Свое замужество даже в дурдоме кляла. И мужа вспоминала не иначе как через мат. Теперь Ленка не хотела постоянной связи и верности одному мужику.
"Ни один козел того не стоит. Не была ты ничьей женой и радуйся, что не извалялась в грязи. Все мужики - кобели и падлюки! Им лишь бы натянуть девку. А вот обеспечить никто не хочет. Даже муж. Эта сволочь еще на работу вытолкнет. Потребует, чтоб зарплату до копейки приносила домой. Ни крема, ни краски не купи без разрешения. Ничего вкусненького не поставит на стол, сам деньгами распоряжается. Даже на обед не дает. Картошкой с капустой только и давились. Печенья к чаю не видела. А муж еще и попрекает, что моя зарплата меньше милостыни. А разве я ее устанавливала?"
Искала сочувствия у соседки по палате, русоволосой синеглазой Юльки. Та попросту заучилась. Довела девку наука. Едва сдала выпускные экзамены в школе, поступила в мединститут. А голова не выдержала, поехала крыша. Оно и понятно - сутками над учебниками сидела. Ни друзей, ни подруг не имела, чтоб вытащили на воздух. Дома мать и старый дед. Те не могли нарадоваться Юлькиной усидчивости.
Случалось, звонили и ей мальчишки, звали в кино или просто погулять. Она зло отказывалась, бросала трубку.
Она всегда была такой, уж очень примерной. Юлька никого никогда не ударила, не обозвала. Здоровалась со всеми стариками во дворе. И жила в своей семье как в неприступном замке.
Когда девка свалилась над учебниками среди ночи, дома никто ничего не понял. Ей на голову положили мокрое полотенце, пытались напоить водой. Ее трясли, спрашивали, что случилось, она лишь часто-часто моргала глазами, ничего не отвечала, стонала тяжко и не вставала.
Юльку положили у открытого окна. Надеялись, к утру девчонке станет лучше. Но напрасно… Через неделю ее поместили в дурдом.
Странной она стала. Все говорила о Марсе, о жизни на той планете, необычайной, неведомой никому. Когда однокурсники навестили ее, она внезапно спросила их:
- А вы знаете, как по-марсиански будет слово "люблю"?
- Нет. Откуда нам знать? - пожали плечами.
- Луало! Это любовь, так о ней говорят на той планете.
- Юлька, а ты кого-нибудь любила? - спросили однокурсники.
- Я марсианина люблю. Только он не может здесь появиться. Земля слишком засорена, нет чистого воздуха, боюсь, он здесь умрет.
- Когда вернешься в институт?
- Теперь никогда.
- Почему?
- Я умерла для вас, для всех…
- А как же говоришь?
- Это моя тень…
О ней через год забыли. И только мать поняла причину Юлькиной болезни: переучилась дочь, вот и свихнулась от перебора знаний. Теперь это не вылечить и за годы. Пропала девчонка раз и навсегда.
- Уж лучше б была простушкой, работала бы где-нибудь на почте или швейной фабрике. На хрен то образование такой ценой? Такую девку сгубила! - жаловалась мать Юльки соседям.
- Ты послушай, милая, сходи в церковь, помолись святому Пантелеймону, святой воды возьми и напои ею дочку. Многим помогало, - посоветовала старушка соседка, жившая рядом на лестничной площадке.
Все сделала женщина, как советовали, но не помогло.
А когда Юльку отпустили домой на Пасху, соседка стала читать заговоры на исцеление девки. Но и это не прояснило сознание.
Здесь, в больнице, она изменилась. Из необщительной стала любопытной, часто подсаживалась к больным бабам, подолгу слушала их разговоры, спрашивала о непонятном, а потом, оставшись вечером в палате с Ленкой, долго сидела молча, уставившись в одну точку, и думала о чем-то своем.
Ленка не раз пыталась расшевелить соседку.
- О ком вспомнила? - спрашивала смеясь.
- От жизни устала. Ну зачем она мне, такая, нужна? Всем и себе в обузу. Пора уходить…
- Куда? К кому?
- Вот шизофреничка! Иль не поняла?
- Конечно, дошло! Как зовут твоего марсианина? Он тебя хоть водит по кабакам? Умеет оттянуть? Как предпочитает?
- Иди ты!..
- Все козлы мозги сушат. Твой марсианином прикинулся, мой - крутым. Другие тоже не легче. Не верь никому. Все жалкие мудаки! Схвати за яйца, хоть твой иль мой - взвоют. И только мы должны терпеть. Вот и я полюбила Ваньку. А он на меня любовь забил с прибором. Я чуть не сдохла в приступе - гад даже не подошел. И он не один, все мужики такие. А уж как орала, стены тряслись от жалости, он же, сволочь, не вышел из кабинета. Хотя знаю точно, что там был. Ну да я его присухой возьму. Схожу к бабке.
- Ерунда все заговоры. Надо мной три старухи шептали. Свечками обносили, святую воду пила. Ничего не помогло. И тебе только голову заморочат. Не верь…
- А как плохо жить без хахалей, - скульнула Ленка.
Юлька, услышав старую жалобу, повернулась к соседке
спиной, молчала.
- Меня домой обещают отпустить на выходные, - похвалилась Ленка.
- И я хочу к своим, - отозвалась Юля тихо.
- Попросись! Тебя точно отпустят…
- Надо попытаться, - ответила скупо.
Но ни в этот, ни на следующий выходные не отпустили девок домой. Юльку осмотрели все врачи, поговорил с ней
Петухов. Он и запретил отпускать Юлю. Стал внимательнее наблюдать за ней.
- Не нравится состояние девушки. Угрюмая стала. Настрой мрачный. О смерти любит поговорить, что лучше - удавиться или выскочить из окна? А сама в многоэтажке живет. Вот и отпусти… Мало того, она собралась улететь на Марс.
- Тьфу! Етить твою мать, только наших параноиков там и не хватает! Заждались дурех! - вырвалось у санитарки, и она добавила в сердцах: - Вы ж поглядите, как они в заборные щели наблюдают за прохожими. Уж не говорю про Ленку - даже старухи, завидев мужиков, ногами сучат. Казалось бы, зачем дряхлоте приключения? Но туда же: окликают, зовут мужиков.
- Они ж физически здоровые бабки. Потому удивляться нечему, - улыбался Иван.
- А кто сумлевается? Я вон домой вернусь с дежурства, на старика даже не оглядываюсь. Мигом спать. Дед мой обижается, мол, вовсе его позабыла. Попробуй сам покрутись середь больных баб на одной ноге! Одной жрать, другой срать приспичило. Обе в одной палате. Случается спокойная ночь, а бывает, по три иль по пять приступов гасим. Ладно, когда все удачно. Но было ж, зафитилила мне Ленка, да так, что я зубами в стенку въехала. Голова до сих пор гудит, - жаловалась санитарка.
- Не надо с больной спорить!
- И не было ничего такого. Времени у меня на такое нет. Ни с хрена оборзела.
- Куда деваться? Знали, где устраивались работать. Мне тоже раз досталось. Стал разнимать наших больных, двух женщин, они обе на меня… Чуть на куски не порвали. Вырвался, стыдно было поначалу на помощь звать. Теперь уж все. В одиночку не суюсь к больным, тем более не разнимаю дерущихся, буйных сам не связываю и вам не советую, - сказал Петухов санитарке.
- Ой, и не говорите! Чего только не случается у нас. Вон Люба на минуту в туалет отлучилась. А меня Варька на кулак поддела и в стену закинула. Я еле продохнула, хотела встать, тут Варя меня за волосы как ухватила! И вырвала клок. Хорошо, Люба подоспела. Та дура глаза хотела выколоть. А на другой день горько заливалась, прощения просила, ничего не помнила. Зато мой дед как увидел, враз велел уходить отсель. Ругался на чем свет стоит. Еле успокоила свово мужика. Зато нынче жалеть наловчился. К моему приходу завтрак готовит, избу протопит, воды согреет, чтоб умылась, сердешный стал. Жалеет меня, не брешется больше.
- Не заставляет с работы уходить? - спросил Петухов.
- Уговорила его. Теперь молчит, ждет, когда самой надоест.
- Нет, Евдокия, мы вас с Любой не отпустим. Хорошая санитарка самим нужна. Она с больными целый день. Знает все о каждой. Накормит и умоет, спать уложит, а случится у больной приступ - снова санитары выручат. Ну куда нам без вас, голубушки наши?
- Спасибо, Ванюша, что ценишь нас, все видишь и помнишь! - расчувствовалась Евдокия. И добавила: - Хоть теперь бабы от меня отстали, редко про тебя выспрашивают. Раньше проходу не давали. Все им надо было знать: сколько лет тебе, женатый ли, имеешь ли детей, где и с кем живешь?..
- У матери, с ней вдвоем маемся. Она у меня чудесный человек. Нам вместе хорошо. Потому семьей не спешу обзаводиться. Вон мои однокурсники, чтоб остаться в городе, сломя голову женились. Зачастую излишне спешили. И что думаете, в течение года лишь три пары уцелели в семейных. А было семнадцать… Я в свидетелях семь раз отметился. Пытался убедить молодоженов, удержать от разводов, но куда там, слишком разные. Да что они? Я себя часто чувствую неловко среди ровесников, - покраснел Иван.
- А почему? - поинтересовалась врач, тоже недавняя выпускница института.
- Ну, вы тоже, видимо, были на концерте поп-группы "Премьер-министр", участвовали в нем и другие исполнители. На стадионе все организовали. Вот так зрелище! Даю слово, впечатление осталось жуткое, вроде попал в зверинец без выхода. Вокруг все скачут, визжат, вопят. Я так и не понял, кто кого развлекал. На сцене лохматые полуголые мужики в наколках, при них девицы, но какие? Артистки заголились до безобразной пошлости. Певцы абсолютно бездарные и безголосые. А песни - сплошной набор слов. С таким репертуаром дальше пивнушки появляться нельзя. Только группа "Любэ" и запомнилась. Остальные хуже наших больных.
- Почему так строго? Теперь мода исполнения такая, общая для всех.
- Не надо. У "Любэ" никто не прыгал и не скакал. Зато фители слушали их песни стоя. Враз успокоились. А то дергались, как наша Мотя в припадке.
- Старомодный какой! У вас, наверное, и друзей на курсе было мало?
- Очень ошибаетесь, Лидия Михайловна!
- А зачем ходить на концерты, которые раздражают?
- Да меня сами концерты не интересуют. Они вульгарны, если говорить вежливо. Исполнители, в своем большинстве, пошлые крикуны. Заводят зеленую молодежь, та и скачет на ушах, беснуется. Серьезный зритель на такое сборище не пойдет. А я пришел понаблюдать, сколько пациентов прибавится у пас в больнице в скором времени. Понял - много!
- Почему?
- Увидел, как портят ребят и девчонок иные исполнители. Заводят их смелыми, вольными выражениями. Ну что это та песня "Самосвал любви"? Или в исполнении "Балагана" "По морозу босиком…". Продолжить уже стыдно, даже при наших больных, не говоря о приличном обществе.
- Можно подумать, что вы эти слова впервые услышали им концерте! - рассмеялась Лидия.
- Сколько хотите, на улице прохожие еще и покруче загнут, правда, бесплатно, не вешая на себя ярлык деятелей искусств. Таких хоть редко, но осекают, вокруг них не скачут от глупой радости другие. Их в лучшем случае не замечают, из них не делают кумиров.
- А может, молодым надоели слишком правильное поведение, серьезные песни? Это мы уже прошли в свое время. Между прочим, и тогда неврологические, психиатрические больницы не пустовали, были переполнены. И к сожалению, туда упрятывали и нормальных, умных людей. Зачем же сегодня навязывать молодым прошлое и совать их головами в день вчерашний? Может, он не был пошлым, вульгарным, зато жестокости и крови хватало через край! Это точно. Тогда не дурачились, а убивали друг друга! Что плохого в сегодняшнем веселье? Оно никого не задевает и не обижает. Радуются люди, кто как может. А значит, наших больных поубавится. С веселья еще никто не сдвинулся, - не согласилась Лидия с Петуховым.
Иван рассмеялся:
- Да кто ж против веселья? Я о том, на каких дрожжах оно замешено. Вседозволенность - сестра безнравственности. И вам это известно не хуже других.
- Безнравственность - понятие широкое. По мне, так безразлично, как одет певец, как держится на сцене, часто в слова не вслушиваюсь, потому что прихожу отдохнуть и расслабиться, зарядиться общим весельем, даже постоять на ушах, чтоб завтра передать это настроение больным, своим коллегам. Нельзя же всю жизнь прятаться под зонтом от дождя и от солнца.
Врачи больницы вслушивались в спор, не вмешиваясь до поры. Понимали, молодые люди впервые за эти месяцы совместной работы говорят на нейтральную тему. Может, решили присмотреться, лучше понять друг друга?
Иван сел за стол, взялся за истории болезней. И пожалуй, впервые в жизни украдкой посматривал на Лидию.
"Симпатичная! Но упрямая какая! Интересно посмотреть, как она на ушах стоит. Неужели ей всерьез нравятся те концерты с откровенно похабными песнями? Не может быть". Глянул на высокий лоб, строго сдвинутые брови. И спросил, сам не ожидая от себя такой смелости:
- Лида, а у вас семья имеется?
Пожилая врач Таисия Тимофеевна даже журналы выронила. Уставилась на Петухова сквозь толстые стекла очков и, казалось, готова была выдрать его за уши, наказать за бестактность. Но Иван даже не оглянулся в ее сторону.
- У меня старший брат. Я в его семье живу, - послышался тихий ответ.
Две пожилые врачихи молча переглянулись и, не говоря ни слова, вышли из ординаторской. Почувствовали себя лишними и не захотели мешать молодым.
- У вас есть какие-нибудь планы на сегодняшний вечер? - спросил Петухов.
- Иван, вы и меня будете изучать и наблюдать, как я, человек, перехожу в состояние макаки?
Петухов рассмеялся:
- Зачем? У нас большой опыт наблюдения.
- Скажите, а вам наши больные снятся по ночам? - спросила Лидия.
- Нет, с меня хватает и дней, проведенных с ними. Бывало такое, что день с ночью путал.
- А я иногда их вижу во сне.
- Вы так и не ответили на мой вопрос, - напомнил Петухов.
- Пока никаких планов нет. Но до вечера еще дожить нужно. Наша работа непредсказуема.
- Это верно! - согласился Иван.
- Хочу посоветоваться с вами по поводу больной Юлии. Она просится домой, хотя бы на выходные. Со своими хочет побыть, изменить обстановку. Приступы шизофрении редко ее беспокоят. В своей семье и пара дней подарок. Может, отпустим?
- А как родня на это смотрит?
- Конечно, обрадуется. Мать меня много раз об этом просила. Но тогда было рано.
- Лида, эту девушку я постоянно наблюдаю. Ее настроение часто меняется. То смеется, то плачет, высказывалась, что жить надоело.
- Они почти все об этом говорят. Я думаю, такие мысли приходят в голову в чужой обстановке. Как только попадет домой, увидит, что ее любят, ни о каких глупостях не вспомнит. Ведь и я общалась с Юлей. Она уверенно идет на поправку.
- Ну что ж. Пусть за ней приедет мать.
- Спасибо. Я ей позвоню и предупрежу заранее. Кстати, Ленкины родители просили свою…
- Эту пусть хоть совсем забирают. Великое спасибо скажу. Мы сделали все возможное. Дольше держать ее у нас нет смысла. Она не столько больна, сколько симулирует. Прикидывается дурой.
- Зачем?
- Удобно под прикрытием этой печати жить. Что ни утвори, она заранее знает: все спишется на болезнь. Так оно и есть. А ведь собирается отомстить кому-то за свое пребывание здесь. Она на то способна. Баба без тормозов и неуправляема.
Наглости ей не занимать. Умеет инсценировать припадок, прикинуться больной, несчастной, влюбленной. Непроходимая лгунья и никчемность, не умеет ужиться ни с кем. Юля - пятая в ее палате, кто держится дольше остальных. Другие не выдерживали и месяца.
- Так давайте отдадим ее родне, в семью.
- Уверен, что она обязательно отличится в городе. Мы о ней еще услышим, а потом родители устанут и привезут снова к нам, отказавшись от своего чада уже навсегда. Не может жить без приключений. Такая у нее натура.
- Если вы ее выпишете, предупредите, что навсегда и безвозвратно. Таблетки она сможет пить дома. А уколы может сделать соседка-медсестра. Пусть сами договорятся. Мы не няньки для подобных девиц, - покраснела Лида.
- Чувствую, что она вас достала.
- Бывало всякое. Я забыла и простила ее. Но тоже вижу, пора с ней решать окончательно.
- Так как насчет вечера? - напомнил Петухов.
- До пятницы остается всего один день. Давайте подождем. У нас появится много времени для общения. Я не люблю короткие встречи.
- Хорошо, согласен.
В пятницу из больницы выписали Ленку. Она уходила с гордо поднятой головой. Оглядела Петухова с презрением и сказала, скривив уже накрашенный рог:
- Кастрат!
Тот покраснел до корней волос.
- Нахалка! - не выдержала Таисия Тимофеевна и предупредила санитарок: - Если родители захотят вернуть ее к нам, куда угодно определяйте, но не к моим больным.
- Сюда ее никто не возьмет!
- Успокойтесь вы, гниды! Я лучше руки на себя наложу, но никогда не вернусь сюда! - заявила Ленка и, громко хлопнув дверью, вышла на улицу.
Следом за ней в ординаторскую вошла Юлька. Подвязанная белым платком до самых бровей, она походила на старушку.
- Юленька! Может, с нами побудешь? Мы все любим тебя. Два дня хоть и немного, но скучать станем. Ты уж не задерживайся, ласточка наша. Теперь у тебя новая соседка будет. Кого сама выберешь, ту и поселим. Договорились? Не забывай пить таблетки. И если сможешь, вспомни о нас в эти два дня и позвони. Соскучишься, приходи раньше, мы ждать станем. Поговорим с тобой по телефону, и мне легче будет. Я очень привыкла к тебе! - обняла девушку Лидия Михайловна. И никак не хотела отпускать. Все внутри дрожало. От чего? Сама не могла понять.
Юлька расцеловала всех. Уходила на два дня. А остановившись в дверях, сказала:
- Простите меня, коль - вольно иль невольно - обидела кого. Не со злого умысла, слепая болезнь в том виновата. Вслед не ругайте…
- Мы скоро увидимся. Снова будем вместе! - напомнила Лида. И передала Юльку матери. Та взяла дочь под руку и вывела в город.
Рабочий день врачей подходил к концу. Все радовались предстоящим выходным. Но только Иван Петухов оделся и вышел во двор, как к воротам подъехала "неотложка". Двое санитаров - дюжие мужики - вытащили из машины носилки, к которым была привязана женщина. Вся окровавленная, в порезах и ушибах, грязной одежде, она смотрела на окружающих безумными глазами и кричала:
- Едино суку зарублю вместе с выблядком! Не дам мой дом блядям гадить! Всех в куски разнесу!
Лида с Иваном переглянулись, молча вернулись в больницу, куда санитары уже затащили новую.
- Вот это да! Она совсем старуха! - ахнула Лидия Михайловна.
- Ага! Бабуленька-каргуленька! Таких делов натворила, молодым потянуться, - не выдержал санитар. И только теперь заметили медики молодого человека, нерешительно топтавшегося у двери.
- Вы кто будете? - спросил его главврач.
- Это моя мать, - ответил неуверенно и вытер слезы, самовольно катившееся по щекам.
- Что произошло?
- Давайте я расскажу, - предложил санитар. - Короче, мы уже по домам собирались. А тут из милиции звонят. Мол, срочно возникните на Колхозную улицу. Мы спросили зачем - ведь конец дня!
Менты нам и говорят, мол, бабка с топором на невестку и внука кинулась. Мальчонке еще двух лет нет. Вот и сына ее доставили. Наверное, тоже дурак, идиот даже. Мы его из-под топора в последний момент рванули.
- Куда ее теперь поместим, эту старуху? - смотрели санитарки на бабку, сыпавшую отборным матом.
- В палату к Юле, она пустая. Успокоится, тогда подумаем, куда определить.
Лидия Михайловна осматривала новую бабку.
- Паранойя, - определила она.
- Случай явный. И все же два дня наблюдений и успокоительные уколы, - тихо переговаривались медики.