Но письмо не давало ответа на этот вопрос. В нем и дальше поносился лишь все тот же Владимир, который, единолично составляя династические списки, контрабандой включил в число Романовых своего двоюродного брата, прижитого от незаконного брака с балериной Кшесинской. Заканчивалось письмо энергичными выражениями, как-то мало похожими на язык особ царской фамилии. (Вспомните: "Божиею милостью, Мы, Николай Второй…"):
"Уймись же! Брось выставлять себя "главою" и "наследником" Престола, ибо на это ты не имеешь никакого права!"
А ниже - дата и подпись. Письмо было написано в… октябре 1961 года! Его сочинил князь Никита Александрович Романов, он же Романовский, и опубликовал в эмигрантской газете, выходящей в Западной Германии. Он вынес сор из агнатской избы, чтобы публично призывать к порядку самозванного, по его мнению, главу Российского императорского дома князя Владимира Кирилловича.
Мы-то живем себе и не ведаем о династических склоках, проявляем позорное равнодушие к тому, кто же удержится на "российском престоле"! Кого-то, оказывается, награждают орденами Святого Владимира и Святой Анны на шее, кому-то вешают медали за верную службу престолу и отечеству. И кто-то единолично занимается самым древним делом самодержцев - собирает деньги в свою казну, не желая делиться со всей совокупностью агнатов мужского пола.
Заинтересовавшись всем этим, я узнал, что и особы женского пола не сидят тише воды, ниже травы по теремам, терпеливо поджидая суженого, желательно из семьи миллионеров. Так, Анна Андерсен, известная всему просвещенному западному миру как Лжеанастасия, обратилась в верховный суд ФРГ с жалобой на гамбургский городской суд, который отказался признать ее великой княгиней Анастасией Николаевной, законной дочерью Николая II. А если верховный суд признал бы? Что тогда? Соединили бы князья Владимир и Никита длани в братском мужском рукопожатии, заключив священный союз против интриганки? Или, напротив, каждый из них попытался бы привлечь ее на свою сторону?
Между прочим, Анну Андерсен правильнее было бы титуловать Лжеанастасией II. Летописи нью-йоркской эмиграции отметили в свое время появление другой девицы, которая была торжественно привезена из-за океана и заявила репортерам, что она - Анастасия, чудом спасшаяся дочь убиенного императора. Кажется, ее даже признали в доме великой княжны, обитавшей в Нью-Йорке. Но умерла Лжеанастасия I в другом доме - в доме для умалишенных.
В давние годы, когда у нас еще только занимались ликвидацией как общей, так и политической неграмотности, ловкие проходимцы эксплуатировали людскую доверчивость, выдавая себя за сыновей лейтенанта Шмидта и внуков Карла Маркса. По закосневшим же в провинциальном политическом невежестве закоулкам Запада и по сей день бродят Лже-Алексеи и Лже-Анастасии, дерутся за престол полу-Романовы, полу-Кшесинские. Бродят по Европе, заглядывают в Америку.
Ссора Владимира Романова с Никитой Романовым, он же Романовский, расшевелила ископаемых российских монархистов, укоренившихся на достаточно унавоженной для произрастания всех видов антисоветских сорняков американской почве. Большинство грудью встало на защиту Владимира: закон императора Павла I, на который ссылается Никита, мол, нужно считать утратившим силу, Павел не был стодь дальновидным, чтобы предусмотреть отречение государей, падение династий и появление большевиков. А один эмигрант упрекал князя Никиту в том, что он не впервые пятнает честь августейшей фамилии: ведь это он, Никита, так воспитал своего сына, что тот не постеснялся просить у Советского правительства разрешения съездить в Советский Союз.
Но сколько же российских монархистов вообще сохранилось на белом свете и, в частности, в Соединенных Штатах? Ох, не говорите… Известно, правда, о существовании "Объединения за В, Ц и О", что расшифровывается: "за веру, царя и отечество". Есть монархический союз "кавалеров святого Николая Чудотворца". Есть "Общероссийский монархический фронт". Есть даже "Высший монархический совет". Но всевозможных эмигрантских обществ, союзов, объединений, братств, сестричеств, лиг, клубов в Америке лишь немногим меньше, чем самих эмигрантов. Два десятка человек вполне могут объединиться в союз или лигу и выбрать самих себя в ее правление. Образовалась же лига бывших пажей, объединение бывших юнкеров и даже лига русских банщиков; правда, последняя находится на грани физического вымирания, поскольку состоит она из одиннадцати тружеников мочалки в возрасте от 65 до 80 лет.
Но при всей своей малочисленности и почти музейной ископаемости монархисты изо всех сил стараются не затеряться окончательно на политических задворках. Время от времени, выждав случай, они выступают с заявлениями - авось где-нибудь напечатают, все-таки реклама. И печатают. "Мирное сосуществование с коммунизмом невозможно, - заявил великий князь Владимир. - Я считаю рискованным теперь утверждать, что коммунизм может быть уничтожен без применения оружия".
Есть и другие способы напомнить о себе. Служатся, например, молебны "во здравие Ея Императорского Высочества Государыни Великой Княгини Леониды Георгиевны" и панихиды "по убиенном Государе Императоре Николае Александровиче и всей его августейшей семье, с выносом штандарта лейб-гвардии Его Величества полка".
И я уже не удивился, прочтя объявление в траурной рамке о том, что волею божиею 12-го сего ноября в Нью-Йорке скончался Церемониймейстер Двора Его Императорского Величества С. В. Юрьев, по совместительству занимавшийся каким-то бизнесом, и что открыт сбор долларов на издание в память усопшего антисоветской литературы.
"Да здравствует!" Но что именно?
В Соединенных Штатах есть люди, как-то связанные в прошлом с Россией и Советским Союзом. У одних влажнеют глаза при воспоминании о березке, что стояла у ворот старой усадьбы, другим мерещится березовый сук, на который они вздергивали "советчиков".
В прошлом веке выходцев из России толкала за океан нужда, жандармская слежка, преследования за религиозное сектантство.
Потом выплеснулась на американский берег волна бежавших от большевиков, от реквизиций, от ЧК. Их называют теперь "старыми эмигрантами". Среди них были аристократы, артисты императорских театров, профессора Петроградского университета, видные меньшевики и эсеры.
Это вымирающие зубры. Их осталось совсем немного. Время ослабило злобу, погасило надежды. Некоторые из этих людей честно признали прежние заблуждения. Их дети выросли в Америке, говорят по-русски уже с очень заметным акцентом, Россию знают по открыткам и иллюстрациям "Лайфа", имеют свой бизнес и считают ностальгию старческой болезнью чудаковатых родителей.
"Новые эмигранты", напротив, с сильным акцентом говорят по-английски, зато могут недурно изъясняться по-немецки, русский знают, как мы с вами, употребляют "пока" при прощании и "как жизнь молодая?" при встрече. Это так называемые "перемещенные лица", или "ди-пи", нашедшие прибежище на американском берегу после разгрома фашизма. В темной биографии таких господ - служба в гестапо, карательные отряды, награждение железными крестами. Это бывшие полицаи и бывшие старосты. Это власовцы, причем власовцы убежденные, идейные. Они бежали от неминуемой кары. Среди этих господ немало самых злобных наших врагов.
И затерялись еще по американским градам и весям редчайшие экземпляры "новейшей эмиграции". Это те, что, затесавшись в туристскую группу и попав в капиталистический "рай", клянчат там "политическое убежище". Их буквально единицы. Но каждый раз, спеша немедленно выслужиться перед теми, кто должен дать им корм, они устраивают шумные пресс-конференции, врут, глупо клевещут, попадают на первые страницы газет, потом… Помните Голуба и Вохмякова? Помните, как публично каялись эти двое, вымолив разрешение вернуться на Родину после унижений и мытарств в "царстве свободы"?
Такова эмиграция, считающая себя в дальнем или близком родстве с русской березкой, - от людей, никогда не видевших степных просторов России, от людей, чьи деды и прадеды прошли через "Остров слез" еще в прошлом веке, до "новейших", с которыми еще вчера делили мы хлеб и спорили о поэзии, близоруко не разглядев их двойственной души.
В антисоветском рвении деятельна преимущественно "новая эмиграция". Это буйная публика, поднаторевшая на "кошачьих концертах" под окнами наших представительств, на организации "автокад". Им только свистни!
И вот однажды самых оголтелых из них собрали на всеамериканский съезд. Они шумели в Нью-Йорке как раз тогда, когда в Москве работал XXII съезд Коммунистической партии. Эмигрантским "бешеным" поручили на этот раз не обычную работенку с плакатами и выкриками, а сочинение программы, которая была бы противовесом Программе, разрабатываемой в Москве.
Собралось 60 деятелей, представлявших всевозможные антисоветские общества, землячества, комиссии, объединения, группы и группки. В зале сидели: русский князь - один, грузинский князь - один, архиепископов - два, протоиерей - один, атаманов - два, бывших атаманов - один, кандидатов в атаманы - восемь, бывших власовцев и добровольных помощников гестапо - много, но точно их число не учитывалось. Сборище назвало себя съездом представительства российских эмигрантов в Америке.
Докладчик сообщил высокому собранию о своей переписке со специальным советником Белого дома г-ном Чарльзом Болэном. Г-н Болэн заверил, что американское правительство сохраняет политику "полного непредрешенчества в устройстве будущей национальной России".
Каюсь: когда я читал отчет, до меня не сразу дошел смысл этой фразы. Непредрешенчество? Устройство национальной России?
Но докладчик разъяснил. Американские деятели великодушно не предрешают вопроса о том, что будет в Советском Союзе после того, как там каким-то образом исчезнет советская власть. И поскольку они не предрешают, то этим, совершенно неотложным делом следует заняться цвету российской эмиграции в Америке.
Стали заниматься. Сначала проклинали все советское. С этим шло гладко: дело привычное. Кубанский атаман Ткачев, который пришел на заседание в партикулярном платье, но был настроен весьма воинственно, сказал, что доблестные кубанцы все, как один, поддерживают антикоммунистическую работу и стоят на платформе единого Российского государства.
Но тут кто-то заметил, что одной моральной поддержки маловато. А как у доблестных кубанцев с материальной стороной дела? Ведь всем известен печальный факт: устроители будущей национальной России на основах непредрешенчества никак не могут наладить поступления в центральную кассу самых минимальных взносоз - по 25 центов с персоны (меньше 23 копеек). По?5 центов хорошие господа дают на чай за хранение шляпы в гардеробе, а тут судьбы России…
В связи с животрепещущим вопросом подал реплику, занесенную в газетный отчет, сам председатель высокого собрания князь Белосельский:
- Это не в бровь, а в глаз. В конце концов без широкой денежной поддержки настоящую работу вести невозможно.
Но как же с программой, которая должна зажечь, увлечь, идейно укрепить? Да ни черта с ней не получилось. Одни шамкают о "единой, неделимой", другим мерещится что-то похожее на Учредительное собрание, третьи высказываются за "крепкую власть", подозрительно похожую на гитлеровскую, и "чтобы большевиков поскорее перевешать", четвертые несут что-то о "западной демократии на восточной почве", пятые…
Один "новый эмигрант", наслушавшись всего этого, написал в антисоветскую из антисоветских газет "Новое русское слово" отчаянное письмо: либо пожалте, наконец, положительную программу, хотя бы самую захудаленькую, либо снимайте эполеты политической эмиграции!
Другой эмигрант обратился к себе подобным: господа, за нашим антисоветским "долоем" должно прозвучать: "да здравствует!" Однако что "да здравствует!", вот в чем поистине неразрешимый вопрос!
Третий попытался внести успокоение в умы. Навалял рассказик, в котором "новые" спорят между собой все о той же "программе". Некий "дядя Ваня" вопиет о непримиримости к большевикам.
- Опять ты со своим непримиримым антикоммунизмом! - возражает ему "тетя Надя". - Знаешь, по правде сказать, надоела уже эта жвачка достаточно!.. Я считаю, что мы обязаны открыто и честно сказать русскому народу, что мы предлагаем ему вместо коммунизма. А этого у нас нет!.. Нельзя идти в Россию с пустыми руками. По мне, лучше монархисты, Их я уважаю.
"Дядя Ваня" не возражает против монархистов. Но он считает, что возможны и другие варианты. Пока, правда, не ясно, какие именно.
- Сейчас у нас период застоя, - говорит об эмиграции "дядя Ваня", - начнется настоящая борьба - начнут появляться и идеи.
Автор в общем согласен с ним. Он добавляет лишь, что в ожидании, пока родится какая-либо идея, не надо сидеть сложа руки, а надо делать то, что "подсказывает нам чувство любви и долга".
И эмигрантская шатия, повинуясь этим чувствам, устраивает в нью-йоркском отеле "Дипломат" шумные "дни непримиримости", на которых брызги злобной слюны при воплях "долой!" летят до девятого ряда кресел. Она отплясывает на ежегодном "балу народов России", весь сбор которого идет на издание "антирасчленительской литературы", то есть на тот же "долой!" в печатном виде. Она кричит "долой!", когда скажут и где укажут.
На "долоях" все и кончается. Не получается с "да здравствует!", хоть лопни. Не получается с бодрыми зажигательными лозунгами ни для внутреннего употребления, ни на вынос.
Нет у них никакой общей программы, да и быть не может. Кое-как объединяет их лишь черная злоба, ненависть ко всему нашему, советскому.
"Мистер Керенский, не считаете ли вы…"
Неужели тот самый?
В заметке, набранной петитом, сообщалось, что профессор А. Ф. Керенский, научный сотрудник Гуверовского института, приезжал в Нью-Йорк из Стэнфорда (Калифорния) для чтения лекций о русской революции.
Керенский…
Под осень 1917 года мать повела меня к портному Лейбовичу. Из студенческой куртки покойного отца предполагалось соорудить мне пальтишко. Лейбович качал головой и ругал какие-то разрезы на куртке, которые ему "портят всю музыку".
- Так как же будем шить мальчику? С поясочком? Или как?
- Хочу, как у Керенского! - выпалил я.
- Ай-ай! - удивился Лейбович. - И ты туда же. Дался людям этот Керенский! Керенский, Керенский, с ума все посходили. Мадам, помяните мое слово…
Мне было тогда шесть лет. Мать потом часто рассказывала со смехом, как ее сын хотел походить на Керенского.
Много, очень много лет спустя попал мне в руки журнал "Нива", выпущенный в ту пору, когда мы с матерью ходили к портному. Там была напечатана большая статья с эпиграфом:
Его, как первую любовь,
России сердце не забудет.
Статья восторженно прославляла "первого гражданина свободной России, первого народного трибуна - социалиста, первого народного министра юстиции, министра правды, справедливости", о котором изо дня в день пишут газеты всего мира. "Словом, - восклицал автор, - нет теперь популярнее человека, нет известнее имени Александра Федоровича Керенского!"
Журнал живописал гражданские добродетели "любимца народных масс" и сообщал, что А. Ф. Керенский, в свою очередь, полюбил "горячей братской любовью весь трудовой народ России".
Должно быть, в давние годы незрелый детский ум просто впитал то, о чем тогда писали и болтали…
Старый номер "Нивы" мне показала сотрудница Дома-музея В. И. Ленина в Ульяновске - ведь Керенский родом из этого города, его отец был директором гимназии, в которой учился Владимир Ильич. Мне показали и список, перечислявший, кто и когда владел нынешним Домом-музеем после того, как Ульяновы покинули Симбирск. Там значились преподаватель гимназии, полицмейстер, жена прусского подданного, барон Штемпель, дворянка Языкова… Последним владельцем дома перед приходом советской власти был купец Пирогов, один из воротил Волжско-Камского коммерческого банка.
- Вот смотрите, когда Пирогов купил дом, - сказала сотрудница музея. - Как раз Февральская революция. Купец-то, приобретая недвижимость, знал, что господа Керенские его не обидят.
Удивительная все же была эта фигура - главковерх Керенский. Когда, получив диплом, молодой юрист приписался к модному присяжному поверенному, ему мерещились лишь слава и гонорары блестящего столичного адвоката. Потом выступил в суде на политических процессах раз, другой, третий. После Ленского расстрела съездил на Лену и даже написал статью, умеренно осуждающую царскую политику. Выгодно женившись на генеральской дочке, разыгрывал из себя человека, близкого простому люду и готового даже пострадать за него. Партия эсеров показалась красноречивому адвокату наиболее подходящей для карьеры. Действительно, Керенского протолкнули в Государственную думу, сделали лидером "трудовой группы". Там он говорил, говорил, говорил… О чем? О свободе, о народных нуждах, о братьях-солдатиках, о братстве вообще - словом, о чем угодно. Заученные жесты, звонкие фразы, прическа "ежик" приводили в восторг гимназистов, провинциальных барышень, журнал "Ниву". И далеко от Петрограда в сибирском городке лично известный автору шестилетний дурачок захотел пальто "как у Керенского"…
Отрекается Николай II - и Александр Керенский, подсаживаемый буржуазией, перебирается из кресла в кресло, на ходу меняя должности и портфели: министр юстиции, военный и морской министр, премьер-министр и верховный главнокомандующий. И весь этот взлет - за полгода!
Вот он переезжает уже на новую квартиру - прямиком в Зимний дворец, где еще пахнет парижскими духами государыни императрицы, без устали раскатывает в открытом автомобиле, картинно прикладывая руку к фуражке. Но он вовсе не безвредный позер, отнюдь нет! Именно Керенский отдает приказ об аресте Ленина и тому, кто поможет этому аресту, сулит денежную награду. "Штафирка" и "адвокатишка", как презрительно кличут Керенского военные, вводит смертную казнь на фронте.
Но фронт неудержимо разваливается, недовольство народа Временным правительством, продолжающим войну, нарастает час от часу. В день, когда над миром звучит выстрел "Авроры", Керенский удирает из царских покоев. Впереди его автомобиля идет машина американского посольства, и звездно-полосатый флаг служит прикрытием для главковерха.
Последний акт трагикомедии - в Гатчинском дворце. Опасаясь, что его выдадут большевикам, Керенский бежит в сером платье с пелериной и переднике с красным крестом на груди, какой носили тогда медицинские сестры. Знаменитый "ежик" скрыт по-бабьи повязанной косынкой. Похожий на рыхлую "нянечку" из лазарета, главковерх благополучно минует караулы.
Керенский выныривает в Праге, потом его видят в Париже. У него водятся денежки: он успел заблаговременно перевести 350 тысяч рублей золотом в надежные заграничные банки. Керенский что-то издает, кому-то дает интервью, созывает какие-то комитеты, женится вторично на американской миллионерше. Но с годами след его теряется. Он только фамилия на страницах учебника истории.
И вдруг лекции в Нью-Йорке. Вероятно, о них объявляли заранее. Можно было прийти, увидеть, послушать. Вот досада!
Несколько дней спустя я разговорился о Керенском со стариком эмигрантом, бывшим врангелевцем.
- Ну вы, наверное, представляете его прежним: орел, рука этак по-наполеоновски за бортом френча… Нет, сдал, сильно сдал. Ему ведь восемь десятков. Но красноречив, знаете ли, по-прежнему. Златоуст!