Но что же получится с хирургической практикой у Захарова? Как Золотов будет относиться к нему? Я ничем не мог помочь Захарову, хотя желал ему всех благ. Но я не желал хорошего Гринину, уж если говорить откровенно. Может быть, это плохая черта моего характера - не желать добра всем без исключения людям. Но что я могу поделать с собой? Гринин хочет казаться умнее и опытнее нас, а мне это не по душе, и мне нравится, когда Золотов щелкает его по носу. Золотов делает это безжалостно. Я смотрю на них, и мне кажется, что это отец лечит сынка, унаследовавшего его болезни. Он делает ему уколы, а сынок не понимает, раздражается. И Золотов раздражается - ну и пошло!
Жаль, что меня Чуднов только хвалит. Какая польза от похвал? Вот Захарова никто не хвалит, а он лучше нас, желторотых.
Так я раздумывал, пока мы добирались до поликлиники. Захаров передвигал свои длинные ноги широко и свободно. Ноги сами его несли. Он что-то говорил Гринину. Юрий, немного наклонив голову, слушал, смотрел под ноги; и было видно, что солдатский шаг Захарова сбивает его с привычной танцующей походки. Гринин всегда ходил красиво, слишком красиво для мужчины, по крайней мере это мое мнение. Ничего не скажешь, парень что надо, но на Захарова все-таки приятнее было смотреть.
Почему я его люблю? Наверно, потому, что он скромный и готов ради товарища поступиться всем. Потом, наверно, я люблю Николая за то, что он похож на Чуднова. А может быть, Чуднов мне нравится тем, что он такой же, как Захаров? Интересно, служил Чуднов в армии? Наверно, он был на войне. Надо будет спросить. Он тоже очень скромный, совсем не кичится своей должностью, а ведь он еще и секретарь партбюро. За ними я пойду куда угодно, хоть в огонь, хоть в воду. А Золотов… этот не по мне.
Захаров и Гринин уже поднимались по хилым деревянным ступенькам на крыльцо поликлиники. Легко открылась стеклянная дверь, новая дверь в старом здании. Мы уткнулись в регистратуру. Из окошечка высунулась завитая женская головка на длинной, как у гусыни, шее.
- Вам к кому?
- К вам, - сказал Захаров.
Голова втянулась в окошко, напомнив мне черепашку.
- Пожалуйста, товарищ. Я вас слушаю. К кому записать?
- Где находится заведующий поликлиникой?
- Так вам заведующего? А говорили, ко мне… Идите по коридору, одиннадцатый кабинет.
Гринин постучал в дверь, откуда послышалось: "Да". Мы вошли. За большим письменным столом сидел Чуднов. Я обрадовался, увидев Чуднова здесь.
- Ну, садитесь!
В длинном кабинете вдоль стен стояли стулья, штук по десять у каждой стены. Напротив окна - письменный стол. У противоположной стены, рядом с дверью, книжный шкаф из темного дерева.
- Нам бы увидеть заведующего поликлиникой, - сказал Захаров.
Чуднов неторопливо вытащил из пачки "Беломора" папиросу, улыбнулся.
- Значит, хотите увидеть заведующего? Он перед вами. - Чуднов папироской указал на свою широкую грудь.
- И главврач и завполиклиникой? - спросил Захаров.
- Это еще далеко не все мои должности, - сказал Чуднов, вздохнув.
- Михаил Илларионович еще и заведующий терапией, - сказал я.
- И вы не боитесь инфаркта? - спросил Гринин.
- Типун вам на язык! - сказал Чуднов. - Дело в том, что главврачом я временно. Замещаю Веру Ивановну. Она у нас часто болеет.
Чуднов распахнул окно, рукой разогнал возле своего лица дым и сказал:
- Вы, Игорь Александрович, идите в десятый кабинет, будете работать с доктором Волгиной Екатериной Ивановной. А хирурги пойдут в четвертый кабинет, к товарищу Золотову. Должен вам сказать по секрету, что Борис Наумович до болезни Коршунова вообще в поликлинике не принимал. Не любит он поликлинику. Ну, а теперь пришлось волей-неволей. Не дождется Василия Петровича. Поэтому, возможно, будет нервничать. А вы спокойнее. Люди вы молодые, нервы у вас из стали.
Мы поднялись со своих мест. Захаров и Гринин вышли, а я остался.
- Вы что, Игорь Александрович? - удивился Чуднов.
Я начал так:
- Мои товарищи не любят Золотова…
- Не любят? - спросил Чуднов. - А разве Борис Наумович женщина?
- Не в этом смысле, - сказал я, - не любят как руководителя хирургической практики. Он ничего не дает им делать. Они вроде как секретари у него, почти все истории болезни заполняют.
- И они недовольны? - снова удивился Чуднов.
- Ну конечно! Они не затем приехали, чтобы писать! - Говоря о них, я, конечно, думал и о себе.
- Золотов их проверяет, - сказал Чуднов. Он смотрел на меня из-под насупленных белых бровей. - Птица видна по полету. Неважно, где она летит - над самой землей или в облаках. И по историям болезней, которые они пишут, можно многое узнать о студентах. И то, что Борис Наумович доверил им оформление целой кучи историй, уже о многом говорит. К тому же, Игорь Александрович, прошу учесть, что второй хирург болен и вся тяжесть в стационаре и поликлинике легла на плечи одного человека. Ему трудно. Наше хирургическое отделение обслуживает не только город, но и весь район, а подчас и соседние районы, там у них часто не ладится. И - скажу вам по секрету - не в каждом районе есть свой Золотов. Он для нас счастливая находка. Я всегда спокоен за хирургическую службу. А это для главного врача очень большое дело. Вот будете главврачом - узнаете. Пусть они не паникуют прежде времени.
Я поспешил выйти.
В десятом кабинете уже шел прием. Екатерина Ивановна встретила меня милой сморщенной улыбкой. Она не могла улыбаться иначе, потому что лицо ее было сплошь в морщинках. А когда она улыбалась, их становилось еще больше. Она вытащила из ушей кончики резиновых трубок фонендоскопа и сказала:
- К нам на помощь? Очень приятно! - И обратилась к сестре: - Знакомься, Любочка.
- Мы уже знакомы, - сказала Любочка.
Знакомы? Пристально взглянув на сестру, на ее слишком курносый нос, я сразу вспомнил: Любовь Ивановна! Из хирургического отделения. Это она организовала операцию умирающему мотоциклисту Лобову, а потом затащила меня в кабинет к разъяренному Золотову. И он назвал ее тогда хирургической язвой.
- Вы теперь здесь? - спросил я.
- Как видите. Борис Наумович стал ко мне придираться, не давал спокойно прожить ни одного дня, и я вынуждена была просить Чуднова о переводе.
- Любочка, вызывайте! - сказала Екатерина Ивановна сухим голосом. Вся она была по-старушечьи сухонькая, жилистая, и голос у нее был такой же сухой, трескучий.
Любовь Ивановна открыла дверь и сказала:
- Следующий.
Вошла девушка лет девятнадцати. Она стояла возле стола, мялась и поглядывала на меня.
- На что жалуешься, красавица? - спросила Екатерина Ивановна.
- Боль в боку.
- Раздевайся, послушаю.
Девушка стала как маков цвет.
- Если б знала, блузку надела бы, - сказала девушка.
- Знала, куда идешь, милая, - ответила Екатерина Ивановна.
Девушка умоляющим взглядом смотрела на меня. Я решил выйти. Пусть она знает, что мне совсем неинтересно на нее смотреть. Я направился к двери.
- Игорь Александрович, назад! - услышал я громкий и неожиданный, как треск сухого сучка, голос Екатерины Ивановны.
Я повернулся, не зная, что сказать.
- Мы не можем исполнять каждую прихоть пациентов, Игорь Александрович. Вас государство прислало к нам на выучку, и пусть это знают все! Если он в белом халате, - Екатерина Ивановна теперь смотрела на оторопевшую девушку, - он для вас не мужчина, да! Не женщина и не мужчина, он доктор, и все. И вам должно быть безразлично, в штанах он или в юбке. Не люблю, когда начинают ломаться… Любочка, какая у нее температура?
Любовь Ивановна взяла у девушки термометр, всмотрелась в цифры.
- Тридцать шесть и семь.
- Я так и думала, - сказала Екатерина Ивановна. - Ну, так вы будете раздеваться? Или мне вызовут следующего.
Девушка начала стаскивать платье.
Я отвернулся.
- Как тебя зовут, кстати? - спросила Екатерина Ивановна.
- Венера.
- Имя-то какое чудесное! И лифчик и лифчик снимай. Какая упрямая!.. Вот так… Игорь Александрович, прошу… Исследуйте у нее легкие, сердце, печень, селезенку, желудок… Словом, ищите патологию. Основное внимание, конечно, обратите на жалобы.
Я смотрел на Екатерину Ивановну и боялся взглянуть на девушку, которая стояла со скрещенными на груди руками. Я видел ее, не глядя на нее, - видел уголками глаз.
Мне было неловко. Я хотел отказаться, но я не должен отказываться. Напортил бы не только себе, но и Екатерине Ивановне, и Захарову, и, может быть, всей практике. Я не имел права показывать свою робость и начал выстукивать ее, определяя границы легких и сердца. Кончики моих пальцев горели, а сердце останавливалось. Если б она знала, что мне, может быть, труднее, чем ей! Потом вытащил из кармана халата стетоскоп и начал выслушивать. Я слышал, как стучит в стетоскоп испуганное сердце. Потом ощупал руками живот. И сказал Екатерине Ивановне, что патологии не обнаружил.
- Я так и предполагала. - Она приставила к ее груди фонендоскоп, послушала с минуту и сказала: - Можешь одеваться, милочка. Ничего страшного.
Когда девушка оделась и поправила волосы, Екатерина Ивановна спросила:
- На земле лежала, вспомни, пожалуйста?
- Загорала на берегу озера.
- Все ясно, детка. На сырую землю никогда не ложись. А то может и хуже быть. - Екатерина Ивановна выписала ей рецепт.
Мне хотелось подсмотреть, что она выписывает, но было неудобно. Эта девушка может подумать, что я не знаю рецептов.
- Почему же болит?
- Простудилась немного. Вот попринимаешь порошки, грелку подержишь на боку - и все пройдет.
- Спасибо. - Девушка взяла рецепт. Лицо ее по-прежнему горело, блестели глаза.
- Ну, никто не укусил тебя? - спросила Екатерина Ивановна.
Девушка не ответила и выскользнула в дверь.
- В следующий раз будет смелее, - сказала Любовь Ивановна. Она вышла из кабинета и сказала: - Следующий!
Некоторых больных принимала сама Екатерина Ивановна, некоторых передавала мне. Часа полтора она присматривалась ко мне, потом вдруг сказала:
- Вы мне нравитесь, Игорь Александрович, как первый снег осенью.
Я не понял, при чем тут первый снег. Я не успел подумать, что это значит. Екатерина Ивановна сказала:
- Вы будете принимать в соседнем кабинете, в девятом. Участковый врач Орлова заболела, мы с вами будем принимать и своих и ее больных. Если будет что-либо непонятно, пришлете за мной сестру. Идите.
Я пошел. В девятом кабинете за столиком на месте врача сидела сестра. Я заметил, что у нее очень светлые волосы и голубые глаза.
- Буду принимать в вашем кабинете, - сказал я.
Сестра встала и уступила мне место.
- Знаю… Можно вызывать? - Она смотрела на меня вопросительно. Всем своим видом она выказывала готовность подчиняться.
Впервые я почувствовал себя вправе распоряжаться другим человеком. У Вали я был в большой зависимости, так как умел во много раз меньше ее. И, кроме того, Валя…
- Можно вызывать? - повторила сестра.
- Подождите, как вас зовут?
- Руфа.
- Вы немка? У немцев есть слово "руфен".
- Я совершенно русская. Руфа, Руфина, разве не слышали такого имени?
- Нет.
Руфина стояла передо мной: миловидное лицо, светлые волосы, падающие на плечи.
- Вызывайте, пожалуйста, Руфина. - Я сел за столик и поставил перед собой стетоскоп. В клиниках нам запрещали пользоваться фонендоскопом, он будто бы усиливает и искажает звуки. Мы пользовались только стетоскопами. Но перед практикой я все же купил фонендоскоп. Он лежал в моем чемодане и ждал своего часа. Екатерина Ивановна, пожалуй, не будет иметь ничего против фонендоскопа, поскольку она сама им выслушивает. А Михаил Илларионович? Это можно будет проверить. Завтра же! Все врачи в поликлиниках пользуются фонендоскопами. Чем же я хуже их?
Вошел мужчина лет сорока пяти. Он жаловался на боли в животе, изжогу, тошноту. Он достал из бумажника анализ желудочного сока и протянул мне. Кислотность была резко понижена. Я попросил его прилечь на кушетку и начал пальпировать живот. Иногда он вскрикивал от боли.
- На рентгене не были? - спросил я.
- Орлова обещала послать, да вот и сама слегла. Пошлите, если можно, доктор. Буду вам очень признателен.
- Оденьтесь, - сказал я и стал заполнять, амбулаторную карту. Я не знал, могу ли сам подписывать рецепты, могу ли самостоятельно направить в рентгеновский кабинет. И пошел спросить об этом у Екатерины Ивановны.
Несколько метров разделяли наши кабинеты. Я шел и думал о Венере. Вошел в десятый кабинет и, глядя на Екатерину Ивановну, сказал:
- Я хочу спросить… - И запнулся. Я забыл, о чем хотел спросить. Венера стояла передо мной, а не старушка Екатерина Ивановна со сморщенным, высохшим личиком. Я нахмурил лоб, щелкнул себя по голове.
- Выскочило… Сейчас вспомню… Ах, да!.. Можно мне самому подписывать рецепты и разные направления?
- Конечно, конечно! Безусловно! Но как вы могли забыть такой простой вопрос?
Я ужасно покраснел. А она спросила:
- У вас там опять девица? - Она сделала паузу. Я молчал. - И опять не хочет себя показывать? - Екатерина Ивановна улыбнулась, уверенная, что попала в точку.
- Что вы! У меня мужчина сорока пяти лет.
Мне хотелось подойти к столу, найти карточку Венеры и посмотреть ее адрес и место учебы или работы. Но как? Любовь Ивановна так подозрительно на меня смотрела, будто наверняка догадывалась, что творится со мною. Я подошел к столу и спросил:
- До которого часа будем принимать?
- Официально до семи… а вообще, пока не примем всех. А вы что, спешите куда-нибудь?
- Нет, просто так. Чтобы знать.
Я поспешил в свой кабинет, написал больному рецепт, потом написал направление в рентгеновский кабинет и рассказал, что можно и чего нельзя есть. Он поблагодарил и вышел. Его фамилия была Краснов. Я запомнил эту фамилию. По истории мы учили - был такой царский генерал Краснов.
В этот вечер я принял еще семь больных. Хуже всего я знал рецептуру и частенько выходил из своего кабинета к Захарову, чтобы спросить у него. Не пойму, откуда он помнил рецепты. К Екатерине Ивановне я обращаться не хотел: и так, наверно, надоел ей. К Чуднову тоже идти было как-то неудобно, пусть он думает, что я и рецептуру знаю хорошо, - не хотелось подводить и себя и свой институт.
Около семи вечера принесли амбулаторную карту из кожного кабинета. Я прочел: "Петров Алексей Сидорович, двадцать три года, рабочий". Врач-дерматолог записал: "На голенях геморрагическая сыпь, боли в суставах. Очевидно, ревматизм. К терапевту на консультацию".
"Нашли терапевта, - подумал я. - Почему не повели больного к Екатерине Ивановне?"
- Кто у вас участковый врач? - спросил я.
- Орлова была, а теперь вы.
Я попросил показать ногу. Петров поднял штанину. В нижней трети голени виднелась ярко-красная сыпь. Пятнышки, словно веснушки, обсыпали голень спереди.
- Сыпь беспокоит? Чешется? Болит?
- Некрасиво! На пляж совестно идти. Поэтому и пришел.
- А боли в суставах тоже не беспокоят?
- Побаливают маленько, - ответил Петров, - но это чепуха, поболят да перестанут.
Я попросил Петрова раздеться до пояса и выслушал его сердце, шумов пока не было.
- Оденьтесь, пожалуйста, - сказал я, - хочу показать вас другому врачу. - Сказав это, я задумался над собственными словами: "Другому врачу". Выходит, я хвастаюсь. Он и в самом деле может подумать, что я врач. Но я не хотел его обманывать, это получилось само собой.
Я повел Петрова в десятый кабинет. Екатерина Ивановна осмотрела ногу, потом начала пальцем надавливать на нее. Сыпь не исчезала.
- Видите? - спросила она и посмотрела на меня не совсем обычно. - Мелкие кровоизлияния. Возьмите его в свою палату. Места у вас, кажется, есть.
- Хорошо, - сказал я. - Писать направление?
Она кивнула. Я написал, чтоб положили в мою палату. Екатерина Ивановна подписала и сказала, чтобы Петров сейчас же шел в больницу.
- Если не возражаете, мы подвезем вас на машине.
- На "Скорой помощи"? Что вы, доктор? Куры смеяться будут. Я вообще должен подумать, ложиться ли мне. Я чувствую себя прекрасно.
- Не советую вам задумываться над этим, товарищ. Вы немедленно должны лечь в больницу. Совет врача для больного человека - закон. Игорь Александрович, проводите товарища к машине. Любовь Ивановна, вы будете его сопровождать вплоть до палаты.
- Да вы что! Повезете как арестованного? Уж если так надо, я и сам дойду. Что же я, несознательный какой?
- Дайте мне честное слово, что через час будете в больнице, - сказала Екатерина Ивановна.
- Могу даже побожиться, если желаете.
- Через час позвоню в больницу. Смотрите, если вас там не окажется!
Петров ушел. Любовь. Ивановна направилась к двери, чтобы вызвать следующего больного. Екатерина Ивановна попросила пока не вызывать. Она смотрела на меня.
- Злокачественная форма ревматизма. Очень нехороший ревматизм у этого товарища. Игорь Александрович, не проморгайте. Я могу забыть - склероз. А вы забыть не имеете права. Договорились? Все.
Я возвратился в свой кабинет, взялся за работу. Сколько прошло времени, не знаю.
Принят последний человек. Я вышел на крыльцо. Гринин сидел на скамейке. Рядом стоял Захаров.
- Игорек вышел! - сказал Гринин и встал. - Игорек Александрович Пшенкин.
- Зачем коверкаешь мою фамилию? - спросил я.
- Ничуть, Игорек! Другой бы поблагодарил, что я нашел ему такую звонкую, видную фамилию. Да еще с окончанием на "ин". Гринин… Пшенкин… Импозантно! А то прозаическая Каша… Поменяй фамилию!
- И не подумаю! На твое "ин" мне наплевать.
- А зря… Не плюй в колодец… Моя фамилия еще прославит отечественную науку. Не веришь? Я придумаю операцию по пересадке носа от трупа. Многие желают иметь более правильный нос.