С этого времени, однако, начинается закат государственной деятельности Хвостова. 6 мая 1800 года, "в день Иова Многострадального", умирает его покровитель и друг Суворов [Хвостов 1833: 588]. 1 марта 1801 года от "апоплексического удара", вызванного то ли тугим шарфом, то ли тяжелой табакеркой (слишком многим он дарил их!), уходит из жизни высочайший благодетель Дмитрия Ивановича, российский император и великий магистр мальтийского ордена Павел I. Друг и союзник Хвостова Амвросий, назначенный накануне неожиданной кончины Павла митрополитом Новгородским, Санкт-Петербургским, Эстляндским и Выборгским, был нелюбим новым царем. К "малоэнергичному" родственнику Суворова, вознесенному в царствование Павла на высокую должность, преисполненный либерально-реформаторских мечтаний монарх относился прохладно. Хвостов также оказался косвенно замешанным в коррупционном скандале, связанном с фиктивным заказом на синодальные книги (он, скорее всего, об этом деле не ведал, но все же…) [Чистович: 16]. Хотя Хвостов, как мы увидим из следующей истории, быстро настроил свою административно-поэтическую лиру на сентиментально-гуманный лад нового царствования, 1 января 1803 года он вынужден был уйти в отставку, предварительно получив от Сената подтверждение своего графского титула. Началась новая жизнь и новая карьера первого русского Сардинского графа – поэтическая par excellence.
9. Хвостов и грешница
Он был добрый человек: сего титла не лишат его ни литературные зоилы, ни завистники его, если только он сих последних имел. До самого окончания жизни он видел у себя множество просителей, ищущих его совета, покровительства, ходатайства и помощи. Никто не скажет, чтобы он кому отказал в законных просьбах или не помогал по возможности в деньгах. В поручаемых ему званиях был справедлив и верен.
"Автобиография" графа Д.И. Хвостова
Петух кричит, наседке грозит; наседка – кудах-тах-тах, да поздно будет!
М.Е. Салтыков-Щедрин
Известно, что российскому государственному мужу потребны не только обширный ум, но и доброе сердце. У Хвостова, по донесенным до нас многочисленным свидетельствам современников, последнее несомненно было. Человеком высокой честности и трогательной доброты назвал его один из его старинных биографов. Прилагаемая ниже история может служить еще одним подтверждением этой справедливой оценки. Эта история приводится нами также в доказательство тезиса, что в России борьба просвещенных умов и добрых сердец с мерзкими предрассудками и глупыми суевериями невыразимо сложна и никогда не ясно, куда выведет кривая.
Уже на закате первого периода своей государственной деятельности, в начале апреля 1802 года, обер-прокурор Святейшего Синода граф Хвостов получил трогательное письмо от молодой грешницы, девицы из дворян Марии Никитичны Ярышкиной. В этом письме, "написанном неумелым почерком", девица просила сиятельнейшего графа о великой милости:
Питаяся надеждой вашего графскаго сиятельства, с особенною моею преданностию прибегнуть к стопам вашего графскаго сиятельства и всенижайше просить в чаянии, что (уже я наслышана, ко всем ищущим от вашего графскаго сиятельства милости излиялись) и меня оных получить не лишите. Внемли, всемилостивый отец в несчастиях находящихся, стенанию сердца моего трепещущаго содеянных мною; но душа моя поражена горестию, угрызением, терзанием, совестию моею бездна всех зол разверзлась надо мною, кто подаст мне отраду? Кто примет чистосердечное раскаяние мое, кто воззрит состраданием на несчастнейшую девицу, которая уже более девяти лет посвятила себя Всевышнему Творцу и приношу чистосердечное покаяние отцам моим духовным, и по данной им от Всемогущаго Бога власти, налагая на меня епитимьи, разрешали и удостоивали быть причастницей святых таин.
Ах, всеблагоутробнейший отец, не смею нарещи спасение мое: единая моя благость, твое человеколюбие. Бог творец и Спаситель мира, не смерти, но обращения грешника желает; ваше графское сиятельство, уподобитесь милостию Богу: исходатайствуйте мне несчастной у Его Императорскаго Величества всемилостивейшаго и купно правосуднейшаго Государя прощения во всех моих преступлениях [Ярышкина: 236].
Добрый Хвостов совсем недавно получил право именоваться графом, и многократное обращение к нему просительницы как к сиятельству было ему, как мы полагаем, весьма приятно. В чем же состояло преступление Ярышкиной?
В возрасте 16 лет дочь юрьевского помещика Никиты Ярышкина, "по обыкновению молодости и несовершенного разума, погрузила себя в беззаконие". Желая привлечь к себе своего "обожателя" и добиться согласия родителей на их брак, она обратилась за помощью к цыганам, которые, "по их всегдашней привычке", уверили ее, что для достижения этой цели она должна будет отречься от Бога на один год и в течение этого времени поить родителей "тихим образом наговоренною Цыганками солию". Когда же станет она беременной, говорили цыгане (чего, как она писала сиятельному графу, с ней никогда еще не бывало), то, чтобы не родить, должна будет употребить данные ими корешки. Но все эти пустые и кощунственные наставления ей не помогли. Обожатель ее женился на другой "и имеет детей". Сама же Ярышкина была повергнута в страшную робость и тоску и, мучимая угрызениями совести, бежала из дома в соседний город Юрьев-Польской, где поселилась в богадельне "с протчими убогими старушками", прося у Бога прощения в своих согрешениях. Здесь она написала покаянное письмо к содержателю богаделен (о котором у нас еще пойдет разговор), которого "по примечанию усердности его к молитвам сочла за богомольца". Отправить письмо она не успела, так как юрьевские богадельни были неожиданно разогнаны властями, убогие "без вины" потеряли кров и пищу, а их имущество было секвестировано властями. Найденное последними письмо Ярышкиной, в котором она признавалась в содеянном ею преступлении, было представлено для следствия в уездный суд. Испугавшись сурового наказания (вплоть до пожизненной каторги), она бросилась в бега и уже третий год скитается по миру, лишившись свидания со своими престарелыми родителями и родственниками, кои сами страдают и оплакивают ее участь, покрываясь "стыдом и поношением вины страждущия их родственницы". В конце письма Ярышкина обращается к сиятельному графу с просьбой "воззреть на нее благорассуждением, испросить милосердного Монарха о прощении содеянных ею преступлений и определеть ее в монастырь для искупления оных и молитв о здравии и благоденствии его императорского величества" [там же: 236–238].
Написанная в манере благочестиво-сентиментальной повести – жанра, расцветшего тогда на русской почве, – исповедь раскаявшейся грешницы, очевидно, тронула сиятельного графа. Письмо Ярышкиной он сразу же препроводил статс-секретарю государя Трощинскому. Последний, тоже добрый человек, снизошел до встречи с прибывшей в столицу грешницей и ходатайствовал перед императором об уважении ее просьбы. Прекраснодушный император грешницу простил, но, так как та просила об определении ее в монастырь, повелел решить этот вопрос митрополиту Амвросию (негласному руководителю Синода). Последний, сославшись на юный возраст преступницы, милосердие Господа, коий приемлет всякого кающегося, а также всемилостивейший манифест императора от 2 апреля 1802 года, счел возможным просительницу сию от гражданского суда освободить и "для очищения совести, согласно желанию ея, определить в женский монастырь на два года с препоручением особенному надзору игумении и попечению духовника, которому возлагая на нее по разсмотрению соразмерную епитимию и исповедуя в каждый пост, располагать ее к чистосердечному покаянию в содеянных грехах, усмотря же плоды сего покаяния удостоить и святого причастия, с тем, чтоб оставаться ей в том или в другом каком женском монастыре и в надежду пострижения в монашество, ежели пожелает, а буде бы она пожелала выйти замуж или жить у родственников, то из монастыря ее уволить" [там же: 238].
Государь мнение Амвросия поддержал, и Ярышкину вскоре отправили "в первоклассный Успенский девичь монастырь, чтó при Александрове Владимирской губернии" [там же].
По поводу сей государевой милости (и своего участия в оной) граф Хвостов вполне мог бы сочинить стихи вроде следующих:
Тех слышит Бог, кто в горе просит:
Слеза опалая возносит!
Причем, к слову "опалая" он должен был бы дать историко-лингвистическое примечание, что оно внесено в четвертую часть "Словаря Академии Российской", вышедшую в 1793 году, и означает "свалившееся, обвалившееся со стеблей" (c. 686). Но таких стихов и примечаний Хвостов, насколько нам известно, не написал.
На этом нам можно было бы завершить рассказ о благодеянии, инициированном добрым Хвостовым во второй год царствования самого сердечного из российских императоров, если бы при внимательном рассмотрении этой чувствительной истории у нас не возникли некоторые вопросы. Почему бедная Ярышкина ждала три года, перед тем как обратиться с просьбой о прощении? Почему обратилась она к графу Хвостову? За что закрыты были юрьевские богадельни? Что было на самом деле в письме грешницы, адресованном богомольному устроителю этих богаделен? Что представлял собой этот устроитель? Письмо грешницы, дорогой коллега, – это лишь верхушка серьезного и интересного с культурно-психологической точки зрения сюжета. Потянем за этот хвостик.
Обращение Ярышкиной (сочиненное, возможно, не ею, а от ее имени профессиональным составителем подобных прошений) пало на подготовленную почву. Согрешение девицы и ее бегство от уголовного наказания хронологически относились к прежнему, суровому царствованию. Молодой император (на троне человек) с самого начала своего царствования противопоставил бескомпромиссной суровости своего отца гуманное отношение к заблудшим подданным. Одним из первых государственных актов Александра был манифест от 2 апреля 1801 года (тот самый, на который ссылался митрополит Амвросий) "об облегчении участи преступников". В этот знаменательный день молодой император отменил Тайную канцелярию и повелел "разрешить и облегчить судьбу Наших подданных, заблуждением, случаем или порочными примерами вовлеченных в преступление". Сей "опыт благости" призван был служить "к исправлению преступивших" и обращению "на путь истинный, с него совратившихся" [ПСЗ: XXVI, 604]. История Ярышкиной как нельзя лучше соответствовала новой политике государя и вполне может служить одной из идеологических "метафор" нового царствования, провозгласившего союз сердца и закона.
Граф Хвостов был не только главой высшего церковного ведомства в России, но и земляком и соседом Ярышкиных. Уж не он ли "нашел" Ярышкину и попросил какого-нибудь из своих секретарей надиктовать ей это высокопарно-чувствительное прошение? Слог последнего, кстати сказать, напоминает манеру самого Дмитрия Ивановича. Заметим также, что раскаявшаяся грешница в это время уже была в столице. Сейчас мы бы сказали, что вся эта история очень уж напоминает PR-акцию, но тогда таких слов не знали, так что мы этого говорить (и подозревать) не будем.
Эмоциональное письмо Ярышкиной граф Хвостов переслал статс-секретарю Трощинскому, приложив к нему бюрократически холодную выписку из дела о содержателе Петропавловских богаделен, упоминавшемся раскаявшейся грешницей [Ярышкина: 239–243]. Дело это было громкое и запутанное.
В марте 1799 года император Павел повелел Святейшему Синоду рассмотреть жалобу содержателя богаделен, купецкого сына Дмитрия Михайловича Курбатова, на Юрьевского архимандрита Антония. Последнего Курбатов обвинил в притеснении и жестокосердии по отношению к сирым и калекам, содержавшимся в богадельнях. Разбирательство, однако, показало неосновательность этих обвинений и выявило существенные нарушения со стороны самого жалобщика. В выписке, составленной Хвостовым, указывалось, что бывший владимирский генерал-губернатор еще в 1795 году обвинял Курбатова в том, что тот, "провождая праздную жизнь и худо умея читать, толкует приходящим к нему суеверам Священное Писание, чего ради стечение у него народа простирается ежедневно до двадцати человек и более, коим он раздает просфиры, воды и деревянное масло и, отпуская их, говорит нечто тайное и невразумительное, из чего суеверы выводят заключение о будущем". Было также установлено, что Курбатов, проживая в келье при богадельнях, поместил туда "к общественному соблазну, одних почти молодых женщин и девок, из коих некоторые, будучи из дворян, имеют у себя движимое и недвижимое имение, почему Владимирским Губернским Правлением из оных богаделен и выведены" [там же: 242].
К этой информации, предоставленной Хвостовым Трощинскому, можно добавить еще несколько колоритных фактов, позволяющих лучше понять сложную ситуацию, в которой оказалась дворянская девица Ярышкина [Мозгова: 111–114].
Начнем с начала. В 1794 году набожный купецкий сын Курбатов получил церковное благословение возобновить в Юрьеве-Польском деревянную церковь Святых апостолов Петра и Павла. На деньги отца и других вкладчиков и "по советам неизвестных людей и по собранным рисункам" он выстроил церковь "в особом вкусе и покрыл железом". Между тем деятельность Курбатова вызвала подозрение у городских и губернских властей. Владимирский генерал-губернатор Заборовский писал юрьевскому городничему, что повсеместно слышал о том, что у него в городе "находится некто купеческий сын, который под личиною святости привлекает суеверный народ и, не будучи ни врач, ни Пророк, исцеляет буто бы немощи и предсказывает будущее, а между тем сам, хотя впрочем молодой и здоровый человек, находится в совершенной праздности во вред обществу" [там же: 113].
По требованию губернатора городничий М.И. Свободский должен был описать во всех подробностях поведение Курбатова и установить, "до какого количества простираются народы, стекающиеся к нему, какую имеют они в нем потребность и каким образом оные удовлетворяются от него?.." [там же]. О Курбатове были собраны следующие сведения. К 1795 году ему было меньше 30 лет, он был холост, грамоте обучен "худо", имел "кроткий наружный вид, длинное простое одеяние и попущенные на лицо волосы". Молодой человек "упражнялся в живописном и резном художестве" и имел небольшую лавку, торговавшую получаемыми из Москвы "печатными картинами, отчего и с помощью родственников имел себе пропитание…". Был Курбатов "образа тих, безответен противу насмешек, ругательств и угроз, трезв и воздержан во всем, много молится, подавал милостыню и выпускал из-под стражи по долгам находящихся". Эти качества привлекали к нему людей, в особенности "пожилых деревенских барынь", которые стали почитать его за пророка, ибо он "при больших сборищах" читал и толковал молитвы и говорил "нечто глупое и невразумительное, из чего приверженные к нему сами уже выводили гадательные заключения" [там же: 111].
Городничий постарался внушить Курбатову, "что не должен он под видом благочестия приучать к себе людей и тем славиться", что врачевание нужно предоставить сведущим людям и вообще лучше "жениться и обратить попечение на дела, купцу приличные". Но предостережения и советы городничего действия не возымели, у Курбатова оказались влиятельные заступники, и на оставшиеся от вкладчиков после "украшения" церкви деньги Курбатову было разрешено в 1797 году построить богадельни "для престарелых увечных и убогих бедных разного звания обоего пола людей" [там же: 112].
Торжество его продолжалось недолго. Летом 1799 года городничий по решению духовной консистории закрыл женские богадельни, находившиеся, к соблазну монахов, при мужском монастыре. Курбатов жаловался государю на произвол местных властей, изгнавших без всякой причины "престарелых увечных и убогих бедных" из богадельни и взявших "оставшееся после них имение" себе. Но расследование, начатое по повелению Павла, открыло, что в богадельнях проживало только четверо мужчин и 38 женщин, в том числе "двадцать шесть девок разного состояния и из них большая часть от осемьнадцати до тридцати лет" (среди этих дворянок упоминается и юрьевская дворянская дочь Ярышкина). Это открытие навело власти на "сумнение, что под сим предлогом не сокрыт ли собственный, Курбатова, интерес" [там же: 113]. Выяснились также и другие махинации набожного купца. Сообщник последнего купец Алексей Шевелкин выдал следствию "Петропавловских богаделен многие бумаги", в частности письма молодых женщин к Курбатову, "открывающие подлинное его поведение". Среди последних и оказалось "роковое" письмо Ярышкиной, в котором Курбатов "поставляем был в виде святого и единым ходатаем к Богу" [там же: 114]. Возможно, что в этом письме содержались и какие-то личные сведения, представлявшие для молодой дворянки большую угрозу.
Бедная девица вначале доверилась обманщикам-цыганам, потом харизматичному изуверу, и только добрый государственный деятель граф Хвостов смог вызволить ее из тьмы суеверий, спасти от суровой кары и помочь ей найти душевный мир и покой! О том, что стало с Ярышкиной после того, как ее определили по высочайшему повелению в первоклассный девичий монастырь, мы не знаем. (Мне недавно приснилось, что Мария Никитична не постриглась в монашки и не вышла замуж, но ушла из монастыря странствовать, чуть ли не с тем же длинноволосым Курбатовым, но сны исследователей никак не могут служить доказательством истины.)