Понимал он и то, сколь непопулярна блокада не только в Англии, в которой уже через год разразился кризис, но и в большинстве европейских государств: промышленность ни одного из них, в том числе и Франции, не была в состоянии заменить на рынке английские товары. Порты приходили в упадок. Особенно страдали европейцы от отсутствия привычных колониальных товаров: кофе, сахара, чая. Это коснулось и самого Наполеона: он с большим трудом обходился без кофе. А вот отсутствие сахара сумел преодолеть: установил огромную премию тому, кто изобретёт технологию производства сахара из свёклы. Стимул оказался действенным: скоро в Европе появился дешёвый свекольный сахар.
Это всего лишь один пример того, как континентальная блокада стимулировала развитие промышленности на европейском континенте. Но оценить это смогли только промышленники, избавленные, наконец, от самого мощного конкурента. Впрочем, поначалу никто не осмеливался роптать: молниеносный разгром Пруссии поверг в ужас всех.
В Англии понимали: если Наполеону удастся задуманное, Британию ждёт крах. Оставалось в третий раз обратиться за помощью к России (пообещав, разумеется, Александру Павловичу беспрецедентную финансовую поддержку). В общем, всё, как всегда: за кровь русских солдат золото должен был получить самодержец – "хозяин земли русской".
А между тем Наполеон воевать с Россией не хотел. Его в тот момент интересовали западные соседи, а Александру он пока (!) верил: тот же обещал в Тильзите примкнуть к континентальной блокаде. В то, что слово своё русский государь сдержит, верил не только император – верила вся Франция, уставшая от непрерывных войн. Мирный договор, превративший вчерашнего врага в друга, французы называли Тильзитским чудом. Это чудо обещало покой и отдых.
Но Наполеон ждал от своего русского союзника реальной помощи. Именно Россия могла полностью закрыть для английских судов вход в порты Балтийского моря. Для этого нужно было не только не допускать англичан в свои воды, но и договориться с Данией (эта страна – давний партнёр Франции, так что особого сопротивления ждать не приходилось) и заставить Швецию порвать со своим союзником, Англией. Это – сложнее. Но не зря ведь в Тильзите договорились, что Россия может забрать себе Финляндию…
С этим Александр не замедлил. Пока он уверял шведского представителя в вечной дружбе и нерушимой приверженности миру, русские войска внезапно перешли границу и вступили в Финляндию.
Тем не менее выполнить то, к чему его понуждал Наполеон, Александру было непросто, даже если бы он этого искренне хотел. Мало того, что Тильзитский мирный договор в определённых кругах петербургского общества встретили в штыки. Это нетрудно понять: из тысячи двухсот судов, входивших ежегодно в Неву, более шестисот шли под английским флагом и везли в столицу и из неё огромное количество товаров. Континентальная блокада прервала этот поток и за короткое время успела нанести ущерб интересам весьма влиятельной публики, прежде всего землевладельцев и купцов, которые вывозили на Британские острова хлеб и лес, а взамен получали не только деньги, но и высококачественные промышленные изделия. Разрыв с Лондоном грозил разрушить привычный образ жизни, а многих и разорить.
Дошло до того, что один из самых знаменитых наполеоновских маршалов, Жан де Дьё Сульт, командовавший французскими войсками в Берлине, предупредил Александра, что какой-то прусский офицер задумал покушение на его жизнь и – это главное – уверенно рассчитывает на содействие недовольных русских. Не исключено, что это своевременное сообщение спасло императора.
А Наполеон тем временем старался подвигнуть своего русского союзника хоть на какие-то решительные действия, прежде всего – на разрыв с Англией.
Трудно сказать, подействовали ли уговоры Наполеона. А вот цинизм, жестокость и грубость английской политики подействовали. Дело в том, что англичане в знак протеста против континентальной блокады разрушили копенгагенский порт – подвергнув его беспощадной бомбардировке с моря. Александр был возмущён. В резкой ноте он напомнил о принципах морского права, провозглашенных его бабкой, и объявил Великобритании войну. Поход в Индию вполне укладывался в отношения, сложившиеся между Россией, Англией и Францией.
Этим и воспользовался Наполеон. 2 февраля 1808 года он написал царю: "Армия в пятьдесят тысяч человек, наполовину русская, наполовину французская… направившись через Константинополь в Азию, ещё не дойдя до Евфрата, заставит дрожать Англию и поставит её на колени перед континентом… Ваше величество и я предпочли бы наслаждаться миром и проводить жизнь среди наших обширных империй, оживляя их и водворяя в них благоденствие посредством развития искусств и благодетельного управления, но враги всего света не позволяют нам этого. Мы должны увеличивать наши владения вопреки нашей воле. Мудрость и политическое сознание велят делать то, что предписывает судьба, – идти туда, куда влечет нас неудержимый ход событий… Тильзитский договор должен регулировать судьбы мира…"
Однако увлечённый идеями, связанными с востоком, Наполеон отвлёкся от событий на юге. С Португалией удалось покончить быстро, когда очередь дошла до Испании, местные Бурбоны тоже не оказали сколько-нибудь решительного сопротивления. Он посадил на испанский трон своего старшего брата. Понимая, что Жозеф с королевскими обязанностями вряд ли справится, дал ему в помощь людей испытанных и надёжных. И успокоился.
Удар оказался неожиданным, а потому особенно болезненным: с оккупацией смирились только правители Испании, народ – не смирился. Партизанская война приняла самые жестокие и неожиданные формы. Генерал Пьер Антуан Дюпон де л’Этан, шедший на завоевание юга страны, был окружён партизанами. Их было так много, их решимость покончить с завоевателями так велика, что Дюпону пришлось сдаться. Эта капитуляция ошеломила Европу и вселила надежду: непобедимая французская армия наконец-то потерпела поражение!
Наполеон отлично понимал, как это событие должно подействовать на Австрию, которая в последнее время усиленно вооружалась, готовясь к реваншу. Австрийцы увидели: у французов неожиданно вместо одного фронта оказалось два и испанский непременно отвлечёт часть войск с Дуная. Значит, можно попробовать напасть на французов – отомстить за разгромы и унижения. Для Наполеона новая война была явно не ко времени. Чтобы удержать Австрию от нападения, нужно было дать ей понять, что Александр выполнит свои союзные обязательства – вторгнется в австрийские владения. Для этого нужна была публичная демонстрация дружбы двух императоров.
Перед тем как отплыть в Испанию (он не может оставить без адекватного ответа поражение своего генерала), Наполеон пишет Александру, что готов освободить Пруссию. Он ведь знает, что судьба этой страны волнует русского государя едва ли не больше, чем судьба России. Датирует письмо задним числом, чтобы создать впечатление, будто его решение принято до получения известий из Испании и вызвано исключительно желанием сделать приятное своему русскому другу. Правда, он так и не выполнил своих обещаний по поводу освобождения от турок дунайских княжеств, но обещает договориться об этом при личной встрече. (О русско-турецких отношениях и о влиянии на них Наполеона писать не буду, этот рассказ увёл бы далеко от главной темы, а к психологическим портретам императоров почти ничего не добавил бы.) Скажу только, что именно на предстоящей встрече Наполеон предполагал выработать план раздела Оттоманской империи, который должен быть осуществлен одновременно с движением франко-русской армии в сторону Индии – раздел Востока фактически должен был сделаться разделом мира. Не единоличным его покорением, а именно разделом между Францией и Россией…
Эрфурт стал местом второй и последней исторической встречи двух монархов случайно. Наполеон просто бросил взгляд на дорожную карту Европы и, не прибегая к точным расчётам, на глаз определил: Эрфурт лежит как раз на полпути между Парижем и Петербургом. Александра выбор столицы Тюрингии вполне устроил, тем более что поблизости, в Веймаре, жила его любимая сестра Мария Павловна. Наполеон сожалел, что вспомнил об этом с опозданием и не догадался устроить встречу именно в Веймаре, тем более что в этом городе жил ещё и великий Гёте, о встрече с которым он мечтал. Император французов был большим знатоком литературы, писал сам и, конечно, сочинения первого поэта Германии читал не раз. "Вертера" считал одним из самых совершенных творений человеческого гения.
Скажу сразу: эта встреча состоялась. Гёте, тоже мечтавший увидеть величайшего человека своего времени (это оценка самого Гёте), сам приехал в Эрфурт. Наполеон тут же пригласил его к завтраку. "Господин Гёте, я в восхищении от того, что вижу вас", – начал Наполеон. "Ваше Величество, я замечаю, что когда вы путешествуете, то не пренебрегаете бросить взгляд и на самые ничтожные предметы" (самоуничижение, как известно, паче гордости)…
Через четыре дня была вторая беседа. Гёте многие расспрашивали о содержании этих разговоров. Он упорно молчал. Феномен Наполеона до конца дней волновал Веймарского мудреца: "Легенда о Наполеоне представляется мне чем-то похожей на откровение Иоанна Богослова: каждый чувствует, что за этим скрывается ещё что-то, только никто не знает что". Иногда ему казалось, что он понял… В интереснейшей книге "Разговоры с Гёте" его друг и секретарь Иоганн Петер Эккерман приводит слова, сказанные писателем незадолго до кончины: "Жизнь его – жизнь полубога. Можно сказать, что свет, озарявший его, не потухал ни на минуту: вот почему жизнь его так лучезарна. Мир никогда ещё не видел и, может быть, никогда уже не увидит ничего подобного".
В Эрфурте, на великолепном дворце, где сейчас размещается Государственная канцелярия – правительство Тюрингии, установлена мемориальная доска, свидетельствующая, что здесь произошла встреча Наполеона Бонапарта с Иоганном Вольфгангом фон Гёте – встреча "гения войны и гения поэзии".
В этом же дворце проходили переговоры Наполеона с Александром I. Об этом доска не упоминает…
Встреча двух императоров выглядела безупречно дружеской и внушала надежду на мир и покой. Но… только выглядела. Мария Фёдоровна отговаривала сына от поездки в Эрфурт, убеждала, что Наполеон хочет "при помощи коварных уловок побудить его принять участие в новой войне", заранее "снимая, таким образом, все преграды на пути Наполеона, когда тот вознамерился бы начать войну с Россией". Когда уговоры не подействовали, матушка заявила, что коварный корсиканец завлекает её сына в Эрфурт, чтобы пленить и принудить отречься. В справедливости своих опасений она сумела убедить многих. Так что Петербург пребывал в тревоге: не арестует ли Наполеон Александра. "Никто уже и не надеялся, что он вас отпустит, Ваше величество", – проговорился один из встречавших царя на русской границе. Александра это раздосадовало: похоже, его считают ничтожеством, чьей жизнью и свободой Наполеон может распоряжаться по собственному усмотрению!
А матушке, от которой исходили эти обидные подозрения, Александр откровенно сообщил о своей внешнеполитической позиции: главное – убедить Наполеона, что Россия "с готовностью примкнула к его интересам", тогда как на самом деле… Куда Наполеону до такого коварства! Впрочем, при желании это можно назвать и дипломатической мудростью…
Переговоры по турецкому вопросу закончились быстро и удовлетворили обе стороны. Но Наполеон требовал, чтобы Александр тотчас дал понять Австрии: в случае её нападения на Францию Россия немедленно выступит на стороне французов. Очевидно, что Австрия не решилась бы одновременно воевать на два фронта и мир был бы сохранён. Но, к удивлению Наполеона, Александр упорно сопротивлялся, причём возражения его были крайне неубедительны. Казалось, это был совсем не тот человек, которого он помнил по встрече в Тильзите. При всей своей проницательности Наполеон так и не понял, что произошло с российским самодержцем. Он поймёт. Но будет уже поздно… Теперь это известно достоверно.
А случилось вот что. К Александру явился Шарль Морис де Талейран-Перигор, недавний (и будущий) министр иностранных дел Франции. После протокольных приветствий этот великий интриган, утверждавший, что "единственное вложение, которое ничего не стоит, но приносит большой доход, – это лесть", перешёл к делу: "Государь, для чего вы сюда приехали? Вы должны спасать Европу, и в этом вас ожидает успех, если вы окажете сопротивление Наполеону. Французский народ вполне усвоил утонченные нравы, французский же государь – нет; российский государь просвещён и образован, чего о русском народе сказать нельзя; а посему государь российский должен быть союзником французского народа".
Шарль Морис де Талейран-Перигор Франсуа Жерар. "Шарль Морис де Талейран-Перигор"
Александру не без труда удалось сохранить спокойно-доброжелательное выражение лица, которое обычно привлекало к нему симпатии. На самом деле он был потрясён: оказывается, не так всё благополучно в окружении императора французов, оказывается, есть слабые места, которыми можно воспользоваться… С этого дня Талейран стал осведомителем (платным!) русского монарха. Наполеон подробно обсуждал с Талейраном все проблемы, которых предстояло касаться на переговорах. И обо всём тотчас же становилось известно Александру. Так что он мог подготовиться к каждой встрече. И – выигрывал. Правда, это были тактические победы. Талейран же одержал победу стратегическую: предавая своего императора, он дистанцировался от него на случай, если военное и политическое счастье изменит Наполеону. Скорее всего, именно тогда произнёс Талейран знаменитые, непревзойдённые по цинизму слова: "Предательство – это вопрос даты. Вовремя предать – это значит предвидеть".
Измена умеющего предвидеть Талейрана и готовность Александра пользоваться услугами предателя были угрожающими симптомами. Но – скрытыми от посторонних глаз. К тому же оба союзника хотя и не доверяли друг другу – друг в друге нуждались. Но ни того, ни другого не афишировали. Напротив, внешне всё выглядело так, что собравшиеся в Эрфурте, чтобы изъявить свою преданность императору французов, немецкие короли, князья и другая именитая публика не уставали умиляться сердечному согласию монархов двух великих держав. Они были вместе не только на переговорах – на смотрах, парадах, пирах, на охоте, на верховых прогулках. И в театре тоже (Наполеон привёз с собой в Эрфурт лучших парижских актёров).
На спектакле "Эдип" (по пьесе не Софокла, а Вольтера) и после него произошло событие знаменательное. Когда блистательный Франсуа Жозеф Тальма произнёс: "Дружба великого человека является благодеянием богов", царь Александр встал и протянул руку Наполеону. Зал встретил этот жест овацией.
При этом Александр вёл привычную двойную игру: посылал секретные письма в Англию, успокаивая британский кабинет, выражая твёрдое желание бороться с Бонапартом. Как бы ни относиться к Талейрану, но нет оснований не верить его мемуарам: "Милости, подарки и порывы Наполеона были совершенно напрасны. Перед отъездом из Эрфурта Александр собственноручно написал письмо императору Австрии, дабы развеять возникшие у него по поводу свидания опасения".
Так вот, вернувшись из театра, Наполеон лёг спать. У дверей его спальни расположились, как обычно, камердинер Констан и вывезенный из Египта телохранитель, мамелюк Рустан (или Рустам – о его имени, происхождении и национальности до сих пор идут споры, одни утверждают, что он тюрок родом из Дагестана, другие – что кыпчак, недавно появилась версия, что армянин). В два часа ночи Констана разбудили глухие и жалобные крики. Такие издает человек, когда его душат. Констан, решив, что Наполеона убивают, рывком отворил дверь спальни. Наполеон лежал, отбросив одеяло и уткнув кулак в живот. Констан испугался, позвал императора. Тот не отвечал. Позвал ещё раз. То же молчание. Наконец, решился притронуться к спящему. От прикосновения Наполеон проснулся, громко вскрикнул: "Что такое?" Камердинер рассказал, что, увидев, как императора мучает кошмар, он позволил себе разбудить его.
"И вы хорошо сделали, – прервал его Наполеон. – Ах, мой друг, какой то был ужасный сон! Медведь разорвал мне грудь и ел моё сердце!"
Наутро Наполеон рассказал Констану, что так и не смог больше заснуть, настолько ужасно было испытанное им во сне.
Ему нередко снились провидческие сны. Они не раз предсказывали то, что потом происходило. Он часто говорил в трудные минуты: "На завтра ночь приносит совет". На этот раз – не поверил, не прислушался к совету. Или не сумел его расшифровать. Если бы понял и поверил, никогда не стал бы воевать с Россией.
12 октября императоры подписали соглашение о возобновлении союза и условились десять лет держать его в тайне. Первым их совместным шагом должно было стать предложение мира Англии на условии, что всё в Европе остаётся без перемен. Предлагаемый договор должен был формально признать перемену династии в Испании и присоединение к русской империи Финляндии и дунайских княжеств. Последнее было реальной победой русской дипломатии.
Стороны пришли к согласию оказывать друг другу вооружённую помощь, если Австрия объявит войну одной из союзных империй. Но это – в случае войны. А вот предупредить войну и заставить австрийцев прекратить военные приготовления Александр так и не согласился. Едва ли он тогда желал новой войны. Скорее всего, как и Наполеон, он хотел мирной передышки и для себя, и для всей Европы. Но подозрительный от природы, да к тому же настроенный Талейраном, он считал опасения Наполеона по поводу воинственных замыслов императора Франца необоснованной выдумкой…
Александр Павлович явно переоценил свою проницательность: 10 апреля австрийская армия под командованием эрцгерцога Карла без объявления войны вторглась в союзную с Францией Баварию. Эрцгерцог Карл Людвиг Иоганн, брат императора Франца, соратник Суворова в сражениях при Фокшанах и Рымнике, полководцем был выдающимся. Но Наполеон его бил. И не раз. Тем не менее помощь русской армии против такого серьёзного противника была более чем желательна.
Александр помочь не отказывается, но… предупреждает австрийцев, что воевать с ними намерен только для вида. И действительно, русские войска, которым предстояло действовать в Галиции, получили секретный приказ избегать любых столкновений с противником. Не следует забывать, что Александр видел в Австрии буфер между Россией и Францией. Он опасался, что уничтожение этого буфера отдаст Россию всецело во власть Наполеона. Это – не оправдание. Это всего лишь объяснение. И не самого благородного поведения Александра, и всё углубляющихся противоречий между странами, которым очень скоро предстоит встретиться не за столом переговоров, а на поле боя.
А монархи больше не встретятся. Никогда. Хотя формально их союз сохранит силу до того, как российский посол во Франции князь Александр Борисович Куракин в 1812-м сложит с себя полномочия и покинет Париж. В те времена такой демарш означал разрыв отношений и начало войны.