Девочка и мальчик
Известный факт: девочки начинают говорить (повторять слова) на восьмом – девятом месяце, мальчики – на десятом – двенадцатом (Валерий Павлович Белянин).
И всё же: наверняка принадлежность к племени девочек или мальчиков не самый существенный фактор из тех, что определяют успех многоязычного воспитания.
И ведь на любое правило всегда найдётся исключение…
К тому же, может статься, родители, не ожидая от мальчиков бурного прогресса в речи, сами "помогают" исполнению своих ожиданий. Например, больше занимаются с девочками, думая, что именно они уже готовы к дальнейшим шагам в языке. Неудивительно, что девочки и в самом деле оказываются впереди!
* * *
Кажется, очевиднее всего "гендерные" корни отличий в речи проявились в занятиях наших детей и, как следствие, в отборе слов.
Мы не настраивали на определённые, "подобающие" полу, игры – дети сами выбирали, чем заниматься: куклами, машинками или чем-то ещё. Аня нередко присоединялась к Алеку, играющему, скажем, с поездами, а Алек то и дело нянчил кукол: помогал сестре кормить и одевать их. Но в целом выбор совершался в соответствии со "стереотипом": Аня чаще предпочитала игры с персонажами ("социальные"), Алек больше интересовался "техникой".
(из письма) О технике замечу: растёт племя младое… Александр уже сейчас наломал из техники дров едва ли не больше, чем вы вместе взятые (понятно, пока в доступных ему масштабах). Из последних подвигов – переносная телефонная трубка, 2 видеомагнитофона и телевизор… (2+1)
В их 2+10 я попыталась предложить детям поиграть в "лица" (игра типа фланелеграфа: на шершавую поверхность прицепляются – с помощью липучек – губы, глаза и т. д. Можно передать эмоции: вот лицо сердитого человека, вот – расстроенного, вот – счастливого…). Аня тотчас включилась в игру, Алек не проявил интереса. Было ясно, что дело не в недостатке усидчивости: сын уже тогда был готов бесконечно долго разбирать-собирать какую-нибудь машинку… Это – к теме "социальных игр", более любимых девочками. В одном британском эксперименте над кроватками младенцев подвешивали мобиле и изображения лиц; выяснилось, что мальчики предпочитают мобиле, девочки – лица. Различие склонностей, как утверждают психологи, сохраняется и в зрелом возрасте: женщины больше ориентированы на общение и более чувствительны к эмоциональной атмосфере контакта. Они, например, дольше выдерживают взгляд в глаза и дольше улыбаются…
Понятным образом различие в предпочтениях наложило печать на словарный запас. Это чётко просматривается всё в той же таблице, изготовленной, когда детям исполнилось 2,5 года.
Анин запас слов, обозначающих ощущения и оценки, окружающих и отношения и т. п., оказывается намного бо́льшим, чем у Алека (Аня знает те слова, что произносит Алек, и ещё те, что приведены в "её" столбце таблицы).
У Алека же сравнительно велика доля слов, означающих машины и действия с ними.
Некоторые особенно интересны.
Это, например, сразу же потрясшая воображение масина (машина), названная впервые по-русски и сразу же именно в таком виде отложившаяся в памяти (хотя слово трёхсложное!). Русское масина, позднее в правильном виде – машина, прочно утвердилась в Алековой речи, не уступив места более простым немецкому auto и английскому car. Кажется, это единственное слово, продержавшееся без иноязычных "соответствий" до Алековых 6 лет…
Train (позднее Алек называл его Eisenbahn и домики) и малёт (то есть самолёт) надолго стали наиболее частыми словами Алековой речи.
Как и глагол нашего маленького "любителя открытий" акика ‘открыть’.
Или как немецко-интернациональное словечко капут, одно из сразу выученных и излюбленных ("слово месяца", "слово-откровение"). (Алек, с присущей ему консервативностью, довольно долго использовал слово капут в искажённом виде: папут, – уподоблял звуки? а может, повлияло слово папа?) Это универсальное слово означало многое: не только факт поломки игрушки или устройства, но и вообще наличие некоего непорядка. То есть употреблялось в смысле ‘здесь что-то не так’…
Итак: то обстоятельство, что наши близнецы – мальчик и девочка, проявилось и в их поведении, и в их речи.
И определило разницу в уровне речевого развития.
Уже когда нашим детям исполнилось 1,5 года, определилась разница в их языковом состоянии. В возрасте 2,5 года дистанция стала довольно заметной. А дальше? Начиная с этого времени разрыв между речевым уровнем наших малышей увеличивался.
Оба слышат лучше ударные слоги и усекают слова, но в различном объёме. Повторяли за мной "около стадиона", получилось "диона" (Аня) и "о́на" (Алек). [Анины слова оказывались более длинными!]
Аня начинает говорить длинными предложениями. Алек говорит короткие: "малёт летит".
Аня считает уже и по-русски до 8. Алек – до 2. (2+10)
Для Алека, видимо, оказалась перегрузкой встреча с третьим языком в детском саду, или, точнее, со множеством новых людей, говорящих на новом языке. Что девочки легче входят в новый "коллектив" – стереотип; но в нашей жизни он полностью подтвердился…
* * *
Нашим детям нелегко давались грамматические формы, связанные с родом. Да и в определении пола они довольно долго путались.
Алек даже в возрасте 2,5 лет словом "мама" обозначал и папу тоже. (Случалось и наоборот: называл папу мамой; мы для него были как бы единым существом, для которого подходили оба слова…)
Да и у Ани уже в 3+1 встречалось такое:
Усвоила, что она девочка, а Алек мальчик, говорит об этом убеждённо (на вопрос, кто мама и папа, получила ответ, упрощённый, что девочка и мальчик). Но когда я спросила, кто Феликс, Амели, Леннарт, ответила без исключений неверно! По-немецки правильно сказала только в одном случае. М. говорит, по картинке называет пол правильно.
Ничего исключительного, как я позднее выяснила, в самом факте путаницы не было. С. Н. Цейтлин в книге "Язык и ребёнок" пишет: "Известно, что дети до двух – двух с половиной лет не могут ещё постичь различий между естественными полами. Так, Женя Гвоздев до двух с половиной лет говорил об отце в женском роде, а о себе – даже до 3 лет". (Правда, далее в книге отмечается, что с девочками подобного почти не случается. То есть они реже ошибаются, "определяя" половую принадлежность.)
Необычны в нашем случае разве что два момента.
Во-первых, связанные с категорией рода грамматические ошибки, как уже говорилось выше, задержались у наших детей дольше, чем это обычно бывает. У сына – даже дольше, чем в речи многоязычных малышей!
В 2005 году на конференции "Детское двуязычие" в Санкт-Петербурге Елена Дизер прочитала интересный доклад. Прослеживалось развитие речи трёхъязычной девочки (с русским, немецким и английским языками) и двуязычного мальчика (немецко-русское двуязычие). У девочки, как сообщила автор доклада, с 5 лет 9 месяцев нет ошибок в родовом согласовании в русском и английском, в немецком – редкие ошибки (в формах среднего рода). У мальчика ошибок почти нет с 4 лет (те, что встречаются, связаны, главным образом, опять-таки с усвоением среднего рода).
Я почти не отмечала ошибок в роде в речи Ани начиная с возраста 4+9 (в формах мужского и женского рода, во всяком случае). (Точное время освоения родовых форм во всех языках теперь уже, к сожалению, не восстановить: причина в том, что Анина речь особого беспокойства не вызывала, редкие ошибки в роде не фиксировались – теперь трудно сказать, когда они сошли на нет…) У Алека же связанные с категорией рода ошибочные формы уходили… и возвращались. Даже в 6 лет мы отмечаем их в речи сына во всех языках – и не только в среднем роде! Алек может сказать о себе "могла", рассказывая о сестре, сообщить: "Аня уронил", – или назвать сестру "he"…
Второй специфический для нашей семьи момент заключается в том, что обычные истолкования путаницы в полах и родах – не подходят.
Вот объяснение, которое первым приходит в голову: мама больше времени проводит с сыном, в итоге он перенимает особенности её речи. Однако в нашем случае дело не просто в том, что Алек усвоил "женский" речевой образец из маминой речи (ещё и удвоенный "женской" же речью сестры). Аня ведь довольно долго говорила о себе… в мужском роде!
Если я усиленно поправляла Алека и казалось, что он выучил мужской вариант, Аня сразу же начинала тоже использовать мужской…
Как-то очень своеобразно "гендерная" принадлежность наших малышей переплелась с их "близнецовством".
Кажется, корни Алековых затянувшихся проблем с родом в том, что рядом с Алеком растёт сестра-близнец, и "женские" грамматические формы из её речи переходят в речь брата.
К этому добавляется тот факт, что Алек – мальчик. Могут возразить: описанный в статье Е. Дизер Алекс К. (её сын) избавился от ошибок раньше! Однако сравнивать языковую ситуацию в семье Дизер и нашей нужно очень осторожно. Ведь Алекс К. не трёхъязычен, а двуязычен, к тому же растёт в одноязычной семье (родители, с родным языком русским, общаются с сыном преимущественно по-русски же)…
Я не считаю, что нашла окончательный ответ на вопрос о сути наших (особенно Алековых) трудностей с категорией рода. Может быть, поэтому "решения" оказались недостаточно эффективными?..
Я начала придумывать специальные игры, чтобы установились правильные родовые формы. Повторю, когда Алек сосредоточивался на задаче использовать подходящие формы, он… говорил правильно! Но в повседневной речи ошибки упрямо возвращались…
Ошибочные родовые обозначения держались прочно, казались неисправимыми, и я испытала огромное облегчение, когда Аня, наконец, начала использовать правильные формы. И поправлять Алека! (После 5 лет он эти поправки из уст сестры воспринимает большей частью спокойно – хоть Аня порой и бывает нетерпелива, – прислушивается к ним, пытается исправиться…) Аня, как всегда, – источник оптимизма для мамы с папой. Если один близнец сделал-таки решающий шаг в языке, сделает и другой. Хочется верить…
3 языковые системы. 3 культуры, 3 стиля жизни
Бесспорно, дети должны были испытать особые трудности с русским языком: более длинные слова, ударение смещается, есть чередования гласных и согласных, к системам склонения-спряжения добавляются особые случаи, исключения…
Наверняка, с парами русский – английский или русский – немецкий достигнуть сбалансированного многоязычия труднее, чем, скажем, при комбинации немецкого и английского. Но это лишь предположение, а вот что действительно приводит к проблемам и ощущается: сама по себе принципиальная разница трёх грамматических систем.
Тут хочется ещё раз вернуться к нашим трудностям с родом. В большей мере они связаны с тем, что ситуация разнополых близнецов задаёт путаницу в (языковых) гендерных образцах. Но это, скорее всего, причина не единственная.
Почему почти шестилетний Алек, твёрдо зная, что он мальчик, всё же продолжал говорить: "Я могла…"? Почему путался в местоимениях (называя одно и то же то "он", то "она")? Наш сын, конечно, заблудился не "в трёх соснах" родовых признаков, но именно в дремучем лесу систем рода, которые исторически по-разному сложились в русском, английском и немецком.
Трёхъязычный ребёнок очень часто оказывается лицом к лицу с тремя разными представлениями о родовой природе одних и тех же предметов.
Русский нос – мужского рода, немецкий – женского, английский – среднего…
Русская родовая система кажется стороннему наблюдателю произвольной.
Но точно так же носитель русского языка не в состоянии "понять" систему немецких артиклей, несмотря на призывы учителей… Ну почему "машина" в немецком оказывается "оно"?..
Самой простой кажется система родов в английском. Одушевлённые существительные получают род по полу, неодушевлённые чаще всего оказываются среднего рода, "оно". Конечно, есть и тонкости. Вот как описывает их языковед прошлого века: в женском роде говорят о кошках (хотя в мужском о собаках) и о странах (но о городах – в среднем), женский род используют, говоря о судах (парусных, электрических, маленьких, имеющих имя)… Впрочем, так было во времена Уорфа; родовая привязка, видимо, меняется. Современные носители языка свидетельствуют: в разговорах с детьми взрослые склоняются к тому, чтобы всех крупных зверей обозначать в мужском роде. И кошек тоже, если их пол неизвестен; женский род местоимений в разговоре о кошках звучит старомодно и используется в основном пожилыми дамами. Странам женский род "приписывают" сегодня разве что поэты, так же как парусным судам – разве только моряки, а автомобилям – одержимые этим видом транспорта фэны…
Но вот что удивительно: хоть английская родовая система и самая "простая", наши дети не сделали выбора исключительно в её пользу. Корень наших трудностей заключался не в том, что один из языков оказался проще и потому притягательнее, но в самой по себе встрече трёх языков, в самой по себе их разнице.
Трёхъязычный ребёнок разрывается между разными языковыми системами. Ведь он испытывает притяжение трёх мощных магнитов. Воспринимает трансляцию одновременно по трём каналам (каждый источник импульсов для другого – помехи)…
Русская "кошка" – "она", как и немецкая die Katze, а cat может быть и "он", и "она" (если животное не у тебя дома живёт, то это, скорее всего, "он"). Что ж удивляться, что представление о роде так долго формируется…
Это значит – у трёхъязычного ребёнка должны возникнуть серьёзные трудности с местоимениями (во всех языках), с немецкими артиклями, с родом прилагательных и глаголами прошедшего времени единственного числа в русском…
* * *
Особенности психики и поведения, мироощущение и волевой настрой, конечно, во многом определяются общими моделями и матрицами развития. Но насколько общими?
Например, социализация – этот путь проходят все дети, он как будто должен быть одинаков. Но так ли это? Наши дети "социализировались" на свой лад. Умение общаться, например, наша парочка приобретала раньше, чем соседские дети. Из-за особенностей ситуации близнецов?
Однако этим обстоятельством "наше" неповторимое явно не исчерпывается. другие его корни – влияние трёх разных культур воспитания.
Если прислушаться и уловить, чему учат детей мамы на детских площадках, можно как будто заметить некую закономерность. Когда возникает спор между малышами (не поделили игрушку, не соблюдается очередь на качели и т. д.), русские мамы уговаривают своих детей уступить, быть великодушными. Уступать надо девочкам, маленьким, слабеньким, больным, друзьям… и даже так: уступи мальчику, ведь ему так сильно хочется играть! видишь, как он расплакался… Немецкие же мамы (если, конечно, это не мамы, выросшие в ГДР), скорее, учат детей отстаивать свои права – sich durchsetzen. (Sich durchsetzen трудно перевести на русский одним словом: словарное ‘победить’ требует дополнений, а ‘пробиваться’ в русском оценочно окрашено – как и в немецком, вот только окраска иная: скорее, негативная. По крайней мере, в языке интеллигенции…)
Не случайно первыми немецкими словами наших детей оказались mein и nein. Первыми словами – или "первым словом": наши малыши говорили то mein, то nein, заявляя о праве на игрушки. Подражали немецким детям с площадки, которые отпугивали чужаков от своих совков, ведёрок и леек двумя способами: то объявляли "ноту протеста" (nein!), то утверждали право собственника (mein!).
Американские мамы в беседах признаются, что им в обществе немецких детей не хватает настроя на согласование интересов. Не на "гармонию"! столкновения и конфликты неизбежны, но дети должны учиться жить вместе, должны самостоятельно вырабатывать правила общения.
Есть и другие особенности "немецкого" воспитания, которые бросаются в глаза, а нередко кажутся и неприемлемыми наблюдателю со стороны.
Очень свободное (до безразличия) отношение к телесной наготе. Так, наших американских родных почти шокировали голенькие дети в самом центре города, около парковых фонтанов или в "лягушатниках".
"Удовольствие" ребёнка как цель воспитания. Если немецкая мама приводит малыша, скажем, в танцкласс, ей не столь важно, чтобы он физически развился или приобрёл некие умения, сколько хочется, чтобы ребёнок получил "Spaß", удовольствие. На немецких детских курсах детей больше развлекают. На русских же, скорее, обучают и тренируют. А ещё русский ребёнок очень рано узнаёт, что такое "надо" и "должен". (Ребёнок из Америки – пожалуй, тоже: он с детства знает давление жёсткой конкуренции, его всё подталкивает к цели быть первым, двигаться выше и выше.)
У немецкого ребёнка больше прав (среди которых право на удовольствие далеко не последнее, если не главное). Это особенно сильно ощущается в возрасте постарше: ребёнок может заявить, что его дома притесняют, – последуют серьёзные официальные санкции.
При таком едва ли не чрезмерно демократичном обращении с детьми кажется странным, что они в Германии вырастают не слишком инициативными, малопредприимчивыми, со страхом перед риском, перед решениями, последствия которых трудно предсказать.
Или всё же – не странно? Может быть, всё дело как раз в "гедонистическом" настрое на удовольствие, на комфорт ребёнка?.. Немецкое воспитание, при всех свободах, – тепличное…
Ещё американского наблюдателя (особенно того, кто принадлежит к мощному "почвенному" слою WASP (White Anglo-Saxon Protestant), вырос в консервативной протестантской семье) поражает в Европе публичная демонстрация "нежностей" (семейных ли, дружеских ли). В Америке стиль общения совсем иной. Недавнее сообщение: американская девочка, прощаясь с подружками, позволила себе приобнять их – исключили из школы! На 3 дня, правда, но где ещё – кроме мусульманских стран – такая регуляция проявления чувств возможна?.. И подобная "нулевая толерантность"…
Русского наблюдателя в Германии удивляет, скорее, высокий уровень сентиментальности. Mäuschen как любовное обращение и kleine liebe Maus как характеристика малыша почти раздражают. Русская мама вообще-то тоже ласковая, "мышкой", правда, ребёнка не назовёт (мышка – серенькая, незаметная, в общем, "слишком тихо ты поёшь"), зайчиком же или рыбкой – запросто; но произойдёт это, скорее всего, дома, наедине…