- Да, я знаю все наизусть. То, что я перечислю, делает каждый приезжающий в Париж, а потом едет домой и бьет себя в грудь со словами "Знаю ли я Париж? Да, думаю, что знаю!"
- А что он делает? - спросила я.
- Поднимается на Эйфелеву башню, - начал перечислять Леннарт. - Посещает гробницу Наполеона в Соборе Дома, инвалидов. Осматривает Лувр - из чувства долга; собор Парижской Богоматери и Sacre Coeur - также из чувства долга. Выпивает аперитив в "Café de la Paix" - с величайшим восторгом. Бегает по магазинам на Rue de Rivoli - будь то он или она. Забегает в "Галери Лафайет" и в другие магазины. Один вечер просиживает на Place du Tertre на вершине Монмартрского холма. Один вечер - в кафе "Dôme" на Монпарнасе или, возможно, в кафе "Flore" в St. Germain-des-Pres. Затем Булонский лес и Люксембургский сад. Букинисты на набережных Сены. Вот и все в общих чертах.
- Думаю, я слышала разговоры о чем-то называемом площадь Pigalle.
Леннарт приподнял брови.
- Неужели? - удивился он. - Такая маленькая невинная девочка, как ты! Но ты права - некоторые туристы никогда не заходят дальше площади Пигаль и увеселительных заведений вокруг нее. И из всего скучного, что можно найти в Париже, это - самое скучное. Это ничуть не более французское занятие, чем мои старые башмаки.
- Но все же можно совершить туда экскурсию в познавательных целях, - стала уговаривать Леннарта Ева. - Исключительно в познавательных.
- А не начать ли нам день с того, чтобы посетить исключительно в познавательных целях Эйфелеву башню, с которой вы так долго приставали ко мне?
С Эйфелевой башни открывается необыкновенно прекрасный вид. Весь Париж, словно блин, лежит у вас под ногами. А на стенах висят телефоны-автоматы, и если сунуть в них пять франков, то можно узнать о всевозможных вещах - у кого сегодня счастливый день и за кого выйдешь замуж.
- Это, право же, меня давно интересовало, - сказала Ева. - А ну-ка посмотрим!
Будущий муж Евы станет Député, - утверждал автомат. Леннарт же думал, что она не может рассчитывать на то, чтобы ей удалось охмурить какого-нибудь французского депутата. Он утверждал, что это предсказание грозит скорее какому-нибудь шведскому депутату риксдага.
- Ты так считаешь? - спросила повеселевшая Ева. - Да, да, как только вернемся домой и распакуем все самое необходимое, придется совершить налет не только на первую, но и на вторую палату депутатов!
VI
Жгучая тоска Евы по Моне Лизе и Нике Самофракийской и по прелестным картинам импрессионистов в Jeu de Раите была постепенно утолена. Но когда она увидела знаменитую картину Мане "Dejeuner sur I’herbe", в ней пробудилась тоска нового рода. Она тоже пожелала завтракать на зеленой траве, "хотя и не столь легко одетой", - сказала Ева.
- Милый Леннарт, не можем ли мы это осуществить? - молила она. - Завтрак в Булонском лесу - сегодня, когда такая прекрасная погода!
Даже я смотрела на него умоляюще.
- Да, милый Леннарт, - попросила я.
- Вы говорите словно двое бедных маленьких детей, умоляющих о чем-то жестокосердого отца, - ответил Леннарт. - Пожалуй, не я один распоряжаюсь в этой компании.
- Да, но автомобиль поведешь ты, - заметила Ева.
- А мы с Евой организуем все остальное, - подхватила я. - Идем, Ева, запасемся продовольствием.
Мы быстро бросились вниз по лестнице с изображениями семи смертных грехов на стенах. И Ева сказала, что заметила у себя явную склонность абсолютно ко всем смертным грехам, за исключением жадности.
- А прежде всего - обжорство, - сказала она, останавливаясь перед изображением неестественно толстого человека, иллюстрировавшего своей фигурой этот смертный грех.
- Вот так и будешь выглядеть! Хо-хо-ха-ха!
Студент, комната которого находится рядом с комнатой Евы, как раз поднимается по узкой лестнице. Он обволакивает ее целой серией взглядов своих бархатных глаз, и они проходят друг мимо друга со множеством "извините!" и "извините!" с одной и с другой стороны. И мне, пожалуй, кажется, что процедура слишком растягивается, причем без всякой необходимости. Ведь лестница вовсе не так узка, а Ева, несмотря на свое "обжорство", еще не достигла таких объемов, чтобы представлять собой какую-то помеху вовсе не на такой уж узкой лестнице.
- Я все думаю, не стоит ли мне, пожалуй, пойти и помечтать с ним как-нибудь вечером, - сказала Ева, когда студент исчез за дверью своей комнаты.
- Да, но ты ведь его не знаешь, - предупредила я Еву.
- Не знаю! - воскликнула она. - При таких-то тонких стенах, как в здешнем отеле! Мы обычно поем друг другу! Хотя и притворяемся, что, разумеется, не знаем, будто это - друг для друга! Он поет мне каждое утро: "Сотше un p’tit coquelicot…", когда чистит зубы, а только кончает петь он, начинаю я: "В первый раз, когда увидела тебя!" Вообще, теперь он умеет уже насвистывать эту песенку. Правда, иногда он фальшивит, но я его поправляю!
- Может, он думает стать depute, когда вырастет, - намекнула я.
- Нет, он изучает медицину, - сообщила Ева.
- Ты это тоже слышала через стену? - спросила я.
- Нет, это через Николь. Она рассказывает мне каждое утро об Анри и обо всех других, кто здесь живет.
- Анри?
- Его зовут Анри Бертран! Да! Я, пожалуй, выйду как-нибудь вечерком и немного помечтаю вместе с ним… Когда как следует продумаю этот вопрос. Все же я в Париже… и все прочее! Да, да… но сейчас речь, стало быть, идет о еде. Что мы купим?
Мы свернули на Rue de l’Estrapade.
- Прежде всего ветчину, - сказала я. - На этой улице жил Дидро, ты знаешь?
- Нет, да и вообще, какое мне дело до этого! - заявила Ева. - Но знаешь, что я прочитала вчера в газете "Paris Soir"? Поставили фильм "Rue de l’Estrapade"! Как раз про эту улицу. С этим милым малюткой Даниэлем Желеном в главной роли.
- Он был арестован там, в доме номер три, после того как написал "Lettres sur les aveugles".
Ева остановилась.
- Они арестовали Даниэля Желена? - закричала она.
- Дидро, глупышка! - объяснила я.
Ева с облегчением вздохнула.
- Дидро! - сказала она таким тоном, что явно дала понять: пусть бы Дидро просидел в темнице всю свою жизнь, если уж так случилось. - Смотри! - закричала она. - Маленькая Дурочка еще не проснулась!
Мы прошли уже на Place de la Contrescarpe, где на своем обычном углу спала Маленькая Дурочка. Она была из тех, что обитали здесь в великом множестве. Маленькая старушка, которая обычно бродила по вечерам по Rue Mouffetard, веселая, приветливая и чуть растерянная, поэтому мы и прозвали ее "Маленькая Дурочка". Здесь повсюду жило столько бедных эмигрантов и "простых трудящихся", "маленьких людей", как называла их Ева, а также много гораздо более колоритных фигур: уличные воришки и бродяги, проводившие большую часть своей жизни под открытым небом. Когда наставал вечер, Rue Mouffetard и все ее бесчисленные бары заполнялись так, что начиналась давка. Своеобразнейшие типы пили пиво или перно. Они кричали, болтали и хохотали, а посреди всей этой толкотни бегала Маленькая Дурочка и тоже смеялась и кричала.
Она нам нравилась. В Маленькой Дурочке был шарм, но сейчас она спала на своем обычном углу на Place de la Contrescarpe, от которой начинается улица Муфтар. Знаешь ли ты, Маленькая Дурочка, что некогда в стародавние времена возле этой маленькой площади располагалось знаменитое кафе "Ротше de Pin"? Знаешь ли ты, что Рабле и Вийон по очереди сиживали здесь и шумели по вечерам? Они были бы для тебя веселыми спутниками, ты дурачилась бы вместе с ними, если бы жила в те дни!
Но Маленькая Дурочка все спала и спала. А нам ведь надо было покупать продукты.
- Ты говорила - ветчину! А что еще?
- Жареного цыпленка и сыр - несколько сортов, и хлеб.
- И легкое-прелегкое вино, - предложила Ева. - Vauvray!
Мы обошли зигзагом между ларьками на Rue Mouffetard и купили все, что нам было нужно.
- Etez-vous triste?, - сказал мне какой-то сумрачный господин, когда я несколько мгновений одиноко стояла в стороне, пока Ева покупала клубнику.
Он ободряюще похлопал меня по плечу, словно намекая, что знает множество хитроумных способов развеселить меня в случае, если я и вправду огорчена.
Хо-хо, если бы он только знал, как мало я огорчена! Я была чуть ли не веселее, чем Маленькая Дурочка, которая как раз проснулась и готовилась начать новый день.
Проходя мимо, я сунула ей скомканную банкноту - сто французских франков. Она взглянула на меня, как ребенок в тот миг, когда в сочельник зажигается елка, и улыбнулась мягкой и теплой улыбкой.
Когда мы вернулись, Леннарт уже ждал нас с машиной, и мы втиснулись в нее - все трое.
Вообще-то я не люблю, когда Леннарт ездит по Парижу, я так нервничаю! Здесь, на левом берегу, все идет хорошо, но, как только мы попадаем в пробку на Place de la Concorde, у меня душа уходит в пятки. Чтобы нам удалось выбраться отсюда живыми, мне лучше всего помочь этому по-своему: зажмурить глаза, когда грозит явная опасность, впиться ногтями в ладони и согнуть "Кати б- 'Нлрифе пальцы ног так, чтобы в икрах начались судороги. Но никогда ничего не случалось, да и на этот раз все прошло счастливо. Я так усердно сгибала пальцы, проезжая мимо Champs Elysees, и крепко-крепко зажмуривала глаза, объезжая Триумфальную арку, что мы без всяких неприятностей смогли свернуть на Avenue Foch.
Здесь движение было более спокойным, и я осторожно попробовала рискнуть выпрямить пальцы ног. Все прошло хорошо, и опасность на этот раз миновала! Мы медленно ехали вдоль знаменитой авеню. Здесь в шикарных домах с зелеными лужайками перед фасадами жили богачи.
- Не странно ли, - заметил Леннарт, - и на богатых, и на бедных смотреть интересно. Все то, что посредине, между ними, не заслуживает внимания.
- Да, ты прав, - согласилась я. - На дом миллионера и на дом самого последнего бедняка смотришь всякий раз, когда попадаешь в другую страну! Только крайности, только контрасты. То, что не относится ни к тому ни к другому, никого не интересует.
- Так всегда, - подхватила Ева. - Если хочешь, чтобы тебя по-настоящему заметили, надо быть человеком крайностей: либо Маленькой Дурочкой, либо женой Ага-Хана, либо прекрасной, как день, либо такой уродиной, что у людей перехватывает дыхание, когда они тебя видят!
Мы немного порассуждали на эту тему, въезжая в светлую зелень Булонского леса, и пришли к приятному заключению, что мы, пожалуй, те, кто находится посредине, и если даже мы не очень достойны, чтобы на нас смотреть, все равно это самый счастливый случай.
- Если нам только удастся отыскать свободное место, мы увидим воочию, что такое завтрак sur I’herbe - сказала Ева.
- А не покататься ли нам сначала немножко на лодке? - предложил Леннарт.
- Ой, в самом деле, это можно? - воскликнула Ева. - Ой, как чудесно! Я не гребла с тех пор, как малышкой ездила к бабушке в Эдлескуг и там по вечерам каталась на лодке по озеру Эдслан. А как называется это озеро?
- Lac Inferieur, - ответил Леннарт.
- Пожалуй, оно значительно уступает Эдслан, - сказала Ева. - Не такое большое.
Озеро сверкало на солнце. Оно выглядело заманчиво, даже если его нельзя было сравнить с Эдслан. Маленькие лодки с молодыми парижанами и парижанками лениво скользили вдоль одетых кудрявой зеленью берегов. Мы взяли напрокат две лодки, потому что Ева непременно хотела оживить воспоминания детства и грести самой.
- Если я закрою глаза, то смогу представить, что это Эдслан, - сказала она.
- Если ты закроешь глаза, ты будешь сталкиваться с каждой встречной лодкой, - предупредил Леннарт, беря в руки весла.
Мы заскользили по тихой водной глади среди множества других лодок. В основном в них сидели молодые пары, однако встречались и милые папы, плававшие по озеру с веселыми щебечущими детьми.
- Подумай только, - сказала я Леннарту, - когда эти дети вырастут и станут рассказывать об озере своего детства, они будут иметь в виду искусственное озеро в Булонском лесу, разве это не странно? А как называется озеро твоего детства, Леннарт? Ты никогда мне об этом не рассказывал.
- Канхольмский фьорд, - ответил Леннарт. - Я жил там каждое лето, пока мне не исполнилось десять лет. А потом папе больше понравилось западное побережье. Но именно в Канхольмском фьорде я научился плавать, и там я поймал своего первого окуня. Тот день я не забуду никогда!
- Как ужасно думать, что тебе было шесть лет и десять, а я тебя тогда не знала. Мальчика, который был десятилетним Леннартом, больше не существует, он все равно что исчез, словно умер в день своего десятилетия, и я никогда не узнаю, каким он был.
- Радуйся, - засмеялся Леннарт, - в детстве я был на редкость растрепанным мальчуганом.
- Не может этого быть, - запротестовала я.
- Да, я только и делал, что озорничал, насколько я себя помню.
- Ты несправедлив к десятилетнему Леннарту! - возмутилась я. - Неужели ты не можешь сказать о нем ничего хорошего?
- Он любил животных! - вспомнил Леннарт. - Могу поклясться - более преданного друга собак никогда на свете не было. У меня был пес, которого я любил чуть ли не больше, чем маму и папу. Возможно, такое бывает с малышами, у которых нет ни братьев, ни сестер.
- Жаль нас, у которых нет ни братьев, ни сестер, - сказала я. - Я обычно играла в такую игру, будто у меня семь сестер и семь братьев. Моим детям эта игра не понадобится, так я решила!
- А сколько тебе нужно детей? - спросил Леннарт, избегая столкновения со встречной посудиной.
- Примерно столько, сколько помещается в этой лодке, - сказала я, указывая на лодку, битком набитую нарядными детьми разных возрастов.
Леннарт посмотрел на меня и улыбнулся.
- Это хорошо, - сказал он. - Только бы они были похожи на свою мать и…
- Сначала у меня будет мальчик, - решила я, - он вырастет и станет похож на десятилетнего Леннарта, так что я получу некоторое представление о том, как выглядел этот маленький мальчик.
- Избавь нас, Боже! - воскликнул Леннарт.
Еву мы увидели издалека. Она находилась посредине целого косяка лодок с одинокими личностями мужского пола. Но Ева гребла точь-в-точь так, словно была одна на озере своего детства.
Она явилась, когда я накрыла "стол" к ленчу на тенистой поляне. У нее потрясающий нюх, когда дело касается еды.
- Великолепно, - сказала она, взяв порцию цыпленка.
- У Кати замечательная способность накрыть на стол, расставить посуду и еду так, что это прекрасно выглядит, - одобрительно заметил Леннарт.
Он мне так нравился, когда говорил эти слова. Я радовалась все время, пока мы ели. Леннарт вытащил походные стаканчики, которые были у нас в машине, и мы выпили легкого вина Vauvray в честь и хвалу этого дня.
Когда завтрак sur I’herbe закончился, мы растянулись на траве.
- Представить только, что все-таки лежишь в Булонском лесу! - сказала Ева. - Мне кажется, что это словно бы чуточку больше, чем лежать в обыденношведском крестьянском лесу. А вообще-то, почему мне так кажется?
- Потому что ты под влиянием всего прочитанного о Bois de Boulogne, - объяснил Леннарт. - Множество французских романов так и роятся у тебя в голове.