- Не отчаивайтесь, - сказала операционная сестра, сортируя инструменты.
- Почему? - спросил Гринин.
- Это еще только цветики.
- Вы слышите? Она довольна, - сказал Гринин, глядя на нас.
- Еще бы!.. Не завидую больным, которые попадутся к вам в руки. Вы же студенты!
- Интересная дама, - сказал Захаров, - только… нервы никуда.
- Что вы в нервах понимаете? Вы даже не проходили нервных! - И она вдруг рассмеялась громко, на всю больницу. У меня даже в ушах зазвенело. - Желают оперировать!? Вы же студенты!
- Ну и что ж, что студенты? Мы хотим оперировать.
- Многого захотели! Пинцет держать не умеете.
Я присмотрелся к ней. Да, это была вчерашняя операционная сестра Нина Федоровна Веренева, помогавшая оперировать мотоциклиста Лобова. Высокая и стройная, с черными бровями, чем-то она напоминала Валю. Но почему Нина сегодня такая злая?
Захаров сбросил с себя халат, перчатки, маску и вышел в предоперационную. Мы за ним.
- Возмутительно! - Гринин нервно жестикулировал. - Зачем мы сюда приехали? Чтобы опять смотреть? Мне надоело быть зрителем! Я хочу работать! - Гринин долго еще говорил в этом же духе.
Захаров смотрел в угол. В этом углу не было решительно ничего интересного. Это был такой же угол, как и все другие углы операционного блока, - пустой и чистый, без лишних предметов, но Захаров смотрел туда, и морщины на его лбу начали расправляться, и уши не были уже такими красными.
- Я уже не злюсь на Золотова, - вдруг сказал он. - Уже совсем не злюсь. И вот почему. Не следовало мне в первый же операционный день требовать самостоятельной работы. Золотов видит нас в операционной впервые. Откуда он знает, на что мы способны? Может ли он доверить незнакомому студенту жизнь человека?.. Правильно поступил Борис Наумович, как настоящий, вдумчивый врач. - Захаров взглянул на Гринина и потом на меня.
- Пожалуй, ты прав, - быстро сказал Гринин.
- Да, твоя просьба была, конечно, преждевременной, - согласился и я.
Вбежала Валя и сказала мне:
- Вот вы где! Вас срочно зовет Михаил Илларионович.
Она заглянула в операционную и, увидев сестру, обрадовалась:
- Ниночка? Ты? - Она проскользнула в операционную, прикрыла за собой дверь, потом вышла и сказала мне: - Вы еще здесь? Чего же вы не идете? Он ждет вас.
- Зачем?
- Он просил позвать, а зачем - не знаю.
Я быстро пошел вслед за Валей. У нее красивая походка. И тонкая талия.
- Ну, где же он? - спросил я, идя за Валей. Нехорошо долго идти молча.
- Был в ординаторской.
Я приоткрыл дверь. Чуднов сидел у окна и курил.
- Куда это вы запропастились?
- В операционную заглянул. У товарищей первый операционный день.
- Так. Садитесь, Игорь Александрович. Вы знаете, зачем я позвал вас? Нет? А вот зачем: сожалею, что перехвалил вас. Видимо, я потерял чувство меры и слишком рано стал хвалить, а это вредно. Скажите, назначения вашим больным выполнены?
- Наверно, - сказал я, пожимая плечами. Я не знал, выполнены они или нет.
- А знаете, кому что назначено?
- Не совсем, - сказал я. - Не успел запомнить как следует.
- Так. Верю. Сразу запомнить трудновато. А вы взяли бы истории болезни и по ним проверили, что больные получили и что нет. Учтите: я строго-настрого приказал сестрам не делать вашим больным ни одной процедуры. Они будут раздавать лишь порошки и пилюли.
- Понимаю, - сказал я.
- Пока не выполнили назначений, из отделения ни шагу. Выполните - пожалуйста, можете сходить к товарищам и даже в пивную. Но прежде всего дело. А то что же получается? Больные ждут, беспокоятся, нервничают, а мы о них забыли. - И очень громко он крикнул: - Валентина Романовна!
Валя вбежала так быстро, словно стояла за дверями.
- Обеспечьте Игоря Александровича шприцами и немедленно приступайте к инъекциям. Поучите, если он… не очень ловок.
Мог ли я кому-нибудь признаться, что за четыре года учебы не сделал ни одной инъекции? И я такой был не один. Это, видно, дошло до дирекции, и с прошлого года ввели практику и на младшем отделении. Студенты первого и второго курсов дежурили в больнице, помогали кое в чем сестрам. Нам же, третьекурсникам, уже разрешалось производить желудочное зондирование, делать инъекции и вливания и прочие более или менее мудреные вещи.
В прошлом году и я кое-что делал. Но надо признаться, меня всегда влекло к чему-то более значительному… Я почти овладел такими сложными манипуляциями, как гастроскопия и бронхоскопия. Я не зря говорю "почти", потому что самостоятельно проделать такую манипуляцию мне не давали.
Строгости на дежурствах не было никакой, и, если удавалось, я пробирался в операционную. Несколько раз я ассистировал на операциях; причем однажды ассистировал профессору, и за кое-какие инструменты мне пришлось подержаться.
Я был не первым, а четвертым ассистентом. Но ведь и четвертый ассистент - нужное лицо, без которого профессор не мог обойтись.
Меня всегда манили сложные вмешательства, а какими-то инъекциями я не интересовался. Инъекции… Ну что там сложного? Набрал в шприц лекарство и впустил его через иглу больному. Это всегда сможешь, если хоть раз видел, как это делается. Особой подготовки здесь не нужно. С такими мыслями я приходил на вечерние дежурства в хирургическую или терапевтическую клинику, и, когда дежурство заканчивалось, я с чистой душой раскрывал перед медсестрой листок учета, где она расписывалась. Каждое дежурство приносило что-то новое, полезное, особенно тем, кто не только смотрел, а и делал что-то сам. Я всегда старался чем-то заняться в операционной. Если не ассистировал, то помогал давать наркоз, определял группу крови, а потом помогал переливать кровь. В терапевтической клинике порой бывало скучновато, и я однажды вместо нее пошел в хирургическую, а подписывать понес в терапевтическую. Сестра отказалась и повела меня за руку к дежурному врачу. Но сил у нее было меньше, и она махнула на меня рукой. "Подпишите, Сима, ну что вам стоит?" Я уговорил ее лишь на четвертый день, перед самой сдачей листка учета в деканат. Этот случай я не забуду, если даже буду жить сто шестьдесят лет. Спасибо еще Симе, что она смолчала, и никто не узнал о моей проделке. Неприятностей могла быть уйма. Я, кажется, впервые понял, что студент должен идти не туда, куда ему хочется, а как указано в графике, хотя график, может быть, нуждается в улучшении… студентами. Но ведь директору не прикажешь.
И Чуднову не прикажешь.
В сестринской комнате Валя показала мне на стерилизатор, стоявший на электроплитке. Он вздрагивал от бурлившего в нем кипятка. Валя протянула мне полотенце.
- Теперь я буду только смотреть, - сказала она. - Так распорядился Михаил Илларионович.
- Кому что вводить? - спросил я. Наверное, выражение моего лица было не совсем обычное, потому что Валя рассмеялась и звонко сказала:
- Доктор должен знать.
Я слил воду в раковину, обжигая паром руки. Валя смеялась. Я был весь мокрый, будто паром обдало не лицо, а всего меня, с головы до ног. Я даже вздохнул глубоко.
- Вздыхаете? - спросила Валя.
Я не ответил и только почувствовал, что начинаю сердиться.
Поскольку сам я никогда не выполнял эту работу, я стал вспоминать, что делали в таких случаях сестры в клиниках, что делала Валя. Я снял со стерилизатора крышку и положил ее рядом со стерилизатором на столик. Потом я нацелился рукой на шприц, но возглас Вали заставил меня отдернуть руку.
- Ай! А пинцет зачем? Берите пинцетом.
Я заметил в стерилизаторе пинцет, он торчал и словно просился в руки. Я взял его, подцепил им шприц и положил шприц на опрокинутую крышку стерилизатора, затем захватил поршень и тоже положил на крышку. Потом взял пинцетом иглу и опустил рядом со шприцем. Валя молча наблюдала за мной.
Все оставив, я пошел в ординаторскую и просмотрел назначения в историях болезней. Иванову с пневмонией - сто тысяч единиц пенициллина, Руденко, страдающему нефритом, нужно ввести глюкозу.
Я возвратился в сестринскую, взял пинцетом шприц. В какую-то долю мгновения он выскользнул из пинцета и упал на пол, расколовшись на две части. Я посмотрел на Валю, она не улыбалась.
- Берите другой. Я тоже раньше разбивала, - проговорила Валя.
Пока я выкладывал из стерилизатора второй шприц. Валя молчала, но когда я снова хотел подхватить шприц пинцетом, чтобы вставить в него поршень, она вскрикнула:
- Опять разобьете!
- А как же? - Я смотрел на нее. Она была моим учителем и судьей.
- Руками берите. Теперь можно.
Я взял руками две части шприца и сложил их. Хотел и иглу взять руками, но Валя предупредила:
- Нельзя! Соблюдайте стерильность.
Я взял иглу пинцетом и насадил ее на шприц.
Что же дальше? Я спросил, где пенициллин. Валя из стеклянного шкафчика достала флакон пенициллина. Мне хотелось оказать, что пенициллин в такой жаре не хранят, но, учтя обстановку, я воздержался от нравоучений. Я снял колпачок, прикрывавший резиновую пробку, и хотел уже прокалывать иглой пробку, но услышал голос Вали:
- Пробочку протрите спиртом.
Я протер пробку спиртом, проколол ее иглой. И услышал, что Валя смеется.
- Совсем не так. Преждевременно полезли в бутылку. Там же порошок!
Я смотрел на нее. Она достала из кармана халата ампулу с какой-то прозрачной жидкостью и сказала!
- Пенициллин ведь растворить сначала нужно.
Вид у Вали уставший, рассеянный. Она смотрит на меня. Протягивает ампулу.
Я размахнулся и хотел разбить ампулу пинцетом, но Валя сказала, что ампулу надо сначала протереть спиртом, а потом разбивать. Я смочил ватку спиртом из пузырька и начал протирать ампулу. Подойдя к тазу, уже замахнулся, чтобы разбить, и снова услышал:.
- Подождите, Игорь Александрович.
Я смотрел, не понимая: что еще? Но уже не сердился.
- Прежде чем растворять пенициллин, нужно знать, чем растворяете. Прочтите, пожалуйста, что написано на ампуле.
Я прочел: "0,5 % раствор новокаина".
- Вот теперь можете разбивать.
Разбил ампулу, набрал в шприц новокаина и начал снова прокалывать резиновую пробку флакона. Поршень норовил выскочить из шприца. Я боялся вывести из строя второй шприц и взглянул на Валю.
- Пальчиком, вот этим пальчиком придерживайте поршень.
- Неудобно, - сказал я.
- Привыкнете, и будет удобно.
Наконец я проткнул пробку и впустил во флакон новокаин. Желтый порошок пенициллина заметно таял.
Я оставил в шприце сто тысяч единиц и направился к двери, к Иванову. Валя меня остановила.
- Надо сменить иглу, эта уже не совсем стерильная.
- Боже! - вырвалось у меня.
- А я думала, вы неверующий, - сказала Валя.
- Ну, конечно! Вы правильно думали. Все комсомольцы неверующие.
Сменил иглу. Это была довольно толстая игла.
- Что будете вводить? - строго, пожалуй, чуть насмешливо спросила Валя.
Я почувствовал, что делаю что-то не так.
- Что будете вводить?
- Пенициллин Иванову, - осторожно и неуверенно ответил я Вале, словно это была не Валя, а Чуднов.
- Зачем же такая толстущая игла? Пенициллин не глюкоза, он пойдет и в тонкую, и больному не так больно. Вам пенициллин такой иглой делали?
- Нет. Вообще не делали.
- А зря!
Я не знал таких тонкостей, но виду не показал, пусть она думает, что я ошибся просто так, случайно. Насадил на шприц тонкую иглу и направился к двери, не уверенный, что Валя не остановит меня еще раз. Пот градом катился по моему лицу. Рубаха прилипла к - спине.
Шел к двери и ждал возгласа. Валя молчала. Я благополучно достиг двери, толкнул ее ногой.
Валя следовала за мной по пятам.
Иванов спал. Я отвернул одеяло, спустил с ягодицы кальсоны и хотел протирать кожу, но Валя сказала, что сонному человеку делать инъекцию не рекомендуется: он может испугаться, дернуться, игла может сломаться. Она разбудила его.
Я начал протирать кожу на ягодице, вспоминая, в какое место надо вкалывать иглу. "В наружный верхний квадрант", - звучал в моих ушах голос преподавателя. Протирал кожу и думал, что все это было лишь подготовкой к инъекции, а сама инъекция должна совершиться вот сейчас. Сердце мое замерло. Я приставил иглу к коже больного и стал давить. Игла не шла в ткани, и я начал давить сильнее. Больной застонал.
- Чем это вы? Гвоздем?
Меня ударило в пот.
Неужели не смогу? И стал давить еще сильнее. Игла проколола кожу и словно наткнулась на что-то. Я умоляюще смотрел на Валю. Она шепнула:
- Быстрее!
Я ткнул быстрее, до основания иглы. Уже нужно было вводить пенициллин. Я взглянул на шприц и тут заметил, что пенициллина в шприце не было.
Вале хотелось рассмеяться, я видел это по ее озорным глазам, но при больных она не могла разрешить себе такую вольность. Я понял, что разлил пенициллин неосторожными движениями.
- Нужно снова набрать, - сказала Валя.
Мы возвратились в сестринскую комнату, и я под неусыпным наблюдением Вали набрал в шприц пенициллин и сменил иглу. Когда мы шли по коридору, Валя говорила:
- Нужно инъекцию делать молниеносно, чтобы больной не успел даже подумать. - И она показала рукой, как быстро это нужно делать.
Мы вошли в палату. Иванов смотрел на меня как на палача.
- Вы, пожалуйста, сами, Валентина Романовна. Боюсь докторского укола.
Валя сказала Иванову, что она не имеет права, что так распорядился Михаил Илларионович.
Больной нехотя повернулся на живот. Я протер спиртом кожу, долго прицеливался шприцем и, наконец, сделал укол. Игла беспрепятственно проколола кожу и мышцу, я надавил на поршень, пенициллин в шприце заметно убывал. Весь!
Я почувствовал облегчение. Наконец-то!
В сестринской комнате я плюхнулся на стул, расстегнул ворот рубашки, замахал перед собой папкой: мне недоставало холодного ветра.
Вошла Валя, веселая, сияющая.
- Ну как, Игорь Александрович?
- И не говорите. Легче до Москвы добежать!
Она засмеялась.
- Сколько буду жить, вас не забуду, - сказал я.
- Меня или первую инъекцию.
- Вас, потому что вы меня учили.
- Я только начала вас учить - вернее, поправлять… Теперь давайте глюкозу вводить.
- В вену? - спросил я с ужасом.
- Ну конечно!
- Нет, нет, ни за что! Я уже выдохся.
- Как же мы, сестры, делаем до восьмидесяти инъекций за смену?
- Так это вы, а это я. Когда-то я тоже неплохо делал, но забыл.
- Никогда вы не делали! Никогда! И не говорите того, чего не было. Это вам не идет.
- Раз в жизни хотел покривить душой, и не вышло. Как вы узнали, что я не делал?
- Это сразу видно. Навыки трудно забываются, Игорь Александрович.
Я с улыбкой смотрел на Валю. Какая она проницательная!
- Я не буду делать в вену.
- Тогда идите к Михаилу Илларионовичу. Я за вас делать не буду… Какой же из вас получится врач? Врач должен все уметь, все знать. И, кроме того, должен все испытать сам, прежде чем назначить больному. Он должен принять все процедуры. Он обязан узнавать по цвету, запаху или вкусу любое лекарство. А вы?
- Убедили. Но сначала расскажите, как надо делать. Вдруг я сделаю не так? В институте нам говорили, что внутривенные вливания очень ответственные процедуры и будто бы их должны делать только врачи.
Валя рассказала мне, как нужно делать.
Я набрал в шприц из ампулы глюкозу, и мы пошли в палату. Перед дверью палаты я остановился и спросил:
- Может быть, все-таки вы сделаете?
- Нет, нет! Сами делайте.
Мы подошли к бледному, худому Руденко. Под глазами синие круги. Он был слаб и даже не вставал с постели. Смотрел на меня с недоверием. Он видел, как я делал инъекцию пенициллина его соседу.
Руденко было двадцать шесть лет. Из истории болезни я знал, что он заболел после гриппа, который переносил на ногах. Сейчас в истории болезни написано, что "состояние больного тяжелое".
Валя сказала как можно ласковей:
- Дайте вашу ручку, Митрофан Сидорович.
Он без всякого желания вытащил из-под одеяла бледную, с синими венами руку. Рука была очень тонкая. Даже не видя больного, а только одну его руку, можно было сказать, что этот человек очень болен.
Валя наложила на руку Руденко, повыше локтя, резиновый жгут. Я начал протирать кожу в локтевом сгибе спиртом, когда дверь тихо раскрылась и бесшумными, невесомыми шагами вошел Вадим Павлович, морговский врач. Он взглянул на Руденко, на меня и широко улыбнулся.
- Лечим? Ну-ну… - И ушел.
- Кто такой? - спросил Руденко у Вали.
- Доктор наш.
- По каким болезням?
- О! У нас много разных докторов.