- Слушаю вас. - Он протер очки полою халата.
- Мой больной самовольно ушел из отделения, - сказал я.
- Что вы сказали? Подойдите ближе, я вас плохо слышу.
Я подошел к столу, за которым он сидел, и повторил свои слова.
- Садитесь, пожалуйста. - Он указал на стул.
Я сел и только теперь почувствовал себя не в своей тарелке.
- При каких обстоятельствах произошел побег? - Он вытащил из кармана халата записную книжку и начал записывать, что я ему говорил.
"Книжка у него не в далеком ящике, - подумал я, - в любую минуту может вытащить".
- Не спешите, я не успеваю, - не раз останавливал он меня. И задавал множество вопросов.
Я живо представил, как он завтра раскроет этот блокнотик и начнет читать на конференции свои записи. Я не пойду завтра на конференцию, вот и все. Пусть тогда читает, только бы я не слышал.
- Вы предполагали, что он может уйти? - спросил Рындин.
- Я не знал, что больные могут так уходить из больницы.
- Хорошо. А скажите, пожалуйста, не было ли недовольства у больного сестрами, питанием, больницей? - спросил Рындин.
- Было, - ответил я.
- Осветите подробнее, это очень важно, - сказал Рындин и даже переменил позу, чтобы было удобнее писать.
Я не знал, с чего начать.
- Рассказывайте, пожалуйста. Я, как дежурный врач, обязан знать все подробности.
Я не стал слишком распространяться. Мне не нравился этот врач, и, кроме того, остывал мой ужин. А Рындин обстоятельно записывал, и я знал, что он будет записывать еще час, ведь ему спешить некуда.
- Разрешите мне поужинать? - попросил я. - Приду минут через десять.
- Да, да, пожалуйста. Кстати… - Он посмотрел под настольное стекло. - Вы не знаете студента Кашу? Да, студента Кашу?
- Знаю.
- Он дежурит сегодня на "Скорой помощи". Прошу передать ему. - Он положил на стол раскрытый блокнот.
- Передам, - сказал я и вышел. Мне нужно было хорошенько "заправиться", как любил выражаться Захаров. Всю ночь не придется спать.
- Ну что? - спросил Захаров. Он уже допивал чай. Густой и ароматный чай, какой могли приготавливать только здесь. Ни дома, ни в студенческой столовой такого не подавали.
- Кое-что рассказал, но еще не все. После ужина опять пойду… Ты знаешь, я сегодня дежурю на "Скорой помощи". Рындин сказал. Как там дежурят?
- Ничего, Игорь. Ничего! Главное - не теряться.
- А все-таки почему Чуднов его первым поставил? - спросил Гринин. - Как ты думаешь, Николай?
- Не все ли равно, кто первый, - сказал Захаров.
- Тебе все равно? - спросил меня Гринин.
- Конечно!
- Тогда меняемся! - предложил Гринин. - Чуднову ведь тоже все равно.
- Хочешь дежурить первым? - спросил я. - Чтоб потом хвалиться? Не уступлю!
- Как дети, - сказал Захаров. - Как в детском саду. Его поставили - пусть и дежурит. Завтра ты будешь. - Захаров подхватил Гринина под руку и вывел из комнаты.
Я допил чай и медленно спустился в приемный покой.
- Поужинали? Как ужин? Меня, как дежурного врача, этот вопрос не может не интересовать.
Я сказал, что омлет вкусный. Чай хорошо заварен и довольно сладкий.
- Согласен. Повара у нас не хуже столичных… Продолжайте, я вас слушаю. - Рындин приготовился писать. В его руке был остро отточенный карандаш.
- Не могу, мне на дежурство в поликлинику, - сказал я.
- Так вы и есть Каша? Очень приятно. Рассказывайте. Прошу.
- А я не опоздаю на дежурство?
- Не беспокойтесь, - сказал Рындин, - я сейчас позвоню. - Он снял с рычага телефонную трубку и сказал кому-то, что студент Каша задержится минут на сорок в больнице по делам службы. Видимо, ему не возражали. Он взглянул на меня с торжеством. - Ну вот. Этот вопрос улажен. Теперь мы можем с вами не торопиться. Слушаю вас.
Я рассказал ему, что знал, и он отпустил меня в поликлинику, где размещалась "Скорая помощь".
Дежурил низенький полный врач с пышной шевелюрой. Его имя и отчество я не мог запомнить. Фамилия тоже была трудная.
Когда я представился, он сказал:
- Знаю, знаю. Михаил Илларионович говорил, что вы будете мне помогать. Как только поступит вызов, поедем с вами вместе, а пока можете почитать, отдохнуть.
- Хорошо, - сказал я и спросил, как его зовут.
Он сказал, но я не понял и сказал ему об этом.
- Я часто сам путаюсь. - Он смотрел на меня, широко улыбаясь. - Зовите Иваном Ивановичем - просто и всем русским и нерусским понятно.
- А вы не обидитесь?
- Многие меня так и зовут. Зачем обижаться?
- Хорошо. - Я улыбнулся и вышел из комнаты.
Зал, где днем больные ожидают приема, и коридор были пусты. Странно было смотреть на эту необычную пустоту. Горели лишь две лампочки - одна в коридоре и одна в зале.
В регистратуре тоже было пусто и тихо. Регистратура… Меня осенило. Я потянул на себя дверь - открывается.
Я знал, что мне делать. Надо только предупредить, где меня искать. Я пошел в дежурную комнату и сказал врачу, что буду в регистратуре. И хотя он ничего не спросил, я пояснил, что в городе у меня живет друг, но я не знаю его адреса и, может быть, мне удастся его найти по амбулаторным картам.
- Если не найду здесь, то тогда, конечно, придется зайти в паспортный стол, - сказал я и пошел в регистратуру. Там я зажег две лампы. Они светили ярко и не только светили, но и грели. Каждая из них была свечей по триста.
Среди полной тишины громко и неожиданно зазвонил телефон. Я вздрогнул. "Принимают вызов, наверное. Сейчас зайдут за мной". Но врач прошел мимо. Вскоре во дворе загудел мотор.
Про меня забыли!
Я погасил свет и бросился вон из поликлиники. Подбежал к машине. Фары еще не были включены. В кабине сидел шофер, справа от него - фельдшерица.
- А где врач? - спросил я.
- В помещении, - ответила фельдшерица.
- В дежурке остался, - пояснил шофер.
- Он ведь выходил, я слышал его шаги из регистратуры.
- Только что? Это я выходила.
Я не понимал, почему врач не едет на вызов. Почему одна фельдшерица? Почему не приглашают меня?
- Вы ждете врача? - спросил я.
- Ждем, когда у вас кончатся вопросы. - Я не сразу понял намек шофера.
- Может, вы хотите поехать со мной? - спросила фельдшерица и посмотрела на шофера. Шофер заулыбался.
- Конечно, хочу! - с готовностью сказал я.
- Да ну! Зачем мужчине ехать, Шура? - сказал шофер. Он был в гимнастерке.
- Но если он хочет.
- А что произошло, куда едете? - спросил я.
- Роды, - сказала фельдшерица.
В темноте я не видел выражения ее лица. Она сидела справа от шофера. Она была в пальто, под ним виднелся на груди белый халат. На коленях у нее стоял чемоданчик.
- Ну, поедете? - спросила фельдшерица.
Я не знал, что ответить. Практика по акушерству в это лето у нас будет, так что…
- Ну, зачем он поедет? - Шофер смотрел на Шуру, на то место, где чуть светлело ее лицо. - Мы только привезем женщину в родилку, и все. - Что интересного? - Он включил свет. Осветились раскрытые ворота, улица и забор по ту сторону улицы. Парочка шарахнулась в темень.
- Что интересного? Но, может быть, ему хочется поехать. Я же не могу отказать, если он хочет ехать. Товарищ на практике. Понимать надо.
- Вот женщина родит, пока мы болтаем, - будет практика, - сказал шофер.
- Не поеду, - сказал я и отошел от кабины.
- Давно бы так!
Мотор взревел, и машина, обдав меня бензиновым дымком, выкатила через ворота на улицу.
Дул сырой, холодный ветер. Начинался мелкий дождик, совсем как осенью. Я поежился и побежал в регистратуру, к теплым большим лампам.
Они еще не остыли.
Я был рад, что больше не было телефонных звонков и никто не ходил по коридору. И куда могла подеваться ее карточка? Я лихорадочно работал всю ночь, и вдруг то, что искал, появилось. Она стояла передо мною в голубом прекрасно отутюженном платье и стыдливо смотрела в окно. Екатерина Ивановна сидела за столом и, улыбаясь, говорила: "Лесная улица, дом пять. Почему вы сразу не спросили? Так не дерутся за свое счастье".
Я проснулся от разговора. "Лесная улица, дом пять?" - переспрашивала регистраторша. Раскрыв глаза, я увидел, что лежу на широкой лавке, под головой стопка амбулаторных карт. Мимо снуют регистраторы. В окошечки заглядывают больные, просят записать к врачам. А я лежу, и все видят, что я лежу в регистратуре.
Я встал и спросил пожилую регистраторшу:
- Почему не разбудили меня?
- Вы так сладко спали.
- И все-таки нужно было разбудить, - сказал я, краснея. - Все население города видит, что я лежу у вас. Могут подумать, что я пьяный.
- Ничего не видно из окошка, уверяю вас, Игорь Александрович, - сказала молодая, - мы загораживали вашу голову стулом.
- Мы думали, вы сами проснетесь от шума регистратуры, а сон у вас, как у здорового ребенка. Хоть из пушек пали. - Это говорила пожилая регистраторша Александра Ивановна. Молодая чем-то была на нее похожа. Неделю спустя я узнал, что это мать и дочь.
Я сидел на лавке и с минуту смотрел, как быстро они находят на полках нужные амбулаторные карты. Была половина девятого. Я проспал утреннюю конференцию.
- Не пойму, что случилось. Нет многих карточек на своих местах, - ворчала Александра Ивановна. - Ах вот, нашлась, совсем в другом ящике. Как она сюда попала?
Амбулаторные карты, которые служили мне подушкой, я незаметно положил в ящичек и вышел. В коридоре на диванах и стульях уже сидели люди.
В своем кабинете я повесил халат, умылся, лицо и руки вытер носовым платком и заспешил в больницу.
День был солнечный, воробьи трещали по всей улице, с каждого дерева, с каждой крыши. Весело шелестела листва, звонкие ребячьи голоса доносились до моих ушей. А мне было грустно. Сердце мое плакало, честное слово!
В гардеробной тетя Дуся спросила:
- Вы что же опаздываете?
- Значит, так надо, - сказал я и пояснил: - На "Скорой помощи" дежурил… Конференция не кончилась?
- Нет еще. Рындин блокнот читает. Больной какой-то удавился.
- Удавился? - спросил я. - Прямо в больнице? А фамилию не слышали?
- Петров будто.
- Так он ушел, сбежал из больницы, а не удавился, - сказал я.
- Может, и так. А мне сказали, удавился. Только слушай - всего бабы наговорят!
- А на конференцию можно сейчас идти? - спросил я.
Тетя Дуся подумала.
- Можно, хотя Михаил Илларионович и не любит опаздывальщиков, страшно не любит, когда опаздывают.
"Не пойду", - решил я.
Надел халат и поднялся в ординаторскую. Валя сидела у окна, подперев подбородок рукой. Она сидела так минуты три, пока я не кашлянул.
Увидев меня, Валя вскочила и выбежала из комнаты.
Я раскрыл свою папку и увидел в ней фотографию, она лежала поверх историй болезней. На фото были изображены я и Валя в белых халатах. Непонятно только, почему Валина фигурка перечеркнута карандашом.
Совершенно не помню. Кто и когда успел заснять нас?
Мне стало жалко Валю. Но я ничего не мог поделать со своим сердцем. Оно еще надеялось на встречу. Я уже не надеялся, а оно надеялось. Валя меня избегала, старалась при встречах поскорее уйти. Значит, все-таки я для нее не безразличен. Что-то теплое, благодарное шевельнулось у меня в груди.
Странная штука человеческое сердце, никак в нем не разберешься, даже в своем собственном, и никакая электрокардиограмма тут не поможет. А хорошо бы: посмотришь на ленту, и сразу понятно, какое чувство настоящее, а какое - просто как эхо в лесу. Когда-нибудь и такая машинка будет, ведь нет ничего, что человек не мог бы в конце концов изобрести. Но пока что ее не придумали, и сердце болело. И я прислушивался к нему, опрашивая больных своей палаты, сидя в лаборатории за приготовлением анализов, отпуская физиотерапевтические процедуры под наблюдением Леонида Мартыновича. И даже позже, когда Чуднов собрал в ординаторской всех работников терапевтического отделения, я не смог внимательно слушать, что он говорил, хотя я всегда был рад его слушать. Он ругал сестер и санитарок. Особенно досталось Эле и Маше, ведь это в их дежурство ушел Петров.
Вскоре Чуднов всех распустил и начал звонить на фабрику, где работал Петров. Долго не мог дозвониться, телефон был занят, но минут через двадцать все же дозвонился и говорил с председателем фабкома и с директором фабрики. Они договорились действовать сообща, чтобы доказать Петрову, как важно для его здоровья возвратиться в больницу.
Потом и Чуднов ушел. Я остался в ординаторской один и начал заполнять дневники. Захотелось нарисовать Рындина. Но стол был застелен новым листом бумаги, и я не посмел. Минуту спустя вошла Валя, сказала:
- Культурные люди на столах не рисуют. - И скрылась за дверью.
Как она догадалась, что Вадима Павловича рисовал я?
Терапевт Орлова все еще болела, и я по-прежнему принимал в ее кабинете. Я успевал принимать всех больных участка, и Екатерина Ивановна говорила:
- Я бы уже выдала вам диплом, ей-богу, Игорь Александрович!
В этот день ко мне снова записался Краснов.
- Руфа, - сказал я сестре, - найдите, пожалуйста, рентгеноскопию желудка. - И я подал ей амбулаторную карту Краснова.
Она сходила в регистратуру и принесла заполненный рентгеновский бланк. Я прочел: "Ниша на малой кривизне желудка".
- Ну что, доктор? - спросил Краснов.
- Язва. Язвенная болезнь желудка. Как себя чувствуете?
- А все так же. Что ни съем, рвотой вычищает. Может, в больницу положите? Или, может, у меня не язва, а что-нибудь похуже.
- Что вы, папаша! У вас язвочка ноль пять на один сантиметр, на малой кривизне желудка. Значит, хотите в больницу?
- Как же, хочу.
- Руфа, пишите направление, - сказал я.
Вот каким я стал важным. Направления и рецепты уже почти не писал сам, Руфина писала, а я лишь подписывал.
До сих пор направления в терапевтическое отделение подписывала только Екатерина Ивановна. А что, если самому подписать? Примут или откажут? Самое плохое, что может быть, - это звонок дежурного врача. Позовут к телефону Екатерину Ивановну, она пожмет плечами и пошлет за мной. А я скажу, что просто забыл дать ей на подпись.
Руфа подала мне направление. Хорошо пишет: и кратко и понятно. С минуту я медлил, потом взял ручку, подписал свою фамилию, а на обороте - назначение и номер стола. Чуднов рассказал мне про все столы, которые готовит больничная кухня.
- Можете идти, или вас лучше отвезти на машине? - спросил я Краснова. Это было в моей власти.
- Если можете, велите отвезти, - сказал Краснов.
- Руфа. - Я сказал только одно слово. Руфа все поняла. Я очень уважал ее за это. Об одном и том же дважды ей говорить не приходилось.
Минуты через три Руфа возвратилась.
- Краснов, - сказала она, - машина ждет вас во дворе.
- Большое вам благодарение, люди. - Он вышел.
Люди!.. Он благодарил нас обоих.
Я подумал в эту минуту о всех, кто лечит больных, о всех людях в белых халатах. Одни лечат лучше, другие хуже, но все они облегчают страдания или вылечивают совсем. И даже мы, студенты четвертого курса, приносим какую-то пользу, пусть очень маленькую, а все же пользу.
- Вызывайте, пожалуйста, - сказал я Руфе.
Она вышла из кабинета и тотчас возвратилась.
- К вам просится Петрова, жена того больного.
- Пусть зайдет. - Я не мог догадаться, зачем она пожаловала.
Вошла миловидная хрупкая девочка. Совсем не было похоже, что она жена, мать двоих детей. Я пригласил ее сесть.
- Вы, конечно, знаете моего мужа. Ему нужен больничный лист.
- Это ваш муж сбежал из больницы? Зачем он убежал?
- Надо у него спросить. Я советовала ему возвратиться, потому что какое дома лечение? Но он и слушать не хочет. Не было такого случая, чтобы он меня послушал.
- Зачем же вы шли за такого? - спросил я.
- Дура была. Вот и пошла.
- Это правда, что у вас двое детей?
- Конечно. Так дадите больничный лист?
- Почему же он сам не придет?
- Чувствует себя плохо. Суставы болят, температура. Он прийти не сможет. Лежит.
- Посоветуюсь с заведующим поликлиникой и тогда скажу вам, подождите в коридоре, пожалуйста.
Я сходил в кабинет к Чуднову. Его там не было. Я позвонил в больницу. И там его не оказалось. Пошел к Екатерине Ивановне. Она сказала, что надо согласовать с Михаилом Илларионовичем, поскольку случай скандальный. Надо посетить больного на дому. Сделайте вызов через регистратуру.
Я сказал Руфе, и она записала вызов.
Пригласил жену Петрова в кабинет и сказал, что к ним придет сегодня врач и тогда будет принято решение о лечении и больничном листе.
- Ему нужен только больничный лист. Ему обязаны выдать, ведь муж не может работать.
- А в лечении он не нуждается?
- Дома он не будет ничего принимать. Он никогда не принимает таблеток и микстур. А меня он не слушает. Что с ним может быть, доктор?
- Я не пророк, - сказал я. - Ему надо в больницу лечь, а что может случиться с ним дома, не знаю. Уговорите, чтобы он лег в больницу.
- Я уже пробовала, не слушает… Значит, придет врач? Спасибо. А выдаст он больничный лист?
- Это вы у него спросите… Руфа, вызывайте следующего.
Вечерняя конференция началась, как обычно, ровно без пяти минут семь. Докладывали участковые терапевты.
На первом участке было все спокойно. Сделано десять активных посещений к гипертоникам и раковым больным. На втором участке один температурящий, взят под контроль и наблюдение.
- Предположительный диагноз? - спросил Чуднов.
- Малярия. Кровь на исследование взята. Скоро будет ответ.
"Здесь есть малярия, - подумал я. - Укусит комарик - и вся практика полетит вверх тормашками". И, словно угадав мои мысли, Чуднов сказал: