Выводы. В ходе диалога с Шопенгауэром в "Бабаеве" Сергеева-Ценского и "На куличках" Замятина и скрытого спора с Вл. Соловьевым в "Алатыре" Замятина и "Голубой звезде" Зайцева зародились следующие идейно-художественные особенности неореалистической неомифологической прозы: философско-поэтический синтез значительных вопросов бытия с романической и нравоописательной проблематикой, резкая критика положений философии Шопенгауэра и Соловьева из-за их оторванности от жизненной "органики" и идеалистичности, скептическое отношение к ортодоксальному (Пришвин) и утопическому типу сознания, комическая и фантастическая формы типизации (Пришвин, Замятин); мифотворчество ("Бабаев", "У стен града невидимого…", "Голубая звезда", "Алатырь"); лиризм и психологизм при раскрытии чувства любви, размышлений и переживаний таких ищущих героев, как Бабаев, автобиографический повествователь из "У стен града невидимого…", Половец, Вадбольский, Христофоров; формы модернистского портрета и импрессионистического пейзажа.
Малые эпические жанры
Одним из ведущих жанров эпической прозы в русской литературе Серебряного века стал рассказ. В круг лучших мастеров рассказа в 1900-1910-е гг. вошли и неореалисты. В своих рассказах они поднимали те же проблемы, которые ставили и в романах и повестях, – греха, любви и дружбы, взаимосвязи человека и природы, поиска человеком своего места в революционной России, особенностей ментальности русских и представителей малых народов, населявших Российскую империю, соотношения христианства и язычества, критики церкви. Малая форма стала для неореалистов своего рода художественной лабораторией, где первоначально осмысливались проблемы, которые затем получали более сложную трактовку в повести или романе, осуществлялось жанровое и стилевое новаторство. Об этом свидетельствует, например, творческая история романа Сергеева-Ценского "Бабаев". Главы этого произведения существовали вначале в виде самостоятельных рассказов и новелл, а затем превратились в роман в новеллах. Автору удалось создать целостное произведение с романической проблематикой, каждая из глав которого соединяется с последующими фигурой главного героя и представляет собой какое-то важное событие его жизни.
Сергеев-Ценский называл свои рассказы "стихотворениями в прозе" и "поэмами", Зайцев – свой ранний набросок – "эскизом", так как оба эти писателя в 1900-е гг. создавали не чисто эпические, а лиро-эпические произведения. Чапыгин, Замятин и Шмелев писали более традиционные рассказы, но и в них немало лиризма, который создается благодаря расширенной "художественной впечатлительности" – изысканной светописи, орнаментальной образности, рефренам, наконец, сказу, также несущему в себе субъективные оценки повествователя, т. е. лирическую стихию. Варианты языка здесь самые разные – рафинированный стиль Зайцева, напоминающий манеру Тургенева и Чехова, цветистая речь Сергеева-Ценского и Чапыгина, в которой переплетены книжное и устное повествование, виртуозный сказ Шишкова, Пришвина, Замятина и Шмелева, инструментированный просторечиями, диалектизмами, инонациональной лексикой. Причем приметой стиля неореалистов стал своего рода контраст между социально-политическими темами их рассказов и новелл и утонченностью художественных средств, с помощью которых эти темы раскрывались.
"Малая проза" Сергеева-Ценского. В ней Сергеев-Ценский размышлял над вопросами греха и наказания за него, истинного и ложного в жизни, выбора человеком своего места в современности.
В "стихотворении в прозе" "Поляна" (1904), предваряющем "Лесную топь", поставлена та же проблема, что и в этой повести, – греха и отношения к нему человека. В центре рассказа – разговор религиозного деда-пастуха с солдатом о душе и грехе: по мнению деда, после смерти "душа предстанет перед судилищем… <…> Душу, значит, и будут судить, а ведь она – божья? Разве я ее сам такую на базаре купил? Ее Бог вдунул, – чего ж ее судить?". При такой философии получается, что греха вообще нет, и поэтому старик призывает солдата простить жену, родившую во время его службы троих детей от других мужчин. Не только христианская нравственность, но и олицетворенная природа воздействует здесь на человеческую душу, и своего рода проводником такого воздействия является в рассказе старый пастух, близкий "первобытным" героям Пришвина и лучшим из "органических" персонажей Замятина.
Рассказ "Бред" (1904), ставящий проблему истинного и ложного в жизни, основан на оригинальном сюжете. Член суда Лаврентий Лукич, заболевший тифом, в состоянии бреда понимает, что необходимо покончить с тяготившей его семейной жизнью, вспоминает свою первую любимую и отправляется на ее поиски по чернеющей вдали дороге, т. е. умирает. Получается, что "отсоединить" в своей жизни истинное от ложного можно лишь в преддверии смерти. "Иной раз так крепко и глубоко засосан человек болотом и тундрой, что только приход смерти может разбудить его, снова воззвать к жизни его душу, хотя бы в минуту смерти. Но – "никогда не поздно" <…> стать человеком и отвергнуть всю свою былую жизнь", – писал Иванов-Разумник в рецензии на собрание сочинений Сергеева-Ценского. В этом произведении зарождается модернистский психологизм: писатель мастерски передал переживания, бредовые видения больного тифом, использовав при этом сновидческую поэтику, открытую символистами и Ремизовым.
Рассказ "Молчальники" (1905), имеющий жанровое определение "поэма", затрагивает актуальные для литературы 1900-х гг. проблемы кризиса религиозной веры и православной церкви и поисков человеком своего места в мире. Главные герои, о. Парфений, о. Власий и о. Глеб, ушли в монастырь от народного горя и дали обет молчания. Однако и в духовной обители они не нашли ответов на мучившие их вопросы, так как монахи богатели за счет "ободранных людей", которые оставляли в монастыре последние гроши, а крепкой веры в душах не имели. "Жизнь и сон, смерть и воскресение… в какие-то бездонные пропасти падали, обрываясь, мысли, и мирные кельи стали шумными и звонкими от споров, от ломавшихся стен тех непрочных зданий, которые каждый по-своему возводил в своей душе.
Только в кельях молчальников было тихо". Метафора ломающихся стен рефреном повторится в конце произведения. По наблюдениям Сергеева-Ценского, в эти годы в русском обществе шел поиск отнюдь не религиозных ценностей. И лишь революция 1905 г. всколыхнула трех героев. "Из трех высоких и тихих келий вышли на улицу, тесно сплетаясь руками, о. Парфений, о. Власий и о. Глеб". Они нарушили свой обет молчания и пели канон "на исход души". Позиция автора проявляется в словах, характеризующих перелом, который совершился в молчальниках: "в душах их клокотала злоба, напрягавшая каждую клетку тела. И злоба эта была святая". Для писателя подвиг в миру важнее спокойной жизни в монастыре.
Описывая революционные события, писатель-неореалист использовал новые средства художественной выразительности в виде вереницы слуховых и зрительных впечатлений героев: "Где-то далеко, как внезапный гром… И вслед за ним взрыв ужаса и боли… и новый гром… Точно мутное, желтое облако прошло перед глазами, и в нем потонули пошатнувшиеся дома… И снова прозрачен воздух, и животно бежит черная толпа… <…> А за толпою всадники… и страшный изгиб бьющих правых рук, и в чьих-то мягких телах вязнут лошадиные копыта, как в осенней грязи…" Экспрессивны также метафора пошатнувшихся домов, несущая в себе идею крушения старого мира, неологизм "животно" (необычное наречие) и метонимия, рисующая военных, убивающих повстанцев с помощью одной громадной бьющей правой руки. Впоследствии такими же художественными средствами воспользуется при описании восставших "нумеров" в романе "Мы" Замятин.
Малый эпос Замятина. Все его рассказы, кроме первых – "Один", "Девушка", "Апрель", тесно связаны с повестями, созданными в тот период. В "Чреве", "Непутевом" (оба – 1913), "Старшине" (1914), "Кряжах" (1915), "Отце и благодетеле" (середина 1910-х гг.), "Письменно", "Африке" (оба – 1916), "Правде истинной" (1917) показан человек "органического" склада, воссозданы некоторые ведущие в русской жизни 1900-1910-х гг. социально-психологические типы. Большинство героев связаны с крестьянской почвой. Здесь и исполнявший "справно" волю начальства похожий на Барыбу "ядреный мужик, ведмедь" старшина Иван Тюрин, в образе которого видна интеллектуальная и душевная недостаточность "органического" человека ("Старшина"), Это живущие по неписаным законам естества и христианской морали люди из деревни и способная на жертвенную любовь крестьянка ("Чрево", "Письменно"), В "Чреве", "Кряжах", "Африке" проявилось пристрастие автора к сильным и цельным натурам. Не менее значительны для замятинских рассказов поиски основ национальной самобытности России, обнаружившиеся и в раскрытии психологии крестьян, и в воссоздании их разговорной речи с помощью колоритного сказового повествования, и в обращении к стилю русского фольклора.
В рассказах Замятина 1910-х гг., как и в его повестях данного периода, отсутствуют занимательные события, сюжет аморфен. Такая разновидность малого эпического жанра наиболее характерна для русской классической прозы. Задача повествования здесь – преимущественное описание нравов и индетерминистское воссоздание отношений героев со средой. При этом писатель, как и символисты, уделяет большое внимание проблеме пола ("Чрево") и стремится к философичности повествования. Так, в "Африке" ставится проблема достижимости идеала, главный герой китобой Волков живет в двух мирах – реальном и мире мечты.
Как и повесть, рассказ у Замятина и близкого ему Пришвина отличается жанровым синкретизмом: в замятинских "Чреве" есть черты детектива, в "Африке" – жанра путешествия, в "Кряжах" – богатырской сказки; в пришвинском рассказе "Астраль (Возле процесса "Охтенской Богородицы")" – черты очерка. Наиболее типичный и художественно совершенный замятинский рассказ данного периода – "Кряжи".
Мир в нем показан как единый космос, в котором нет отчетливых границ между природой и человеком, о чем говорит и заглавие произведения. Повествуя о поединке двух сильных, страстных натур – влюбленных друг в друга богатыря Ивана и "бой-девки" раскрасавицы Марьи, автор направляет восприятие читателя в нужное русло, и заглавный образ становится емкой метафорой-символом с философско-национальным значением. Это герои – "кряжи, норовистые: встретятся где, в лесу ли на по-грибах, у речки ли на по-воде, – и ни вполглаза не глянут". В отличие от замятинских повестей, здесь иная авторская позиция: исчезли ирония, боль негодования. Теперь предмет повествования – положительная "органика", поэтому сказ становится однонаправленным – повествователь-сказитель предельно близок автору идеологически, но отличается от него колоритной народной фразеологической точкой зрения. Он, любуясь обоими "кряжами", тонко передает такую общекрестьянскую особенность их психологии, как одушевление природы. В рассказе немало фольклорно-сказочных ситуаций, раскрывающих ловкость, физическую силу Ивана да Марьи, их умение крепко любить – лучшие черты героев "органического" типа. В заключительной реплике односельчан Ивана: "<…> у нас народ крепкой, кряжистой…" – возвращение к символу, заключенному в заглавии рассказа.
В 1900-1910-е гг. наряду с рассказом в России стал популярным и другой малый эпический жанр – сказка, как для детей (ремизовский цикл "Посолонь", 1907), так и "для детей изрядного возраста". Вслед за Салтыковым-Щедриным такие сказки писали Куприн, Сологуб (у обоих "Сказочки"), Андреев ("Сказочки не совсем для детей"), Горький ("Сказки об Италии", "Русские сказки"), Шмелев и Замятин, обратившийся к традициям фольклорной и литературной сказки с динамичным действием. В сказочном жанре наиболее полно можно было воплотить и большое философское содержание, к чему Замятин стремился на протяжении всего своего писательского пути. Как известно, в народной и литературной сказке хронотоп и образы героев отличаются большой обобщенностью, потому что в образах героев запечатлены типические, общечеловеческие свойства. Кроме того, обращение к сказке, основанной, подобно рассказу и повести, на устном повествовании, способствовало дальнейшим поискам в области обновления стиля и литературного языка. В русской литературе XX в. возникла даже особая разновидность жанра сказки – сказы П. Бажова, Б. Шергина, С. Писахова, М. Кочнева, писателей, живших не в столице и тесно связанных с фольклором и языком родных мест. На сказе основаны и сказки Замятина.
В этих тяготеющих к притче сказках Замятин передает ощущение абсурдности бытия. Художественные искания писателя получили одобрение Горького, по инициативе которого были опубликованы в основанном им журнале "Летопись" (1916, № 3) замятинские сказки "Бог", "Дьячок", "Петька".
Рассказы А.П. Чапыгина. Жизнь героев ранних рассказов из чапыгинского сборника "Нелюдимые" (1912) – крестьян, охотников, лесорубов, проституток, кровельщиков, метельщиков – полна тяжелого труда и унижений. Наиболее удачен рассказ "Минога" (1910) из первого сборника Чапыгина. Его заглавный герой – кровельщик Федька по прозванию Минога, пьющий и никого не любящий. Чапыгин мотивирует озлобление своего героя с помощью социального детерминизма: Федьку в детстве "в ученье обижали, на работу зимой гоняли почесть босиком"; Федька и другой кровельщик вынуждены зимой работать за один хлеб. Неудивительно поэтому, что он ненавидит господ и завидует им. Экспрессионистическая образность усиливает внешнее безобразие Миноги: после падения с крыши "от свежих шрамов его лицо стало еще безобразнее", после лечения, "опираясь на палку и прихрамывая, он уродливо извивался на ходу". С помощью повторов деталей, придающих сходство Федьке с животным, Чапыгин создает тип "зоологического" человека.
Но в образе города из рассказов Чапыгина есть и красота, а в душах его "нелюдимых" – вера, стремление к идеалу, счастью, правде. Однако мечты персонажей разбиваются о действительность, и большинство рассказов заканчиваются нравственной ("Барыни") или физической гибелью героев ("Последний путь", "Минога"). Такие развязки несут в себе глубокое социальное обобщение. Немаловажно для понимания мировоззрения Чапыгина и то, что почти в каждом произведении из "Нелюдимых" фоном является изображение революционной борьбы или событий революции 1905 г. Рассказы этого сборника интересны и как попытка запечатлеть ту двойственность русского характера, которую воссоздали также Ремизов и Замятин в своих повестях 1910-х гг.
В сборнике обнаруживается умение с помощью импрессионистических штрихов, словесной живописи, поэтических сравнений обрисовать бытовую обстановку, пейзаж. Писатель точно, как и другие неореалисты, воссоздает речь представителей социальных низов с ее диалектизмами, неправильными оборотами, самобытной образностью.
Наиболее полно дарование Чапыгина раскрылось в произведениях о любимом им Севере. Рассказы на эту тему собраны в сборник "По звериной тропе" (1918). Здесь преобладает нравственно-философский подход к центральной в его раннем творчестве проблеме "человек и природа", показываются ее разные грани. Это и честный поединок охотника со зверем, и ежедневный риск, на который идут северные крестьяне-охотники, и переплетение гуманного со звериным в человеческой душе, и сосуществование в ней христианской веры с языческими представлениями. В выборе таких вопросов и жизненного материала, относящегося к охоте, Чапыгин близок Пришвину. Особенно значительна в рассказе "Лесной пестун" (1911) экологическая проблема: "скоро внуки наши станут резаться топорами из-за сука деревьего аль за гнилую кокору…". В этом произведении уже появляются мотивы, проблемы, человеческие типы, которые более полно воплотятся в повести "Белый скит". Чапыгин и здесь создает тип "зоологического" человека, физической силой и повадками напоминающего зверя (Михейка и его отец), но сравнения с животными раскрывают у Чапыгина не бездуховность, а жестокость, "кондовость", органичность, предельную близость к природе. Подобно Замятину, Чапыгин раскрыл разные грани "зоологического" человека.