Катынское дело" представлялось актом бессмысленной жестокости, который в массовом сознании советских людей к тому времени прочно ассоциировалась с немецким "новым порядком". К тому же и материалы, представленные комиссией Бурденко, казались достаточно убедительными, особенно при отсутствии каких бы то ни было аргументов другой стороны.
Все же ситуация оставалась достаточно неясной, и во многих районах, как, например, в Омской области весной 1944 г., возникал вопрос - чем объяснить антисоветские настроения польского правительства?
Вызывала недоумение и позиция союзников, что нашло отражение в вопросах, заданных в июле 1943 г. в Азербайджанской ССР: "Как смотрят союзники на разрыв отношений между СССР и польским правительством?.. Почему Англия и США не приняли мер против клеветы на СССР со стороны польского правительства?"
В мае 1943 г. на одном из заводов г. Свердловска бригадир женской бригады лакировщиков на вопрос, как она расценивает действия наших союзников, "как бы невзначай промеж себя бросила: "Польша тоже была нашей союзницей, а что получилось"".
В этой ситуации вновь вспомнили об армии Андерса. В. Вишневский 19 мая 1943 г. записал в дневнике: "Генерал Андерс ждал распада Красной армии и возможности ухода вдоль Каспия в Иран. Тайные антибольшевистские тенденции этой армии стали явными". И вопросы, которые задавали по этому поводу рядовые граждане, формулировались уже по-иному. Так, в Удмуртской ССР в июне 1943 г. было зафиксировано 33 вопроса о польской армии, причем один из них звучал так: "Куда делись бывшие польские части и не помогают ли они гитлеровской Германии?" Лишь сообщения Совинформбюро о появлении на фронте польской добровольческой дивизии имени Костюшко, впоследствии преобразованной в Первую польскую армию, или "армию Берлинга", закрыли эту тему.
Более того, о польских вооруженных силах как бы "забыли". Исключением, впрочем, являлись некоторые районы Литвы с многочисленным польским населением, прежде всего г. Вильнюс. Там как раз "армия Берлинга" вызывала живой интерес, и часто задавались вопросы: кто вооружил польскую армию - Англия или СССР, стремится ли армия Берлинга к установлению большевизма в Польше и т. д. Среди живших в СССР поляков, недовольных окончательной передачей Вильнюса Литве и наметившейся советизацией Польши, даже ходили упорные слухи о том, что армия Берлинга совместно с армией Андерса вот-вот объявят СССР войну при поддержке или даже прямом участии союзников. В результате этого будет восстановлена независимая демократическая Польша в границах 1939 г.
Позднее многие (хотя далеко не все) польские жители Литвы переехали в Польшу, но в 1944–1945 гг. они (независимо от своего желания) де-факто и де-юре являлись советскими гражданам и таким образом составляли весьма специфическую часть советского общества.
В этой среде "польский вопрос" занимал центральное место среди вопросов послевоенного переустройства, причем то его возможное решение, на котором настаивал СССР, поддерживало лишь меньшинство советских поляков. Так, учитель Ромвальский уверял: "За одно ручаюсь, что 90% польского населения будет голосовать за Запад. Мы, поляки, которые уже видели жизненную "радость" Советской власти, передадим про это другим полякам, еще не знающим советской руки".
В первые дни после освобождения Литвы Красной армией националистически настроенное польское население было уверено в поддержке союзников. Наиболее откровенно высказывались в июле 1944 г. офицеры Армии Крайовой (в разговоре с агентом НКГБ): "Через 2–3 месяца начнется другая музыка с Советами. Как только разобьют Германию, то никакой линии Керзона, никакой советской Польши, ни прочих фантастических дурачеств не останется и следа. Имеем самые хорошие заверения Англии и Америки о наших границах. И если что-нибудь у нас переменится, то это только на нашу пользу. Только могущественная Польша может быть барьером на Востоке".
Однако реальная политика союзников никак не оправдывала ожидания поляков. Сначала их разочаровал Черчилль, выступивший в палате общин по польскому вопросу, затем решения Крымской конференции.
Как утверждали авторы "Спецсообщения о настроениях в городе Вильнюс в связи с опубликованием коммюнике о результатах работы Крымской конференции трех союзных держав" в феврале 1945 г., "решения Крымской конференции об установлении границ Польши по линии Керзона было встречено националистической частью польского населения со злобой и неудовлетворенностью. Одновременно часть польской интеллигенции все еще рассчитывает на то, что после победы союзников над Германией возникнут разногласия между Англией, Америкой и Советским Союзом, что приведет к войне между ними, в результате которой СССР будет побежден, а Польша будет восстановлена в своих старых границах… Менее значительная часть поляков, в том числе и интеллигенции, удовлетворена решением польского вопроса Крымской конференцией руководителей трех держав".
После Крымской конференции антисоветски настроенные вильнюсские поляки все свои надежды возлагали на конференцию в Сан-Франциско, затем на Потсдамскую, после Черчилля на Рузвельта, а после его смерти на Трумэна… Даже окончание войны в Европе мало что изменило в их настроениях. Уже в середине мая 1945 г. в Вильнюсе были зафиксированы следующие слухи и высказывания: "В Лондон вызывают Сталина на конференцию трех государств. Спор будет из-за Польши. Америка требует, чтобы Польша была восстановлена в старых границах 1939 года, чтобы Красная армия ушла с польской территории… Англия и Америка вооружают немцев и готовятся к войне против России, так что скоро настанет время, когда Москва будет также лежать в развалинах, как и Варшава… Капитуляция Германии еще не является концом войны. В скором времени разгорится война между Англией и Америкой с одной стороны и Советским Союзом - с другой. Английская пресса насыщена антисоветскими статьями, и правительство Англии поощряет это. Советскому Союзу предложено вывести войска с занятых территорий Европы. Против СССР идут 44 государства… В Турции подготовлена польская армия, которая вместе с союзниками выступит скоро против Советского Союза. Япония прекращает военные действия с Англией и Америкой, чтобы действовать против СССР на Востоке".
Конечно, среди поляков были и другие настроения. Бывший помещик граф Ю. Комаровский (один его сын был расстрелян немцами, второй воевал в Войске Польском) уверял: "Я рад, что мой сын вместе с Советской армией освобождает Польшу от немецких захватчиков. Я никогда не сомневался в том, что существование польского народа зависит от дружбы с Советским Союзом. Польша вместо малозначительных восточных территорий получит высококультурные западные земли, а главное - море, но одно жалко, сентиментально жалко двух городов - Вильно и Львова". Некий мастер Федорович признавал: "Мы, поляки, понимаем, что Красная армия освобождает Польшу и при ее помощи Польша будет восстановлена. Мне только неясно, почему Вильнюс передан Литве, так как в Вильнюсе живет всего полтора литовца". Но и в этом случае вызывало протест решение о передаче Вильнюса Литве, т. е. фактически в состав СССР.
Были, наконец, среди поляков и те, кто достаточно безразлично относился к политическим вопросам. Как говорил рабочий К. Ростковский, "пусть сам черт будет в польском правительстве, но только скорее бы кончилась война и было бы достаточно работы, чтобы можно было жить. Мне все равно, где быть - в Вильнюсе или в Варшаве, лишь было бы только, что кушать". Но такие высказывания скорее были исключением.
Для большинства же остального населения СССР ни Польша в качестве союзника, ни польская армия не представляли уже особого интереса; что же касается судьбы самой Польши, то по поводу Крымской конференции, например, были зафиксированы такие высказывания: "Польшу освобождали мы и значит наше влияние в Польше будет главным".
В последний период войны Советская армия, перейдя границу, заняла территорию сначала стран Восточной Европы, затем Германии. В 1944–1945 гг. союзниками СССР стали такие вчерашние противники, как румыны. Но опять-таки в массовом сознании преобладало недовольство "слишком мягкими" условиями перемирия с Румынией (хотя встречались и другие мнения). Задавались и такие вопросы: советские войска освободили Румынию, а "кому отойдет освобожденная земля?.."
И своеобразным итогом сложных отношений СССР и союзников и их отражения в массовом сознании явилось заявление лектора ЦК Компартии Литвы в официальном докладе по поводу годовщины Октября осенью 1945 г. о том, что "Америка и Англия не хотели уступать Советскому Союзу германской территории за Берлином, с обеих сторон были подтянуты лучшие войска, все мы ожидали войны".
* * *
В годы войны многие западные наблюдатели и отдельные представители советской интеллигенции высказывали надежду на то, что союзнические отношения военных лет помогут преодолеть накопившиеся с обоих сторон предубеждения и продолжить союз уже в послевоенном мире. Особенно подчеркивалась необходимость преодоления закрытости советского общества по отношению к внешнему миру.
На территории Германии в 1945 г. миллионы советских солдат встретились с американскими и английскими товарищами по оружию. Образ союзника стал меняться, конкретизироваться; одновременно размывались, теряя жесткость и однозначность, пропагандистские стереотипы. Непосредственное знакомство с повседневной жизнью европейских народов так же, как в 1813 г., как в годы Первой мировой войны, изменило взгляд на мир у сотен тысяч советских людей.
Нельзя сказать, что союз военных лет не оставил никаких следов в общественном сознании. Как утверждают М.М. Наринскийи Л.В. Поздеева, "к союзным народам и армиям сохранялось благожелательное отношение и уважение до конца войны. Однако это был очень тонкий и неустойчивый слой массового сознания". Точнее было бы сказать, что благожелательное отношение к союзникам было характерно для части советского общества; что касается другой его части, там по-прежнему сохранялись негативные стереотипы. Так, в апреле 1945 г. трудящиеся Автозаводского района г. Горького высказывали опасения, что политика Черчилля может "послужить в ближайшем будущем к новой войне Англии и США против СССР". Трудно сказать, какие настроения в итоге преобладали; можно лишь предположить, что существовала определенная корреляция между отношением к Советской власти как таковой и готовностью к восприятию пропагандистских стереотипов, которые эта власть пыталась внедрить в массовое сознание.
И вместе с тем послевоенная история характеризуется прежде всего политикой "холодной войны", в ходе которой негативные довоенные стереотипы относительно друг друга не только возродились, но и были дополнены подозрениями и обидами уже военного времени.
В годы войны мало кто (это касается и высшего политического руководства) предвидел столь жесткую конфронтацию между СССР и Западом. И тем не менее предпосылки ее, не только в политике, но и в массовом сознании, при всей его противоречивости, существовали в том числе и в период существования антигитлеровской коалиции. "Враги второй очереди", по предвоенному определению В. Вишневского, во второй половине 1940-х гг. превращаются в главных врагов.
Глава 4.
"Большая правда, чем фотография":
Визуальные образы войны в советской карикатуре
Карикатура обладает несомненной ценностью как исторический источник, хотя лишь в самые последние годы в российской историографии появились работы, где она предстает именно в этом качестве. Изучение советской политической сатиры (карикатуры в том числе), представлявшей собой "своеобразное сочетание политики, идеологии и собственно популярной литературы", особенно на протяжении относительно долгого периода, скажем, двух десятилетий, позволяет проследить все зигзаги, повороты, нюансы официальной пропаганды. При этом карикатура выступает одновременно и как содержательный источник, и как яркая иллюстрация, дополняющая исторический анализ.
Но есть и другой пласт исторической реальности, раскрыть который также можно через анализ политической карикатуры. Речь идет о тех образах внешнего мира, которые формируются в массовом сознании.
Информация о внешнем мире, доступная подавляющему большинству советских граждан, была ограничена, каналы ее поступления практически полностью контролировались властями. Тем более это относится к информации визуальной. Помимо немногочисленных и зачастую некачественных фотографий в газетах и журналах, источником ее могла служить лишь кинохроника, которую более или менее регулярно смотрело лишь меньшинство населения, преимущественно в крупных городах. По мнению В.А. Токарева, в межвоенный период "подавляющая часть советского общества, особенно сельские жители, обогащала свой багаж визуальных образов о мире и внутрисоюзных событиях исключительно благодаря фотографам и фотографии". Однако тут же он отмечает, что фотоиллюстрации становятся привычным атрибутом советских периодических изданий лишь со второй половины 1920-х гг. К тому времени политическая карикатура давно уже превратилась в часть привычной повседневности.
Более того, если фотографии количественно несомненно преобладали в визуальном ряду, связанном с внешним миром, можно предположить, что карикатуры были более важны с качественной точки зрения. Обычная фотография (за исключением художественной) обычно представляет собой всего лишь материал для формирования образа. Карикатура же, как правило - это уже готовый образ, который легко усваивается и не требует почти никаких усилий для восприятия.
Показательно, что в ходе одного из обследований летом 1923 г. "некоторые из опрошенных крестьян высказывали пожелание, чтобы в газетах побольше было карикатур". Конечно, были и другие примеры - так, автор безуспешно попытался познакомить с образцами политической сатиры некую крестьянку: "Показываю ей "Крокодил", карикатуры. Смотрит с любопытством, но ни одного рисунка не понимает". Понятно, что фотографии в газетах для этой категории крестьян оказались бы еще более сложным материалом.
И поэтому любые официальные сообщения, газетные статьи или радиопередачи о современной жизни за рубежом очень часто вызывали зрительные ассоциации именно с карикатурами, которые публиковались в прессе и, что немаловажно, с точки зрения содержания практически повторяли основные темы и сюжеты советской пропаганды. Образ мира, в первую очередь Запада, для значительной части советского общества приобретал явно выраженные карикатурные, гротескные черты. Конечно, это в полной мере осознавалось и использовалось теми, кто занимался формированием у советских людей соответствующей картины мира. Более того, гротеск рассматривался как наиболее адекватное отражение внешнего мира. "В этой борьбе смехом мы имеем право изображать врага карикатурно. Ведь никто не удивляется, когда Ефимов или кто-нибудь другой из карикатуристов ставит Макдональда в самые неожиданные положения, в которых тот в действительности никогда не был. Мы очень хорошо знаем, что это большая правда, чем лучшая фотография Макдональда, потому что этим искусственным положением, неправдоподобным положением карикатуры выясняет внутреннюю правду ярче и острее, чем какой бы то ни было другой прием", - говорил А.В. Луначарский.