- "Ты постишься? Напитай голодных, напои жаждущих, посети больных, не забудь заключенных в больнице, пожалей измученных, утешь скорбящих и плачущих…" Я не забыл, Анна Генриховна, вот честное слово!
- Молодец, - сдержанно похвалила старая дама. - Запомни еще слова преподобного Иоанна Лествичника. Он сказал: "Раб чрева рассчитывает, какими снедями почтить праздник, а раб Божий помышляет, какими бы дарованиями ему обогатиться!"
Мальчишка кивнул, губы его шевелились, лицо стало сосредоточенным, серьезным.
Колыванов изумленно спросил:
- Ты действительно стараешься запомнить?
- Конечно. Мама сказала - лишние знания карман не тянут, а когда учишь наизусть, развивается память.
- Ну и ну, - пробормотал Колыванов. - Интересная у тебя мама…
- Я просто не хочу остаться дураком, - хмыкнул Никита. - Их и без меня хватает.
- Как раз они-то и угодны Богу, - хмуро проворчал Евгений.
- Глупости, - возмутилась Анна Генриховна. - Повторяете как попугаи один за другим всякую чушь, хоть бы думали, что говорите! Не ожидала от вас, Евгений Сергеевич. Казалось бы - думающий человек!..
- И все же пост - это ограничения в еде. - Колыванов с досадой бросил на блюдце надкусанную конфету. - Я где-то читал: в старину к весне становилось туго с продуктами, отсюда и постились, часто - вынужденно. И для здоровья полезно, хоть какая-то разгрузка. Да любого на улице спросите, скажет: пост - своеобразная диета! - Евгений покосился на Никиту - мальчишка слушал их, открыв рот, - и неохотно буркнул: - Ну и аскетизм некоторый в пост положен типа - не ходи по ресторанам, не носи золота, думай о душе…
- И неправильно ваш прохожий скажет, - возразила Анна Генриховна. - Мне не верите, я вам процитирую слова святителя Херсонского Иннокентия: "Лучше бы ты вкушал что угодно, но в то же время питал тех, кто и не в посте едва не умирает от голода. Лучше бы ты продолжал украшаться твоими одеждами по-прежнему, но в ту же пору излишним, праздно висящим и снедаемым молью одеянием твоим прикрыл наготу нищих братий, которые стонут от холода. Даже лучше, когда бы ты не прерывал обычных твоих забав и увеселений, но, прохладясь сам, доставлял отраду и утешение тем, кто давно забыл, есть ли какая радость на Земле…"
- Хотите сказать, - угрюмо поинтересовался Колыванов, - есть в пост можно все?
- Хочу сказать - пост не диета, только и всего. Это нечто большее, гораздо большее!
- Вы верующая? - раздраженно посмотрел на старую даму Колыванов.
- Не знаю, - пожала плечами Анна Генриховна. - В церкви я не часто бываю, не приучена, меня многое там раздражает.
- Что именно?
- Ну, напоказ все слишком, что ли? Да и лицемеров среди воцерковленных многовато, - грустно усмехнулась она. - Лучше бы они одиноким и брошенным старикам помогали, в больницах санитаров вечно не хватает. Сиротами бы занялись, чем просто поклоны бить, свечи жечь или молитвы шептать…
- Если вы не верующая, - упрямо продолжил Колыванов, - откуда знаете всех этих… святителей и преподобных?
- Любопытство - моя слабость, - смущенно улыбнулась Анна Генриховна. Помолчала и виновато добавила:
- Я ведь, если честно, куда только свой длинный нос не совала. И буддизмом интересовалась, и мусульманством… Скажем, весь Коран от корки до корки прочла!..
Колыванов проводил взглядом Никиту, мальчик как раз убежал в комнату с книгами, и сурово спросил:
- А ребенку зачем голову морочите?
- Разве морочу? - нахмурилась старая дама. - Просто хочу, чтобы Кит обо всем имел представление, не люблю пустоголовых и равнодушных.
- Но знать наизусть высказывания святых - это уж слишком!
- Он празднует Пасху, значит, должен понимать, что это такое, - усмехнулась Анна Генриховна. - Думаете, лучше оставаться невеждой? Считать Великий пост обычной диетой, а саму Пасху - праздником желудка?
Колыванов сердито фыркнул. Анна Генриховна, словно оправдываясь, добавила:
- Я же не тащу ребенка в церковь, не учу молитвам - сама я, кстати, наизусть знаю только "Отче наш", - не внушаю неприязни к иным религиям… - и уже твердо сказала: - А знать историю своего народа он обязан, даже о тех праздниках должен знать, чьи корни идут из язычества…
- Это вы о Масленице?
- О ней тоже.
Они помолчали. Анна Генриховна сосредоточенно счищала с лука шелуху, видимо, собиралась красить яйца. Евгений только сейчас вспомнил, что Пасха через два дня, в воскресенье. А сегодня, выходит…
- А что, собственно, сегодня выходит?
- Чистый четверг, - рассмеялась Анна Генриховна, и Колыванов понял, что задал последний вопрос вслух.
Расспрашивать о Чистом четверге Колыванов не рискнул, не хотел окончательно прослыть невеждой. Допивал остывший чай и с интересом рассматривал крошечную чистенькую кухню, давно он в таких не бывал.
Пять квадратных метров от силы!
Самый минимум мебели!
И настоящий зимний сад на широком подоконнике. Огромные махровые цветы вишневого цвета - кажется, гибискус. У Таньки на кухне такой же, мать на днях хвалила.
Белые, словно восковые цветы, с сильным сладким запахом, они похожи на розы - гардения, у него в офисе стоят два горшка, у окна в холле, только цветут редко и не так обильно. А вот что за россыпь ярко-желтых розеток…
Колыванов бросил взгляд на древнее кресло и улыбнулся: одну из ножек заменяло полено. Где его достали в городе, непонятно. А перед креслом, на стене…
Заинтересовавшись, Колыванов встал с табуретки. Подошел поближе и удивленно хмыкнул: надо же, обычная разделочная доска! Правда, ею вряд ли пользуются, уж очень рисунок хорош.
- Правда здорово?
Колыванов обернулся: рядом стоял Никита.
- Правда, - согласился Колыванов. - Я бы сказал - слишком здорово для жалкой разделочной доски.
- Это мама нарисовала!
- Лучше бы твоя мама лишний раз свежим воздухом подышала, ведь в чем только душа держится, - проворчала Анна Генриховна, набивая луковой шелухой старую эмалированную кастрюлю. - А то сидит часами как проклятая, горбится над этими дурными досками, зрение портит, и чего ради, спрашивается?
- Я ей говорил, - горестно вздохнул Никита. - Сколько раз говорил! А она мне: "Мы с тобой в Крым летом поедем…"
- В Крым они поедут, - буркнула Анна Генриховна. - Если твоя мать не научится отдыхать, то вместо Крыма скоро попадет в больницу!
- Но мама не болеет, - неуверенно запротестовал мальчик.
- Вот выброшу все ее краски, тогда точно не заболеет, - в сердцах пообещала старая дама.
- Мама просто хочет увидеть море, - грустно пробормотал Никита. - Она его только во сне видела.
Анна Генриховна странно всхлипнула. Притянула к себе мальчика и поцеловала в колючую макушку. Потом оттолкнула и велела не путаться в ногах. Ей еще тесто нужно на куличи ставить - верующие не верующие, а Пасху практически все отмечают, очень уж праздник красивый…
Никита повеселел, заулыбался. Колыванов, задумчиво всматриваясь в рисунок, - лепестки мака казались почти прозрачными, как можно такое выписать на куске фанеры? - тронул мальчика за плечо и спросил:
- А снять можно? Посмотреть поближе? А то солнечный свет неудачно падает, прямо в глаза бьет…
- Сними, - позволил мальчик. И признался: - Я сам ее часто снимаю, когда мамы дома нет. Сижу, смотрю, смотрю…
- Нравится?
- Ага. Жаль, правда, что у нас такие маки не растут?
- Почему не растут? - рассеянно пробормотал Колыванов, осторожно снимая доску. - Я не раз в деревне видел, в детстве, крестьяне маки прямо в палисадниках высевают, на пироги…
- Высевали, - поправила Анна Генриховна. - Сейчас запрещено. Все наркотики властям мерещатся. - Она брезгливо поморщилась. - Будто этим удержишь! Наркоманы и без мака запросто обходятся, чем только не колются, этой дряни и в городе, и в деревне хватает…
Колыванов жадно рассматривал простенькую композицию и не мог понять, чем она держит: что он, более серьезных работ не видел?
Анна Генриховна обернулась и с досадой сказала:
- Глупая девчонка свои рисунки на рынок сдает, старухе какой-то, а та за них копейки жалкие выручает, продает как разделочные доски, представляете?
- Вовсе не копейки, а целых пятьдесят рублей за каждую, - обиженно буркнул Никита. - Мама говорит - совсем не плохо.
- Мама говорит… Много она в жизни понимает, твоя мама!
- Нет, действительно здорово, - пробормотал Колыванов.
- Мне тоже нравится, - неохотно признала Анна Генриховна. - Только я сирень выбрала, с юности люблю ее, знаете ли…
- А еще я смотрю мамины акварели на бумаге. - Никита залез на спинку кресла и теперь заглядывал Колыванову через плечо.
Колыванов заинтересованно обернулся. Мальчик улыбнулся ему и мечтательно протянул:
- Там, знаешь, всякие невиданные странности!
- Невиданные странности?
- Ну да. Там все другое, совсем не такое, как здесь. Все-все! - Никита, загибая пальцы, стал перечислять: - Люди, деревья, небо, солнце, земля, трава, звери разные…
- Эти… акварели твоя мама тоже продала?
- Нет, это же не разделочные доски, - удивился Никита. - Кто их купит? - Он запнулся, подумал немного и серьезно сказал: - Но я бы купил, честное слово. Моя мама… она лучше всех рисует!
- Лучше, хуже… - проворчала старая дама, укладывая яйца в луковую шелуху. - Баловство все это!
- А посмотреть можно? - Колыванов вернул доску на стенку. - Я про мамины "чудные странности".
- Можно, - кивнул Никита. - Только, если честно, это секрет.
- Секрет?
- Да. Мама свои рисунки на шкаф прячет.
- Почему?
- Чтоб тетя Таня не ругалась.
- А кто такая тетя Таня?
- Тетя Таня? - Никита посмотрел на Колыванова так удивленно, словно не верил, что его тетю Таню мог кто-то не знать.
Колыванов ухмыльнулся. Он неожиданно вспомнил свою троюродную сестрицу, кстати, у нее скоро день рождения, они с матерью приглашены. И не пойти нельзя, девчонке все-таки двадцать пять исполнится, юбилейная дата…
- Это мамина подруга, - пояснил Никита. - Я ее всю жизнь знаю, с самого рождения, так мама сказала.
- А почему она должна ругаться, твоя тетя Таня?
- Ну, не знаю. Не должна вроде бы.
Анна Генриховна выразительно фыркнула. Никита посопел и неохотно сознался:
- Не должна, но все равно ругается. Говорит - нечего на всякие глупости время тратить, - и, оправдывая мать, воскликнул: - А это вовсе не глупости!
- Если ее "странности" не хуже этих маков, тогда твоя тетя Таня не права, - серьезно согласился Колыванов.
- Не хуже, сейчас сам увидишь! - горячо воскликнул Никита. Спрыгнул с кресла и за руку потащил Колыванова в комнату.
Колыванов едва не опоздал на совещание. А все из-за того, что рискнул заехать в филиал фирмы, надеялся увидеть мать Никиты.
Неуловимую мать Никиты!
Колыванов оглянулся на заднее сиденье, там лежала его любимая кожаная папка под документы. Вот только бумаг в ней не было, только рисунки, Колыванов выпросил их у мальчика для выставки. Совершенно случайно знал: на следующей неделе в городе устраивается выставка работ местных художников. В музее Верещагина, если он не ошибается, впрочем, это можно уточнить.
Даже не выставка, а выставка-продажа!
Поэтому Колыванову и хотелось встретиться с художницей, обговорить условия. Сам Никита категорически не хотел расставаться с рисунками "пусть и за миллионы".
Уверял, что и мама не захочет.
Колыванов хмуро усмехнулся: спасибо, мальчишка разрешил взять работы! Сказал - пусть повисят на выставке, мама и не заметит, она на старые рисунки не любит смотреть.
"Хорош! Какая к черту выставка, я даже фамилии художницы не знаю! И имени… Вот черт! - Колыванов слишком резко затормозил перед светофором, и стопка бумаг, сиротливо лежащая на соседнем сиденье, россыпью слетела на пол. - Или придумать ей псевдоним, если не смогу связаться с Никитой?.."
Пришлось отъехать к бордюру и остановиться. Нужно было собрать документы, не шарить же по коврику при служащих или охранниках.
Колыванов сунул бумаги под кожаную папку с рисунками и раздраженно подумал, что это уже смешно, - он в пятый раз заезжает в офис и все никак не может застать в бывшей кладовке мать Никиты. Как ни зайдет, комната закрыта. Девчонка то ли по магазинам ходит, то ли еще где бегает…
Колыванов неожиданно улыбнулся: ну, сегодня хоть не зря заехал. Мать Никиты снова не застал, тут не повезло, зато столкнулся у двери в кладовку с маленькой очкастой уборщицей - видимо, наводила порядок в комнате.
Нужно сказать - забавная девчушка! Очки свои страшненькие носит как паранджу женщины Востока, за ними и лица-то не разглядишь, не только глаз. И одевается как монашка, не зря над ней эта куколка Вероника подсмеивается.
Вела себя маленькая уборщица так, что Колыванов после встречи с ней специально зашел в приемную - заглянуть в зеркало. Думал - может, побриться забыл? Или у него нервный тик, физиономию перекосило, а он и не знает. Иначе с чего бы малышке от него так шарахаться?
Колыванов усмехнулся: первый раз за многие годы не удавалось познакомиться с девушкой, которая его заинтересовала.
И не приставал же!
Вел себя как пай-мальчик, лишь бы не спугнуть, самого подташнивало, так старался. Всего-то и хотел узнать имя.
Ну, и может быть, уговорить встретиться вечером. Пригласить если не в ресторан - раз уж такая дикарка! - то на концерт Дидюли, у мужика отличные оркестровки, Колыванов билеты купил еще месяц назад, как увидел афиши.
Не придет же девчонка на свидание в своем жутком свитере и юбке до пят? А уж снять очки ей точно придется, хотя бы протереть, а, нет… Он или смахнет их случайно, локтем заденет, или еще как…
Колыванов уже не улыбался. Пытался понять, с чего вдруг его тянет к этой маленькой уборщице, обычно его привлекали девицы совсем другого плана, как Вероника, скажем.
Пальцы на руле дрогнули, Колыванов изумленно приподнял брови: руки до сих пор помнили легкое, почти невесомое тело. А стоило зажмуриться, перед ним маячило смуглое скуластое личико с нежным округлым подбородком и дивными глазами - длинными, будто срезанными снизу, странно искристыми, испуганными.
И губы у девчонки - только их и удалось сегодня рассмотреть - потрясающе яркие, крупные, по-детски припухлые…
Как же с ней познакомиться толком?
Колыванов попытался узнать о маленькой уборщице у Вероники, но не вышло. Вначале секретарша не могла понять, о ком идет речь, а потом разозлилась. Заявила, что представления не имеет, как зовут эту деревенскую дурочку. Мол, если не терпится, пусть Евгений Сергеевич обратится в отдел кадров, тут она не помощница.
Колыванов угрюмо хмыкнул: матери Никиты он так и не дождался. Перед уходом снова заглянул в бывшую кладовку и даже не удивился, что закрыто, привык, выходит.
И с маленькой дикаркой больше не столкнулся, хотя честно обегал весь офис - в туалете она от него спряталась, что ли?
- Полный облом по всем позициям, - угрюмо пробормотал Колыванов. - Сам себя не узнаю…
И решил: если за оставшиеся два дня не выяснит фамилии художницы, отдаст работы так. А если потребуют имя автора, придумает псевдоним, главное, чтобы рисунки заметили, они того стоят…
Глава 9
РАЗБИТАЯ ВАЗА
Настроение у Сергея с утра было никакое. Даже не с утра, если уж честно. А с самого воскресенья, как вернулся из Швейцарии, и кой только черт понес его навестить старшего братца?! Не виделись десять лет, вполне можно было подождать еще десять, а то и все двадцать, нет, его понесло, вот идиот…
Сергей стиснул зубы, чтобы не сорваться: глупость собственной секретарши сегодня почему-то не умиляла, а раздражала. Хорошенькая кукольная мордашка казалась на удивление бессмысленной, огромные зеленые глаза стеклянно поблескивали, пуговицы пластмассовые, не глаза, и как они могли ему нравиться?
Сергей мысленно заставил себя посчитать до десяти, но это не помогло. Он дошел до двадцати трех, а раздражение все не стихало, звонкий голосок Вероники ввинчивался в сознание, ломая защиту и приводя в бешенство.
- Продолжай-продолжай, я слушаю, - глухо пробормотал он.
Вышел из-за стола и подошел к окну. Только бы не маячило перед глазами умело накрашенное личико, пустенькое и поэтому невинное, как в день рождения.
"Это я из-за машины взбесился, - сказал он себе. - На кой черт покупать "мерседес", если на наших дорогах не могу выжать на нем больше ста двадцати - ста пятидесяти?"
Сергей зачем-то распахнул окно и поморщился: влажный холодный воздух не нес свежести, он пах бензином, грязью и еще чем-то едким и неприятным, видимо, ветер дул со стороны химкомбината.
"Мишка на своих автобанах спокойно идет на двухстах двадцати, а в дождь - в дождь! - снижает скорость до ста восьмидесяти и еще ворчит, гад лопоухий, что теряет время, - с горечью подумал он. - Его бы на наши дороги, паршивца, быстро прекратил бы изображать Шумахера!.."
Смешно, Сергей не первый раз был за границей, но никогда не возвращался в таком разобранном состоянии.
Ясно, после вылизанной Европы его обычно раздражала грязь на улицах собственного города. Сергей искренне не мог понять: почему нельзя установить здесь ту же систему штрафов и навести порядок? Почему нельзя привести в чувство местное быдло? Не потому ли, что и в мэрии сидит оно же?
Он быстро научился абстрагироваться. Утешал себя мыслью, что и Москва не сразу строилась, вот придет время…
Сергей не кокетничал, не обманывал себя - Россия в самом деле заметно менялась, во многом - к лучшему. Тут главное: работать и работать, выстраивая собственную жизнь, как хочется.
Почему же в этот раз не помогали привычные установки?
Все же насколько проще ездить в командировки, когда не остается ни минуты свободного времени. Ведь раньше Сергея радовали аккуратненькие европейские города и деревни, было на что равняться, к чему стремиться. Почему же он третий день не находит себе места?!
Наверное, Сергея вывели из себя снисходительные рассуждения брата о "русском" менталитете. Будто он сам или, скажем, Сергей не русские. Будто половина эмигрантов, наводнивших Европу после развала Советского Союза, не русские. Впрочем, сами европейцы называли "русским" любого выходца из Советского Союза.
"Я не пью, мой отец не пил, мои друзья тоже не глушат водку, - зло возразил он далекому сейчас Мишке. - Я в жизни не бросил на тротуар фантика от конфеты или сигаретной пачки. Я каждый день принимаю душ, я бреюсь на ночь, я через день меняю рубашку, я говорю на литературном русском языке. Почему же я должен выслушивать от кого-то - тем более от собственного брата! - что русские пьют, как свиньи, что они гадят под себя, как свиньи, что они двух слов без мата связать не могут, что они не желают и не умеют работать… Выходит, я - не русский?!
Мои мать с отцом, мои бабка с дедом, мои друзья - кто мы тогда?! Какая сволочь распустила легенду, что русский человек - непременно нетрезвая, безрукая и грязноязыкая тварь?!"
За спиной что-то монотонно излагала Вероника, внизу сплошной лентой змеился по проспекту поток машин, с запада наползала на город череда низких тяжелых туч, а Сергей мрачнел все больше.