Более того, благодаря изучению библиотеки Ньютона, в которой значилось около сотни книг по химии и алхимии, а также его рукописного наследия, все сомнения в интересе замечательного ученого к "закрытой" науке рассеиваются окончательно. Вот что он писал Локку 26 января 1692 года: "Я слышал, что Мр. Бойль сообщил свой процесс относительно красной земли и ртути Вам, так же как и мне, и перед смертью передал некоторое количество этой земли для своих друзей". А вот письмо тому же адресату от 7 июля того же года: "Вы прислали мне земли более, чем я ожидал. Мне хотелось иметь только образец, так как я не склонен выполнять весь процесс… Но поскольку Вы собираетесь его осуществить, я был бы рад при этом присутствовать". Уже почти в середине XX века один из исследователей творческой лаборатории Ньютона обнаружил в его бумагах следующую запись своего давнего предшественника Стекеля: "Он написал также химическое сочинение, объясняющее принципы этого таинственного искусства на основании экспериментальных и математических доказательств; он очень ценил это сочинение, но оно, по несчастью, сгорело в его лаборатории от случайного огня".
Так ли уж от "случайного огня" сгорело "химическое" сочинение Ньютона? Возможно, в гибели его повинно получение ученым поста директора Монетного двора. В XVII веке, когда среди широких кругов населения уже повсеместно распространилось мнение о том, что алхимия относится к разряду магии и колдовства, такое сочетание не сулило ничего хорошего. Один только слух о том, что директор Монетного двора "превращает медные фартинги в блестящие золотые гинеи" мог посеять в Англии настоящую панику. Но сомнение в "случайности" огня, уничтожившего уникальную рукопись, еще сильнее возникает после чтения письма Ньютона Ольденбургу, написанного 26 апреля 1676 года, после публикации Бойлем статьи "Экспериментальное рассуждение о нагревании ртути с золотом". "Способ, коим ртуть пропитывается, может быть похищен другими, которые о нем узнают, а потому не послужит для чего-либо более благородного; сообщение этого способа принесет огромный вред миру… Поэтому я не хотел бы ничего, кроме того, чтобы великая мудрость благородного автора задержала его в молчании до тех пор, пока он не разрешит, каковы могут быть следствия этого дела, своим ли собственным опытом, или по суждению других, полностью понимающих, что он говорит, т. е. истинных философов-герметиков?.
Значит, "процесс" все же имел место. А возможно, являются истинными и некоторые из тех фактов, что сохранила нам история алхимического делания о якобы удавшихся трансмутациях. Обычно в этом ряду прежде всего рассматривают истории, связанные с известными учеными ван Гельмонтом и Гельвецием. В 1618 году ван Гельмонта в его лаборатории в Вильворде посетил некто, сразу же начавший с ним разговор о герметическом искусстве. Ван Гельмонт немедленно остановил его, заявив, что считает алхимию суеверием и не собирается говорить на эту тему. Однако собеседник оказался настойчив и предложил ученому убедиться в истинности алхимии своими глазами. Для этого незнакомец насыпал на небольшой листок бумаги несколько гран порошка и положил на стол. Остановив его в дверях, ван Гельмонт спросил, не собирается ли он вернуться и узнать о результатах испытаний.
Незнакомец ответил, что в этом нет никакой необходимости. "Но почему вы обратились с этим предложением именно ко мне?" – "Чтобы убедить в истине заслуженного ученого, чьи труды делают честь его стране". Ван Гельмонт в точности выполнил все инструкции незнакомца. Взял тигель, положил туда восемь унций ртути, а когда металл накалился, бросил туда порошок, предварительно завернув его в бумажку. Затем накрыл тигель крышкой и подождал четверть часа. По прошествии этого времени ученый резко охладил тигель, плеснув на него воды, и снял крышку. На дне тигля он обнаружил кусок золота, равный по весу использованной ртути. "Я видел и держал в руках Философский Камень. Это был порошок шафранного цвета, очень тяжелый, и он блестел, как осколки стекла", – писал ван Гельмонт в опубликованной вскоре после этого случая книге "Сад медицины".
А вот другой случай. Датский физик XVII века Иоганн Фридрих Швейцер (известный под псевдонимом Гельвеций – Helvetius) в своем трактате "Золотой телец" (1664) описывает следующее:
"Некий золотых дел мастер, прозванный Сверчком, опытный алхимик, у которого, однако, не хватало материалов, попросил несколько лет назад у моего большого друга, т. е. у Жана-Гаспара Кноттнера, солевого спирта (esprit de sel), приготовленного необычным образом.
Кноттнеру, осведомившемуся, будет ли этот специальный солевой раствор применяться в работе с металлами или нет, он ответил, что будет; потом он влил этот солевой спирт в сосуд из стекла, в котором обычно содержатся варенья. Спустя две недели на поверхности появилась Серебряная звезда, напоминавшая изображения компаса. Гриль был исполнен огромной радости и объяснил нам, что мы наблюдали видимую звезду философов, о которой, возможно, ему говорил Василий (Валентин).
Я и многие другие уважаемые люди с огромным интересом следили за этой звездой, плавающей на поверхности солевого раствора, в то время как свинец оставался цвета пепла и надулся наподобие губки. Однако через семь или девять дней июльская жара высушила влагу солевого спирта, и звезда опустилась на губчатый землистый свинец. Это был результат, достойный восхищения.
Наконец, Гриль очистил часть все того же пепельного свинца с плотно приставшей к нему звездой и собрал с фунта этого свинца двенадцать унций золота, две из которых были превосходного качества".
После этого приводят в пример превращения, совершенные в 1648 году императором Фердинандом III. Из золота, полученного с помощью порошка Рихтгаузена, Фердинанд III велел выбить медали, которые можно было видеть еще в 1797 году в Венском казначействе. На этих медалях был изображен Меркурий с кадуцеем в руках и с крыльями на пятках, как символическое изображение преобразования ртути в золото. На одной стороне медали была надпись: "Divina metamorphosis exibita Praguae, 16 janv. a. 1648, in presentia Sacr. Caes. Majest. Ferdinandi tertii" ("Божественное превращение, осуществленное в Праге 16 января 1648 года в присутствии Его Императорского Величества Фердинанда III"). На другой стороне: "Raris haes ut hominibus est ars, ita raro in lucem prodit: laudetur Deus in aeternum qui partem suae infinitae potentiae nobis suis abjestissimis creaturis communicat" ("Это искусство как у редких людей встречается, так и изредка порождает [что-либо] на свет: да прославится Бог вовек, который часть своего бесконечного могущества сообщает нам, его нижайшим тварям"). Из золота, добытого при другом превращении, сделанном в Праге в 1650 году, была выбита медаль, имевшая следующую надпись: "Aurea progenies plumbo prognata parente" ("Золотое творение, рожденное изобретателем из свинца").
В собрании медалей и монет Музея истории искусств в Вене хранится медальон весом более 7 килограмм. Его диаметр около 40 сантиметров, а по содержанию золота он соответствует 2055 старым австрийским дукатам. На художественном рельефе лицевой стороны видны портреты многочисленных предков императорского дома. Этот ряд начинается с короля франков Фарамунда (V век) и заканчивается Леопольдом I, который изображен вместе с супругой в центре медальона. На оборотной стороне надпись по-латыни сообщает, что в год 1677, в праздник святого Леопольда, Венцелем Зейлером был проведен "этот истинный опыт действительного и полного превращения металлов". Пытались осторожно подержать на пламени медальон Зейлера, чтобы удалить ртуть, если она присутствовала, однако ничего не изменилось: верхняя часть монеты осталась серебряной, золото осталось золотом. Дальнейшие испытания затруднялись тем, что медальон нельзя было разрушать ввиду его исторической ценности.
Не будем здесь перечислять множество других историй, имеющих сомнительное происхождение – приведем лишь еще одно из свидетельств, претендующих на полную историческую достоверность. Казанова в своих мемуарах так описывает свой визит вежливости к графу Сен-Жермену в Турени в марте 1764 года:
"Как всегда, он не желал отпускать меня, не произведя чем-нибудь сильного впечатления. Поэтому он спросил, есть ли у меня мелкая монета. Я достал несколько монет и положил их на стол. Не говоря ни слова о том, что собирается предпринять, он поднялся, взял из камина пылающий уголь и положил его на металлическую подставку. Затем он попросил меня подать ему монету достоинством шестьдесят сантимов, которая лежала на столе. Он положил на монету небольшое количество черного порошка, а потом поместил ее на уголек и подул на уголек через стеклянную трубку. Через две минуты я увидел, что монета раскалилась докрасна.
– Теперь дождитесь, пока она остынет, – сказал алхимик.
Монета остыла очень быстро.
– Возьмите ее, она ваша.
Я поднял монету, которая стала золотой. Ничуть не сомневаясь в том, что ему каким-то образом удалось незаметно для меня заменить мою монету другой, заготовленной заранее, я не пожелал вступать с ним в спор. И все же, чтобы не дать ему повод считать, что ему удалось меня провести, я сказал:
– Очень ловко, граф. Но я вам советую в другой раз предупреждать людей о том, что вы намереваетесь предпринять. Ведь близорукие удивятся еще больше, если вы позволите им рассмотреть серебряную монету до начала опыта и попросите внимательно следить за всеми своими действиями".
Впрочем, несмотря на то что сам Казанова – вполне реальная историческая личность, ни это, да и никакое другое подобное свидетельство не может являться доказательством в споре о возможности или невозможности трансмутации металлов. И дело здесь не в правдивости или лживости автора, и уж совершенно не в его скепсисе, – а в том, что такая история могла бы иметь вес лишь в том случае, если бы ее рассказчик сказал в заключение разговора: "А вот и монета, которую мне подарил Сен-Жермен". Более того, даже и этот, казалось бы, совершенно триумфальный финал не снял бы сомнения – если бы эта монета не оказалась из стопроцентно чистого золота, какой только она и могла бы выйти из рук действительного алхимика. Ведь любое искусственное изделие отличается от произведенного природой, как мы уже выяснили, прежде всего, именно несвойственной спонтанному творчеству чистотой. Тем не менее на данный момент наука не располагает никакими сведениями о существовании каких-либо изделий из стопроцентно чистого золота.
Но сейчас важно не это – важно выяснить, что же именно являлось целью самой алхимии. Ведь ее действительной целью являлось вовсе не получение золота самого по себе, поскольку всеми истинными адептами ("адепт" в переводе с латыни означает "посвященный") получение золота отнюдь не признавалось главным в их делании. Недаром одним из наиболее широко известных лозунгов алхимиков было следующее заявление: Aurum nostrum поп est aurum vulgi. Но что же в таком случае понимали они под своим золотом?
3
По всеобщему признанию, основателем алхимической науки был античный бог Гермес, который, в свою очередь, воспринял ее от египетского бога Тота. Отсюда и другое название алхимии – герметическая философия. "Бог Гермес, повелитель слов… стоит во главе истинного знания о богах", – писал о нем неоплатоник Ямвлих (ок. 245 – ок. 330). В римской мифологии Гермесу соответствует Меркурий, и этим именем во всех алхимических трактатах названа ртуть.
Вообще, герметизмом традиционно считается религиозно-философское течение эпохи эллинизма, сочетавшее элементы различных философских течений, существовавших на тот момент (платонизма, стоицизма и др.), с астрологией, магией и религиозной практикой. Дошедший до нашего времени свод герметической науки состоит из произведений так называемого высокого и низкого герметизма. К высокому герметизму относятся, прежде всего, наиболее ранние трактаты с глубоким философским содержанием: во-первых, "Герметический корпус" – 14 трактатов, сохранившихся в рукописях византийского философа и историка XI века Михаила Псела, во-вторых, приписываемый Апулею диалог "Асклепий". А в-третьих, большое количество фрагментов, опубликованных в V веке н. э. Стобеем в его знаменитой "Антологии". К низкому герметизму обычно относят многочисленные сочинения по астрологии, магии, алхимии и медицине, написанные в основном в Средние века.
Особое место в корпусе герметической философии занимает "Изумрудная скрижаль" Гермеса Трисмегиста, содержащая в символической форме квинтэссенцию (суть сути) не только всей герметической философии, но и всей мудрости мира. Здесь следует отметить, что имя Гермес также является явным псевдонимом. Во-первых, Гермес – это, согласно греческой мифологии, бог торговли, плутовства и обмана, вестник богов, а также отец герменевтики – науки понимания. Во-вторых, даже если отвлечься от чисто мифологической трактовки, имя Гермес, по примеру платоновского Кратила, можно с определенной натяжкой перевести как "опора". О такой возможности интерпретации этого имени свидетельствует и то, что Гермеса часто называли в Средние века то Гермогеном ("опорой" рожденным), как у Фомы Аквинского, то просто Гермием. Стоит напомнить и о прямом сходстве этого имени со Святым Германом – Сен-Жерменом. Интересен также и повсюду сопутствующий ему эпитет Трисмегист (в русском переводе – Триждывеличайший), означающий "в трех делах преуспевший более чем кто-либо другой". Но в каких именно трех делах? Согласно "Изумрудной скрижали", а значит, и самому Гермесу, habens tres partes philosophiae totius mundi, что В. Л. Рабинович переводит как "три сферы философии подвластны мне", а Л. Ю. Лукомский – "владею я тремя частями философии всего космоса". Нами предлагается другой вариант – "владею тремя сторонами мировой философии". Но что это за три стороны, или части, или сферы и какой именно философии? Вот в чем предстоит разобраться.
В предыдущем рассуждении мы пришли к выводу, что и далее отрицать причастность серьезных ученых к алхимическим штудиям не имеет смысла. Не лучше ли вместо этого и в самом деле попытаться понять, что именно искали они в своих лабораториях? И что именно интересовало в алхимии столь замечательных людей? Прежде чем отвечать на этот вопрос, сразу же отметим – несомненно, их привлекало исследование тайных законов природы, мимо которого ни один истинный ученый пройти не может. Но подобными исследованиями можно заниматься и не обращаясь к алхимии, чему в истории науки существует бесконечное множество примеров. Какой же специфический момент, интересовавший этих достойных людей, заключался именно в этой, долгое время считавшейся оккультной, дисциплине?
Для поиска ответа я предлагаю обратиться к исследованию известного швейцарского ученого XX века, не одно десятилетие занимавшегося изучением феномена алхимии, Карла Густава Юнга. Вот что он пишет в своей книге "Психология и алхимия": "Я думаю, что во время химического эксперимента оператор испытывал определенный психологический опыт, который проявлялся в нем как особое поведение химического процесса" (§ 346). И еще одна цитата: "Хотя их труды над ретортами представлялись серьезной попыткой открыть секреты химических превращений, они были в то же время – и часто в ошеломляющей степени – отражением параллельных психических процессов… подобных таинственному изменению субстанции…" (§ 40). Таким образом, этот выдающийся психолог XX века сразу же перемещает акцент с исследования алхимиками материальной природы металлов и химических превращений вещества на личность самого исследователя. Иными словами, не веря в действительную возможность трансмутации металлов, Юнг увидел задачу алхимии совсем в другом – в преобразовании алхимиком самого себя.
Но не слишком ли категоричен такой вывод? Ведь если согласиться с его утверждением, то придется признать, что алхимик фактически всегда занимался не чем иным, как только исследованием своей собственной природы. Однако факты свидетельствуют о том, что из недр алхимии выросли химия и медицина – действительные практические дисциплины, которые не могли появиться без реального выполнения определенных процессов. В таком случае получается, что алхимик стремился осуществить завет Дельфийского оракула "познай самого себя" не одним только умозрительным размышлением, то есть философствованием, а еще и детальнейшим практическим изучением скрытых от внешнего наблюдателя законов преобразования материи. Значит, с одной стороны – философия, с другой – практика, заключающаяся в личном проведении научных экспериментов. Не об этом ли, прежде всего, и свидетельствует выражение Ньютона: "Non potest fieri scientia per visum solum", что, в свою очередь, весьма недвусмысленно перекликается с классическим тезисом алхимиков – Post laborem scientiam?
Итак, получается, что всякий алхимик непременно сочетал в своей деятельности два рода познания: высокую философию с ее бессмертным заветом "познай самого себя" и чисто практическую деятельность – врачевание или экспериментальное исследование природы. Этот вывод полностью подтверждается всей историей алхимии. В связи с этим возникает естественный вопрос: а разве не такой и должна быть любая истинная наука? Теория и практика – разве не две стороны одной медали? А если так, придется признать и то, что всякая теоретическая наука, будь то философия, психология или история, без связанного с ними и определенным образом направленного практического действия не приносит истинного знания и понимания законов природы. Неужели в таком случае выходит, что на самом деле алхимиками называли всех по-настоящему серьезных ученых, считая, вероятно, что серьезный человек должен не разбрасываться, а, наоборот, строго ограничиться какой-либо одной сферой деятельности? Однако, положа руку на сердце, нельзя признать, что именно за это называли алхимиков шарлатанами и колдунами. Для окончательного ответа на поставленный вопрос не хватает, вероятно, знания третьей стороны.
Вновь обратимся к Юнгу: