Проникновение термина "народность" и его употребление в русском языке 1820-30-х гг. тесно связано с романтизмом, хотя содержание его имело некоторые особенности и даже явные отличия в различных литературных направлениях. Можно констатировать, что в русском языке "народность" с самого начала своего бытования обрела двойное значение в соответствии с пониманием слова "народ" (как "нация" и как "простой народ"). Однако еще в 1826 г. A.C. Пушкин в черновом наброске "О народности в литературе" сетовал на то, что при активном употреблении данного термина "никто не думал определить, что разумеет он под словом народность", и трактовал "народность в литературе" как "образ мыслей и чувствований", который "более или менее отражается в зеркале поэзии". Важно отметить, что и в русском, и в европейском романтизме (в частности, французском) народность понималась как отражение "народного духа" в его внутренних свойствах и во внешних проявлениях.
"Свой" как субъект народности: "физиономия" и "дух". Иногда, впрочем, эти внешние приметы заменяли внутренние качества, порождая так называемый "романтический этнографизм", который по отношению к российским сюжетам вполне справедливо можно именовать "протофольклористическим освоением крестьянской территории" (К. Богданов). В этих довольно многочисленных (и, кстати сказать, популярных) произведениях предметом художественного изображения стал образ жизни народа в узком смысле слова – русского (т. е. великорусского, малорусского и белорусского) крестьянства, мещанства, купечества. Под влиянием романтической эстетики "дикая" или не освоенная человеком природа окраинных земель легко "переписывалась" в литературе в новом качестве, а коренные жители наделялись патриархальными добродетелями не испорченного цивилизацией народа. Весьма значительная часть этой литературы изображала малороссийский и казачий быт, кавказскую экзотику. Ориентальные мотивы российские пространства "поставляли" еще до завоевания среднеазиатских территорий. Была в Империи и своя "русская Шотландия", каковую воплощала Финляндия и Аркадия сибирского изобилия. Эти "чужие" пространства населяли "благородные дикари", пребывающие в состоянии детства, чье нравственное и общественное состояние находилось в согласии с природой.
В этом ключе весьма значимо – и характерно для романтической эпохи – стремление отождествить с детьми и собственное русское крестьянство (как находящееся на сходной с "дикими народами" ступени цивилизационного развития). И.В. Киреевский утверждал, что "у нас искать национального значит искать необразованного". Метафора "добрые наши детки мужички" часто встречается в русской литературе и критике 1820-30-х гг. Ее популярность принято объяснять обращением к теме народа на волне патриотизма и роста национализма. Она, как показывают примеры и способы использования, является бесспорным аргументом в пользу того, что "само русское крестьянство представляло собой иной вариант образа "чужих"", именно поэтому "свой" описывался как "чужой", как туземец – путешественником. Некоторые исследователи усматривают в этой принадлежности крестьянства к миру природы, его пребывании в "детстве культуры" истоки властного патернализма, но так или иначе именно такое отождествление создало основания – в свете освоенной российской элитой руссоистской доктрины – для идеализации "русского мужика".
Хотя романтический этнографизм зачастую отрицательно оценивался так наз. "передовой" критикой, он играл важную роль в формировании представлений о широко понимаемой народности. Столь же этнографически ценными оказывались и сочинения с экзотическим колоритом, пьесы "из народной жизни", поскольку их авторы передавали как собственные реальные впечатления, так и воспроизводили ожидаемые публикой клише. Изображение внешних примет народной жизни часто становилось главным содержанием этих произведений: в них включались собственные этнографические наблюдения и авторски переработанные фольклорные тексты, что формировало круг образов "другого", в которых народность приравнивалась к этнографичности.
Иная трактовка народности в литературе предлагалась любомудрами, разрабатывавшими концепцию народности как отвлеченную идею, как важнейшее понятие, выражающее национальный дух и основания исторической жизни народа, хотя отождествление народности и национальности вызывало у них резкое неприятие. Так, И.В. Киреевский в 1832 г. писал: "Стремление к национальности есть не что иное, как непонятное повторение мыслей чужих, мыслей европейских, занятых у французов, у немцев, у англичан и необдуманно применяемых к России", – такова была реакция на использование слова "народность" в качестве русской кальки французского "nationalité".
В контексте исследования лексикона этнографической науки важно обратить внимание на взаимосвязь понятия "народность" и словосочетания "физио(г)номия народа". A.C. Пушкин не сомневался в том, что "климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию". Те же факторы и обычаи расценивал как составляющие "физиономию народа" В.Г. Белинский. "Физиономия" народа трактовалась как оригинальность культуры, неповторимая индивидуальность, часто объяснялась через категорию "души" или "духа народа": "особенная идея и… есть душа народа". Еще один шеллингианец – Н.И. Надеждин – в рассуждениях о природе общечеловеческого и национального (1837) также обращался к понятию "народной физиономии" и интерпретировал ее как народный характер: "Различие народов состоит во множестве частных оттенков одной и той же природы человеческой, которых совокупность составляет так называемую народную физиономию, или, в более тесном значении, относительно только внутренних, духовных свойств, народный характер". Следует заметить, что и в польском языке термин "narodowość" означал "лицо народа". Например, в лексиконе К. Бродзиньского "narodowość" обозначалась как совокупность свойств, составляющих "индивидуальное лицо народа".
Итак, словосочетание "физиономия народа" получило не только иносказательный смысл – как "характер лица или предмета", оно приобрело пусть метафорическое, но терминологическое значение. Впоследствии оно будет использоваться в литературе о народе и для народа. Таким образом, "народная физиономия" выражала народное / национальное своеобразие, концентрировала в себе характерные качества внешности, поведения, обычаев этнической группы, отличающие его от других народов. Духовные же свойства получили аналогичное воплощение в национальном / народном характере. К этой интерпретации народного характера мы обратимся позже.
Постепенно понятие "народности" обретало оригинальные оттенки, в первую очередь в публицистике и литературной критике. Оно функционировало главным образом в двух значениях: как совокупность характерных черт народа и как отражение этих отличительных свойств в ком-либо или в чем-либо. Полемика вокруг отражения "истинной" народности в искусстве вслед за Вяземским и Пушкиным была продолжена H.A. Полевым, A.A. Бестужевым-Марлинским и П.А. Плетневым, чуть позже – В.Г. Белинским, которые интерпретировали "народность" в более широком смысле. Однако следует подчеркнуть, что уже на этом этапе понимание народности осуществлялось через выделение "типических" черт.
Народность в развитии: национальность. Шеллингианские идеи, разделявшиеся членами кружка Н.В. Станкевича, также повлияли на видение народности в литературе. Белинский, в частности, настаивал на том, что "народность" выражается не в темах, а в национальном "сгибе ума", в "русском образе взгляда на вещи". Он отождествлял "народность" с "самобытностью" и разграничивал значения слов "народность" и "национальность", определяя их через соотношение видового и родового понятий, неоднократно подчеркивая их зависимость от первичных смыслов "народ" / "нация": "Под народом более разумеется низший слой государства, – нация выражает собою понятие о совокупности всех сословий государства. В народе нет нации, но в нации есть и народ" (1841). Кроме того, Белинский объяснял народность и национальность через эволюцию: народность "есть первый момент национальности", она связывается им с состоянием патриархальности – "состояние в государстве естественной непосредственности", а отделение народа "от бар и бояр" означало его "взросление" – превращение в "нацию". Метафора детства и зрелости, как видим, по-прежнему активно использовалась для обозначения исторической динамики общественного организма. Белинский, впрочем, разводил "общество" и "народ", и если первое могло претендовать на то, чтобы быть нацией, то только второй, по его мнению, воплощал "народный дух". Важно подчеркнуть, что как "народность" выражала определенную стадию развития и состояние народного духа, так и "национальность" означала сложившиеся свойства нации. "Национальность", таким образом, выступала не как синоним "нации", а как качество ее формы.
Рассматривая соотношение народности и национальности в 1830-40-х гг. XIX столетия, необходимо упомянуть работу К.Н. Лебедева. П.Н. Милюков оценивал ее как важный "показатель той совокупности идей, которая пущена была в общий оборот шеллингизмом". Лебедев разделял взгляд на народность и национальность как разные этапы жизненного цикла народа, движущей силой этого развития он считал совокупность природных и исторических обстоятельств: "физико-географические условия" во взаимодействии с психическими особенностями народа порождают разнообразие "местных историй", "итогом" которого "будет национальность". Национальность – это и дух народа, и его характер, это – "родимое пятно народа, в котором запечатлен его рок для отличия от других", "сознание нации" и "идея нации". Выражение сознания нации он видел в языке. И Лебедев, и Белинский признавали существование национального характера народа, которое критик называл "ролью, назначенной провидением". При почти дословном сходстве дефиниций народности Белинского и Полевого, второй отказался от термина "национальность". H.A. Полевой выделял две "разновидности" и стадии "народности" – "детский возраст каждого народа", когда формируется его самобытность, и второй, высший ее этап – "государственность", создающуюся естественным путем. Таким образом, не вводя термин "национальность", историк, в сущности, сформулировал различие этнического ("народность") и национального ("нации" как единого организма в рамках империи).
Такая трактовка "народности" и "национальности" как ее соответствия на более высокой ступени развития позволяет предположить, что содержание понятия "народность" оказывалось довольно близким к современному значению термина "этничность" (в его общем значении) – как этнической и культурной отличительности.