* * *
Строгую классификацию интерференций (как выше приведённая) не всегда просто провести.
Нередко влияние комплексное. Затронуты оказываются не два, а три языка; не один, а два языковых уровня.
Например, у глагола look иногда изменяются управление и семантика (когда дети говорят look on me вместо watch me):
1) предлог подменяется другим, похожим по звучанию на немецкую отделяемую приставку an (Ich sehe mir etwas an),
2) приписывается значение длительности рассматривания, для которого в английском предназначен другой глагол.
Еще пример – I want not, синтаксическая (порядок слов) и одновременно морфологическая (not вместо don’t) калька с немецкого (просочилась в английский довольно поздно, в 4 года, и на некоторое время вытеснила правильную форму I don’t want. (Один раз Аня, как бы для разнообразия, просто скопировала немецкий синтаксис: I want don’t… – 4+2.)
Во фразе Me wants to say you what’ (5+3, отмечено у обоих) есть влияние и русской конструкции (ср.: Мне хочется…), и немецкой (ср.: Ich will dir ’was = etwas sagen). Кроме того, следовало сказать не say, а tell; тут немецкое влияние на семантику: немецкий, в отличие от английского и русского, не различает значения ‘говорить’ и ‘сказать’.
* * *
Если всё же попытаться ответить на себе же заданные вопросы, окажется, что на разных уровнях языки подвержены влиянию в разной степени. Это, видимо, связано с неодинаковой интенсивностью созревания языков на разных их уровнях.
Влияние немецкой фонетики (которая быстро развилась) ощущалось довольно сильно (хотя мы боролись с ним). Зато лексическая система в немецком оказалась не без прорех: с лёгкостью пропускала заимствованные из других языков слова.
В книге Бернда Кильхёфера и Сильвии Жонки языковые смешения удачно сравниваются с заплатками в языке. Смешения показывают, что́ в языке недостаточно хорошо усвоено или недостаточно закрепилось: показывают слабые места языка… Любопытно, что по количеству словесных "заплаток" у нас лидирует… общий язык детей, немецкий. Лексически именно он оказывается слабым!
И морфологически немецкий (у того же Алека) – самый незрелый. неудивительно, что влияния немецкого языка в формообразовании мы практически не замечали. (Русский – если говорить об Алеке к его 6 годам – тоже не до конца сформировавшийся, но он ведь и сложнее других двух языков…)
Синтаксис, во всех языках хорошо развитый, в английском обнаруживает всё же некоторую податливость, плохо сопротивляется переносам (последние, если присмотреться, в основном из немецкого или из русского, поддержанного немецким).
В целом, с "простотой" или "сложностью" языков направление и степень влияний слабо связаны. Гораздо важнее, кажется, стоящие за языками обстоятельства. О них стоит поразмышлять особо.
III. He только о языке. Почему нам так трудно?..
Начались наши проблемы – мы ломали голову: почему наши дети, или, точнее, наш ребёнок (проблемы ведь были связаны в основном с сыном) развивается так, а не иначе, в чём причина – в многоязычии, в какой-то иной – неязыковой – сфере?
По крайней мере, одно из предположений никогда всерьёз не обсуждалось: с нездоровьем языковые трудности сына связаны не были. А это ведь во многих случаях – одно из главных объяснений неуспеха многоязычного воспитания…
На пятом дне жизни наш сын попал – с диагнозом "желтуха новорождённых" – в неонатологию, под голубой свет, на 3 дня. (Причина этого нередкого у новорождённых заболевания в том, что после обрыва пуповины задачу обновления крови перенимает печень младенца, ещё незрелая, – потому и не всегда справляется с новой ролью.) Известно, что у детей, перенёсших желтуху новорождённых, иногда оказывается повреждён слух. Потому мы дважды возили сына к специалистам для особенно тщательной проверки, но никаких нарушений слуха не выявилось.
Мне казалось, ранний опыт пребывания в больнице оказался для нашего мальчика психологически довольно болезненным; но это всё – только мои догадки. Да и надолго ли эти его переживания отпечатались в памяти? или даже в подсознании?..
Дочь же единственный больничный опыт получила в 3 месяца. Заболевание никак не сказалось на её развитии – ни на физическом, ни на психическом или речевом: недельное пребывание в больничной палате (вместе с мамой и братом) травмой не стало.
В остальном ничего экстраординарного с детьми не случалось. Болели они (до сих пор), на наше счастье, редко. Раны и ушибы, конечно, случались – как у всех. (М. убеждён, что малыши "запрограммированы" искать увечий…) В получении ран особенно отличался сын. Я находила это нормальным (мальчик всё же), отец подозревал, что у ребёнка недосформированы необходимые рефлексы (падать надо на руки!). Мы получили направление к специалисту – никаких отклонений не было обнаружено.
Физически и психически дети развивались вполне нормально – с этой стороны развитию речи, в общем-то, ничто не мешало…
На решение головоломного вопроса "Почему?.." мы потратили счастливейшие (для большинства "обычных" родителей) "чуковские" годы – "от двух до пяти"… Впрочем, потратили всё же не зря: думается, наблюдения, которые мы сделали, помогли направить развитие наших детей в наиболее подходящее русло.
Детский сад и третий язык
Когда дети приблизились к двухлетнему юбилею, мы задумались о детском садике.
Хотелось, чтобы малыши, наконец, встретились с немецким языком (сейчас я не стала бы всерьёз заботиться об этом: уверена, что в моноязычной Германии ребёнок без немецкого языка не останется).
Казалось важным, чтобы они больше общались с ровесниками: на площадке контакты как-то не задавались. Наши дети – может быть, потому что с рождения были вдвоём, – довольно рано научились обращаться с другими "по правилам", делить по справедливости игрушки, решать конфликты и т. д., а вот их ровесники, чаще всего без братьев и сестёр, к общению в компании оказывались готовы далеко не всегда.
…Наконец, маме хотелось опомниться и вернуться к нормальной жизни, хотя бы на несколько часов в день…
И вот, в год и 11 месяцев, дети пошли в садик. Точнее, начался довольно длинный "адаптационный период". Сначала мы отводили малышей на час, затем на полтора часа, причём сидели наблюдателями, ещё позже начали оставлять их одних часа на три, забирая после обеда. Наконец, однажды дети остались на послеполуденный сон – и в итоге в 2 года с небольшим полностью погрузились в детсадовскую жизнь.
В садике малышатам сразу (или почти сразу: всё-таки трудно отделиться от мамы-папы, от дома) понравилось. Поначалу даже казалось, что хуже всех чувствуют себя… мама с папой. У нас возникло острое ощущение того, что дети вдруг резко отдалились. У них началась какая-то новая, самостоятельная жизнь; мы её не разделяем с детьми, о многом никогда ничего не узна́ем…
Адаптация заслонила от нас более серьёзные проблемы. Однако они зрели – и всё болезненнее заявляли о себе.
Постепенно нам начало казаться, что сын как-то уж очень медленно продвигается в языках. В общем-то, почти не продвигается. В садике он совсем не говорил. Но и дома больше отмалчивался. Не хотел даже просто повторять за мамой и папой самые простые слова…
Лишь позднее стало ясно, что с ним в это время происходило.
"Период молчания" после того, как ребёнок пойдёт в садик, давно уже описан специалистами. Он понимается как необходимая переходная фаза. Молчание ребёнка не означает, что он выключен из языка, игнорирует его, всего лишь пассивно наблюдает. На деле он в это время очень активен, совершает огромную внутреннюю работу. Он собирает опыт общения на новом языке, проверяет, обобщает, уточняет представления (это – "латентный этап", "инкубационный период", "фаза внутренней переработки языкового материала"). Родители в это время обеспокоены. В их представлении новый язык всегда усваивается так, как на уроках иностранного языка в школе: восприятие – упражнение – применение. Однако двуязычный ребёнок, встретившись в садике со вторым (третьим) языком, оказывается в иной ситуации – "погружения", он встречает новый язык в одиночку и должен львиную долю работы проделать сам.
Так объясняют происходящее специалисты. Их вывод-совет: если ребёнок молчит (кстати, не все мультилингвы умолкают в садике), не следует вынуждать его говорить; он должен заговорить (и обязательно сделает это!) сам.
Наверное, не всех родителей успокоит знание о том, что молчащие детсадовцы "разговорятся" рано или поздно. Потому что просится на язык следующий вопрос: к каким последствиям (если не прямым, так косвенным и отдалённым) ведёт "фаза молчания"? Ведь ребёнку наверняка хочется играть с другими детьми, поделиться с воспитателем обидой или радостью, а это невозможно: ведь он "без языка"! И в других своих языках малыш усомнился…
А что было бы, если бы наши малыши пошли в садик попозже? Кажется, им было бы легче справиться с третьим языком.
Мы подумали об этом, когда детям было около 2,5 лет. Как-то раз они по болезни остались дома. На целую неделю. К концу недели сын уже не так упорствовал в нежелании повторять слова, всё чаще называл знакомые вещи… Я записала:
[…] прогресс: интерес к языку вырос, готовность учить тоже. Повторяет-называет старательно, охотно, хотя по-прежнему смущается, когда слово трудное (но тем больше радуется похвалам-успехам), и отказывается называть вещи, если слово длинное… (2+5)
"Период молчания" специфичен для детей, которые только в детском саду встречаются с "языком окружения". В немецком садике такие дети, скорее всего, столкнутся и с другой трудностью. Речь идёт о правильности немецкого.
В садике немецкий детей иммигрантов развивается в основном спонтанно. Ведь дети слышат (да и слушают) в основном детскую же речь, полную ошибок (и, конечно, перенимают эти ошибки)! К сожалению, эта простая логика вещей стала ясна нам далеко не сразу.
Мы чужим для нас языком не занимались. Казалось важным бросить все силы на языки наши, родные то есть. Да мы и не считали себя вправе браться за немецкий: всё по тому же правилу "один родитель – один язык"… Мы действовали согласно теории, но на практике это обернулось дополнительными трудностями для наших детей.
Так поступают, наверное, многие родители-иностранцы: передоверяют развитие немецкого воспитателям садика (а позднее – учителям школы). Между тем то внимание, которое "специалисты" уделяют языку иноязычных малышей, далеко не всегда достаточно для формирования правильной речи.
Жаль, что ответы на наши вопросы и догадки о том, как лучше было бы действовать, пришли слишком поздно…
Природные данные, характеры…
Правое полушарие связано с бессознательным и с образным мышлением, творчеством (впрочем, также – как напоминает Вяч. Вс. Иванов – и со спутниками последнего: депрессиями, тенденцией к саморазрушению…). Левое же полушарие отвечает за рациональное в психике и, соответственно, за речь. Известно, что "правополушарным" детям язык дается труднее. Такие дети чаще левши…
Правда, распознать как "правополушарность", так и "леворукость" у малышей непросто. Распределение функций полушарий завершается довольно поздно; поздно определяется и доминантная рука – современные логопеды говорят о возрасте 5–6 лет.
Наблюдая детей, мы порой думали, что оба они окажутся с течением времени левшами. Постепенно "леворукость" определилась только у Алека. И "правополушарность" как будто тоже… Кажется, были основания подозревать в нашем мальчике и кинестетика (люди такого типа лучше всего воспринимают – и запоминают – информацию через тактильные ощущения, мышечное чувство). Я решила, что Алеку, во всяком случае, не повредит, если я буду обучать его исходя из того, что он кинестетик. И в самом деле, что-то новое он всегда усваивал легче, если при этом задействованы были даже не картинки, но вещи, с которыми можно и нужно было что-то делать. (Поезд, перевозящий буковки, мяч, летающий туда-сюда, пока звучат вопрос-ответ…)
* * *
Особенности психики, темпераменты, характеры, тип мышления – наши близнецы оказались разными по всем параметрам…
Об одном решительно невозможно высказываться – о "способностях" (к языку ли, к чему ли другому). Вот пример. Аня любит рисовать и много времени проводит с карандашом и бумагой – рисунки её всё увереннее, она усваивает всё новые приёмы. Алек инициативы не проявляет, но работы его (как показала изостудия) очень интересны: линии уверенные, цвета насыщенные, цветовые комбинации смелые. Как тут решать, есть ли у ребёнка способности? Если б Алек больше занимался, определённо достиг бы успеха; но ведь нужно ещё и захотеть… Может быть, всё решают не способности, а наклонности? "Кто виноват" в том, что "предрасположенность" не дополняется "расположенностью", – дело тёмное…
Чуть проще со складом мышления.
Алек любит устройства, у него ярко выражены исследовательская пытливость и конструктивный подход.
Алек разгадывает, как заставить ехать уточку и играть – гитару. Аня – хвостик; пользуется открытиями… (0+8)
Александр научился соединять кубики – Аня только разбирает, и то не всегда. (1+3)
Иногда у него и фантазии "инженерные":
Алек: "Не могу больше есть". – "Почему?" – "У меня там (показывает на тело) батарейка старая". (4+1)
Мышление – скорее рациональное, аналитическое, точное ("мужское", можно было бы сказать, если б за эпитетом не стоял явный гендерный стереотип):
Алек удивительно точен в словах / определениях. Пояснял мне, что такое Bank (скамейку по-немецки назвал без артикля): "длинный стульчик". (4+3)
метла – "короткие прутики с ручкой". (5+8)
Аня, похоже, "мыслит" сгустками впечатлений (где смешаны и эмоции, и вкусовые пристрастия, и образы)…
Анины объяснения сильно отличаются от Алековых (среди прочего: Topf schlagen – это "вкусно". – ???). (4+4)
О темпераментах-характерах говорить легче всего.
Аня – сангвиник, живая и быстрая, весёлая. Актриса. С младенчества…
Аня, лежа в кроватке рядом с одеяльцем, засунула под него голову и изобразила страх; залезла в наловочку (та без пуговиц) и "боится". (0+5)
Актёрство Ани: увидела М. – опустила голову, осторожно стукнулась о пол, заревела. (0+7)
"Эвита" – Аня поёт за Мадонной, фраза за фразой; в конце так же простёрла руки. (1+1)
Алека назвала бы флегматичным, если б не ярко выраженная впечатлительность и уязвимость. Алек обидчив – Аня долго была нечувствительна к упрёкам.
…если Аню упрекнуть в том, что она жадничает (я это делаю в форме вопроса: "(Неужели) ты жадная?"), она соглашается – и с чистой совестью прижимает к груди то, чем не хочет делиться. Если то же самое проделать с Алеком, он совершенно выходит из себя, кричит: "Я не жадный!!!" – лезет драться; делиться, впрочем, тоже не желает… (3+5)
Аня беззаботна и совсем лишена любви к порядку (вытерев руки, бросает полотенце на пол; чашку пустую тоже на пол…).
Алек – почти педант в заботе о порядке (посуду складывает, несет мыть; полотенце не просто вешает – следит, чтоб висело на своем месте; настаивает на том, чтобы сидеть на "своём" горшке, а горшок должен стоять на своём коврике).
Аня не просто покладистая и уступчивая – она, можно сказать, "приспособленец". (Папа спрашивает её, как натёрла руку: картошку рыла? соглашается, а ведь не знает, что такое сказано: этого слова – hoeing – ей не говорили.)
В общем-то, Анину беспечность и безответственность легко победить: просто призвать к порядку.
С Алеком справиться не так-то просто.
Он независим. Уже в 4 месяца он отвечал на сердитое "нельзя" смехом…
Залезли в ведро с памперсами – на "нельзя" она плачет и пугается, он смеётся – через некоторое время снова там. (0+7)
И – самостоятелен. Если не удалось его убедить, то просто заставить выполнить требование, пусть и абсолютно справедливое, невозможно (да и не в характере мамы: один раз попыталась, увидела, как сын плачет от унижения злыми слезами, – зареклась повторять попытки…).
* * *
О недостатках я бы не говорила. Они – продолжение и оборотная сторона достоинств (так связаны упрямство и упорство, конформность и покладистость, неуступчивость и независимость – "своё мнение"…). Не случайно иногда мы интерпретируем одно и то же качество по-разному. Примеры? За Алековой инерционностью и ригидностью мне видится рациональность: у него многое зависит от твёрдого представления о правилах (если усвоил и принял "условия игры" – позволит себя уговорить, и речь, и поведение тогда переменятся). Интерпретация Алекова папы – скептичнее: сын упрям, годами остаётся при ошибке, застывает в своих языковых привычках.
Во всяком случае, качества уравновешиваются так, что характеры оказываются довольно гармоничными.
Я, например, считала Аню довольно эгоцентричным младенцем, но она с самого начала была ещё и уступчива и терпелива, ждала своей очереди, пока я занималась Алеком (я ей говорила: подожди, надо братика спасать…).
Аня сидит на велосипеде – Александр её сталкивает и залезает сам. Она в этом отношении золото: почти не плачет, послушно уходит, пристраивается на багажнике. (1+4)
Алек со временем показал себя настоящим индивидуалистом – но индивидуалистом с обострённым чувством справедливости.
Борьба за справедливость: отнял украденную пустышку, подумал – и отдал. (0+8)
Он и сейчас всегда готов помочь и сестре, и какому-либо малышу, и мне – что не мешает ему добиваться своего любой ценой и даже развязывать драку, если чувствует себя обиженным, а свои интересы – ущемлёнными.
К тому же, характеры со временем менялись (может быть, не без нашего влияния), выравнивались.
Изменения нас нередко изумляли. Например: я думала, что Ане – лёгкой, контактной – будет нетрудно и среди других детей, и в общении со взрослыми. И боялась, что у Алека будут трудности в садике: он, "глубокий" и самолюбивый, казался одно время довольно замкнутым… Но когда дети преодолели рубеж четырёхлетия, я с удивлением обнаружила: Аня отправляется в садик с неохотой, просит, чтоб её забирали уже после обеда, – Алек не желает уходить от друзей, из садика его иногда хоть силой вытаскивай. Да и не только в садике так. Аня, со всеми её умениями и способностями, чудовищно робка и застенчива (особенно с новыми людьми) – Алек всегда открыт для общения, легко вступает в разговоры даже с прохожими на улице.
Не сказать, чтобы процесс формирования характеров завершился. Он идёт и во многом – непредсказуем…
И всё-таки, при всей "многогранности" и переменчивости, характеры наших детей довольно определённы.