Невеста нервничала. Сидя на краю кровати, она, дрожа, надевала нейлоновые чулки и ни разу не подумала, что со свадьбой и вообще хоть с чем-нибудь все будет хорошо.
- Можешь ты понять, что он находит во мне? - в отчаянии спрашивала я. - Можешь ты понять, почему он хочет на мне жениться?
У Евы имелось объяснение всему на свете.
- Мой приятель Курре мне все объяснил. Этот Кур-ре начитался Шопенгауэра и всех стариков философов, которые только существуют. Дело обстоит так: что говорит Шопенгауэр, то говорит и Курре! Молодая девушка - это чудо природы, на несколько недолгих лет ей сверх меры отпущены красота и прелесть только для того, чтобы пробудить фантазию мужчины настолько, чтобы он взял на себя обязательство заботиться о ней до конца жизни. Этого никогда бы не случилось, если бы мужчины предавались разумным размышлениям. Что говорит Шопенгауэр, то говорит и Курре! - повторила Ева.
Я беспокойно посмотрелась в зеркало. "Чудо природы!" Нет, не может быть, чтобы так думал Шопенгауэр! Но во всяком случае, в темно-синем одеянии с розовыми розами - подарком Леннарта - на лацкане жакета я выглядела довольно приятно.
- Тебе удалось пробудить фантазию Леннарта, все дело в этом, - сказала Ева, высокомерно помахав рукой. - Думаю, ты легко выиграла матч. Между нами говоря, потребовалось не так уж много усилий!
Бедняга с пробужденной мною фантазией вошел к нам именно в эту минуту, и я бросилась в его объятия!
- О, как хорошо, что ты не предавался разумным размышлениям! - нежно воскликнула я.
И вот мы отправились в шведское посольство и там примерно через пять минут стали мужем и женой. Не успела я опомниться, как пообещала взять Леннарта Сундмана в свои законные супруги. Это произошло так внезапно. Я не почувствовала себя ни капельки более замужней, чем раньше.
Но потом мы поехали в шведскую церковь (венчание в Париже состоит из двух частей), и там все было иначе. Милый молодой пастор снова спросил меня, в самом ли деле я согласна любить Леннарта Сундмана в нужде и богатстве. И мне хотелось крикнуть "да!" так громко, чтобы слышно было во всем Париже, но я лишь едва прошептала это слово, потому что у меня как-то странно перехватило горло. Я видела только Леннарта. Внезапно мы оказались одни во всем мире. И я подумала: "О, если бы ты только знал, как я люблю тебя!"
И Леннарт посмотрел на меня, и совершенно определенно: я, должно быть, пробудила его фантазию гораздо больше, чем предполагала, потому что в глазах его было столько нежности! Мой любимый, быть может, ты все же думаешь, что я - чудо природы? Бедный, сбитый с толку, милый мой человек!
Церковь была пуста, только Ева сидела на скамье и украдкой вытирала глаза кружевным платочком.
- Подумать только, почему женщины всегда плачут на свадьбах?! - ворчливо заметил потом Леннарт.
Ева негодовала.
- Вовсе я не плакала! - фыркнула она. - Я просто сидела и скрежетала зубами от злости, что мне некого любить в нужде и богатстве.
Состарившись, мы с Леннартом когда-нибудь вернемся туда. В маленькую харчевню в прекрасной зеленой долине Шеврез, где был наш свадебный обед. Прелестная долина Шеврез, где луга светятся от ярких маков, а маргаритки и васильки колышутся от вечернего ветра и где в сумерках кукует кукушка. Думаю, что обед в день нашей золотой свадьбы состоится в этой харчевне. Всего три мили от Парижа, но там так по-сельски мирно и идиллически, словно долина Шеврез находится в Аркадии. За защитными стенами зеленый, засаженный деревьями и цветами двор, где несколько горожан с достопочтенным патером в центре весело болтали за кружкой пива, но где мы вообще-то были одни. Да, Ева, разумеется, была с нами. Мы ели цыпленка, таявшего во рту, и запивали его легчайшим из анжуйских вин. Мы ели, пили, мы произносили нежные слова, а белые горлицы, сидевшие в клетке совсем рядом с нами, ласково ворковали друг с другом; розы на столе светились и благоухали, и жить было так хорошо. А когда мы принялись за клубнику, Ева сказала:
- Я хочу, Кати, сказать тебе напутственное слово! Будь весела! Это более необходимо, чем все остальное! Все замужние женщины, которых я знаю, комплексуют, считая себя мученицами. Ты тоже будешь так считать… да, да, не возражай! Но если ты станешь так думать, то думай об этом, запершись в темном шкафу. Думай сколько хочешь, но не показывай этого, когда выйдешь из шкафа. Будь весела - говорю я тебе! Вообще-то можешь вести себя как угодно, да, возможно, тебе не придется колотить Леннарта, наверняка не придется!
- Это еще что? - спросила я. - Не колотить его? Пословица гласит: "Жена, что мужа бьет, быстра и проворна и весело живет". А тебе, Леннарт, ведь хочется, чтобы жена твоя была быстра, проворна и весела?
- Да, это, конечно, способствует счастливому супружеству, - сказал Леннарт. - Жена каждый день сидит в шкафу и жалеет себя, а когда к ней снова возвращается хорошее настроение, она вырывается из шкафа и совершает моцион, колотя мужа!
- Да, - произнесла Ева таким тоном, словно думала: "А что в этом плохого?"
- Не болтайте столько чепухи, девочки, - сказал Леннарт. - Пейте вино и смотрите на звезды!
Мы смотрели на звезды и молчали.
Была темная ночь, когда мы наконец вернулись в Париж.
V
Возможно в воспонаниях все, что происходило раньше, как бы покрывается позолотой. Знаю, что отель, в котором мы жили, был маленькой студенческой гостиницей самого низкого разряда. Помню, что в углах там было довольно грязно и что иногда, выходя из комнаты, можно было задохнуться от чада, пробивавшегося из кухни даже к нам. Знаю, что la bonne - веселая, пухленькая Николь - стелила наши кровати лишь по необходимости, слегка пригладив простыни рукой. И что каждая вещь, положенная на комод, оказывалась на маленьком нетронутом островке пыли. Знаю, что вокруг в маленьких кельях студенты орали и фыркали так, что иногда казалось, будто за стеной находится половина Сорбонны.
Но я блаженствовала. Я блаженствовала в нашей неубранной комнате со старыми коричневыми панелями, розовыми обоями и ветхой гипсовой лепкой потолка, которая время от времени осыпалась на пол, когда студенческая жизнь над нами бурлила особенно интенсивно. Я блаженствовала, встречаясь с веселой и довольно вспыльчивой Николь, хотя она и убирала так небрежно!
Да и где ей было успеть вытереть пыль! Ведь ей надо было поболтать с нами, изложив свои взгляды по всем вопросам современности. Мне нравились узкие деревянные винтовые лестницы и гравюры с изображением семи смертных грехов, украшавшие стены.
Мне нравился маленький садик под нашим окном и соловей, который пел каждую ночь, нравились мне и облаченные в черное патеры по другую сторону стены, которые дни напролет бродили по садовым дорожкам; патеры постоянно были заняты благочестивыми беседами или чтением молитвенника. Короче говоря, я блаженствовала!
Не знаю, правда ли, что мадам Кюри жила здесь в молодости, но мне нравилось представлять себе различные сцены из ее жизни. Молодая бедная девушка Мария Склодовская некогда сидела склонившись над книгами именно в нашей комнате, а под ее ногами поскрипывали именно эти ступеньки, когда она спешила выйти на нашу улочку через те же самые ворота, что и мы теперь. Интересно, спали ли в ее время на углу улицы двое бродяг? Теперь они ночуют там каждую ночь, и мне они тоже нравятся. В первый же вечер, когда мы поздно возвращались домой и чуть не наткнулись на них, я была очень взволнована, и мне показалось чрезвычайно неприятным, что люди вынуждены спать на земле. Но вскоре мы поняли, что эти люди хотят так ночевать. Они блаженствовали на своем личном углу улицы точно так же, как мы в нашей жалкой каморке.
Да, думаю, что, когда Мария Склодовская легкими шагами поспешно шла по этой улице, парочка бродяг была на том же месте. Я словно видела, как она, пробегая мимо них, приподнимала свою длинную юбку. Куда она шла? Быть может, на Rue Mouffetard, чтобы купить какую-нибудь еду. Я словно видела, как она открывает свой тощий кошелек и достает оттуда пару франков и покупает себе немного уже готового картофельного пюре, чтобы утолить злейший голод. Она смотрит пред собой глазами, которые ничего не видят из того, что творится на оживленной улице. Предполагаю, она думает, вероятно, о каком-то эксперименте, которым займется, лишь только вернется домой. Я воображаю это так живо, что верю в это сама. И спрашиваю Еву и Леннарта: верят они в эго?
- Точно! - говорит Ева. - И держу пари, Робеспьер тоже жил здесь. Потому что здесь пахнет кровью! - И она повела ноздрями, нюхая воздух.
- Здесь пахнет pommes frites, но жаренным в слегка прогорклом растительном масле, - сказал Леннарт.
- Здесь пахнет кровью! - настаивала Ева. - Робеспьер сидел именно в этой грязной комнатке, в которую меня сослали, чтобы ты, Леннарт, жил в роскошном номере для новобрачных вместе с Кати. Повторяю, Робеспьер сидел именно за этим самым столом, который явно стоит здесь со дней революции, и с него с тех самых пор не стирали пыль. Робеспьер сидел здесь такой довольный и думал, кого бы на следующий день послать на гильотину!
Я оживленно продолжила:
- А когда он вспоминал очередное имя, он приходил в восторг и бормотал про себя: "Это хорошо!"
- У вас обеих жуткая фантазия! - сказал Леннарт. - Робеспьер прятался здесь, когда сам опасался угодить в тюрьму. Так мне рассказывали. И вообще это, вероятно, выдумка.
- Тебе вечно надо все испортить! - с досадой сказала Ева. - А нам было так приятно. Но все равно, здесь пахнет кровыо!
- Здесь пахнет pommes frites, - повторил Леннарт. - А как вообще-то насчет Эйфелевой башней?
Ох уж эта Эйфелева башня, она была для нас как бельмо на глазу! Мы вели себя просто предательски по отношению к бедному мсье Эйфелю, так как вообще не желали подниматься на его башню! Но не видели никакой возможности этого избежать.
- Не можем же мы приехать домой и сказать, что не были там, - сказала Ева. - Так вести себя нельзя!
- Вероятно, не стоит вечно плыть по течению, - заявила я. - Тем более когда надо подниматься на высоту триста метров. Я хотела бы быть такой вот особенной туристкой, которая возвращается домой, увидев только то, что не попадается на глаза обычным туристам.
- Да, но должны лее быть границы, - возразила Ева. - Эйфелева башня, Дом инвалидов, Лувр - никто не должен пройти мимо.
- Ты все-таки не станешь утверждать, что пойдешь в Лувр только из чистого чувства долга, - ужаснулся Леннарт, потрясенный до самой глубины своей души любителя искусства.
- Нет, нет, нет, - заверила Ева, успокаивая его, слегка помахивая руками. - Я тоскую по Моне Лизе и Нике Самофракийской так, что у меня болит сердце, но я хочу покончить с ними как молено быстрее, чтобы пойти и купить себе шляпку.
Леннарт покачал головой и промолчал. В конце концов он расхохотался и сказал:
- Да, чем только не интересуются туристы, приезжая в Париж! Мы трое, собственно говоря, на собственном примере можем помочь выявлять туристов различных типов.
- Разве? - спросила я. - Объясни, пожалуйста.
- Ева принадлежит к тем, кому вообще-то следовало жить на правом берегу Сены, - сказал Леннарт, - так как там есть все, что ее интересует. Там дома мод, там большие универмаги и там Rue de Rivoli…
- А что интересного на Rue de Rivoli? - алчно вытаращив глаза, спросила Ева.
- Нет, пусть Леннарт скажет сперва, что за тип я!
- Ты очень милый маленький тип! - сказал Леннарт и поцеловал мне руку. - Однако я еще не закончил с определением типа Евы!
- Нет, послушаем, чем еще я интересуюсь! Так я смогу получить множество ценных советов.
- Ты хочешь гулять по большим элегантным бульварам, сидеть в ресторанах на Champs Elysees и видеть красивых француженок в очаровательных платьях… Да, да, вообще-то, думаю, что я тоже этого хочу, но…
- Ну а что еще я хочу? - спросила Ева, делая вид, словно все сказанное Леннартом было ее заветнейшей мечтой.
- Пожалуй, ты охотно пойдешь в "Лидо" и "Drap d’Or" и в другие дорогие ночные клубы.
- Конечно, но на это у меня нет средств, - печально сказала Ева. - В таком случае мне надо сначала раздобыть какого-нибудь подходящего миллионера… а у меня ведь тут всего десять дней.
- Что касается Кати, она все-таки принадлежит к тому типу, которому следует жить на левом берегу.
- По-твоему, выходит, что престижнее жить на левом берегу? - подозрительно произнесла Ева.
- Престижнее… точно не знаю, - заметил Леннарт. - Кати интересуется красочными одеждами, людьми, старинными улицами и домами, атмосферой Парижа и прочим в этом же роде. Она интересуется книгами. Она наверняка могла бы целый день рыться в лавках букинистов и была бы абсолютно счастлива.
- Отчетливо понимаю, что Кати принадлежит к гораздо более утонченному типу, - сказала Ева. - Кати интересуется книгами и простыми тружениками, меж тем как я слежу за переменами моды на правом берегу и читаю газету "La Vie Parisienne", не так ли?
- Давай не будем цепляться к словам, - предупредил Еву Леннарт.
- Позволю заметить, я купила книгу внизу, на Quai Malaquais. А что купил ты? Я купила "Les fleurs du mal" небезызвестного господина Бодлера.
- А ты уже что-нибудь прочитала из этого сборника?
У Евы был глубоко оскорбленный вид.
- Думаю, ты спятил! - ответила она. - Когда мне было читать? По-твоему, я должна была ночью бодрствовать и изучать господина Бодлера? Прошу заметить, что ночью я сплю, поэтому у меня такой свежий вид!
Вид у нее в самом деле был очень свежий.
- Послушаем, к какому типу относишься ты, Леннарт? - сказала я, переводя разговор на другую тему.
- Да, именно! - захотела узнать Ева. - Думаю, ты, пожалуй, просидишь в Notre Dame до тех пор, пока не настанет время ехать домой.
Леннарт навернул белокурый локон Евы на свой указательный палец и осторожно подергал.
- Я, должно быть, рассердил тебя, - сказал он. - Но я вовсе не собирался дразниться.
- Я хочу знать, какой тип ты, Леннарт! - воскликнула Ева. - Оставь в покое мои волосы! Скажи точно, что привело тебя в Париж?
- Кати, - сказал Леннарт. - В первую очередь я приехал сюда, чтобы жениться на Кати и показать ей город, который люблю. А кроме того… ладно! Никакой я не "тип", но считаю только, что из нас троих я, возможно, единственный, кто на самом деле считает, что ходить по музеям - чудесно. Вернее, по музеям изящных искусств.
- Да, сидишь тут - варвар варваром среди особ со сплошь возвышенной душой, - сказала Ева. - Пожалуй, не стоит напоминать вам, что это я захотела пойти с вами в Jeu de Раите уже в самый первый день?
- Да, пожалуй, я не понял тебя, Evita mia - признался Леннарт.
- Вообще-то, - заметила я, - замечательно, что мы - все трое - интересуемся разными вещами, а пасемся стадом. Таким образом сможем увидеть разные стороны Парижа!
- Давайте составим список! - закричала Ева, быстро смахнув пыль со стола Робеспьера. - Сначала составим список самого необходимого, что нам надо посмотреть.
Ева составляет списки на все, начиная с "Если я заболею водобоязнью", "Заметки о тех, кто может меня укусить" до "Мужчины в моей жизни". Она вытащила листок почтовой бумаги и уселась к столу.
- Список тех, "кого я завтра пошлю на гильотину", - сказала она, - уверяю вас, что Робеспьер сидел здесь и составлял такой список… Сейчас увидим, какие у нас будут рубрики. Когда приезжаешь в Париж впервые, нужен список того, без чего нельзя обойтись. Леннарт, диктуй мне… ты ведь все знаешь!