Когда началась война, я обратился в ЦК КПСС с коротеньким заявлением: "Прошу привлечь меня к активному участию в борьбе с фашизмом". Мне поручила Родина очень ответственное дело, я был послан в качестве разведчика в тыл германской армии. Когда я ушел на фронт, немного побаивался за свою многодетную семью. Галина Константиновна в это время была окружена вниманием тысяч воспитанников, которых мы с ней воспитали. Благодаря нашей воспитательной деятельности, 10 тысяч трудновоспитуемых детей превратились в великолепных, красивых, звонких людей самого высокого гражданского, нравственного долга. Их раскидала война по всем просторам нашей страны и за ее пределами. Они находили свою мать, Галину Константиновну, старались поддержать ее своими письмами и более ощутимыми вещами – своими аттестатами (документ, по которому мать военнослужащего могла получать его денежное довольствие. – Л.М.).
Три с половиной года моя семья ничего не знала обо мне, как и я ничего не знал о своей семье. В 1944 году я стремился, прежде всего, узнать, где же мои дети, где же те тысячи детей, которых я воспитал, где воюют мои товарищи по колонии. О ком бы я ни узнавал, а узнал я о многих, все проявили себя достойными гражданами – патриотами своей Родины. Я радовался, что этот достойно воюет, увлажнял свои глаза слезами, узнавая, что кто-то погиб смертью героя, а тот храбро воюет, поражая врага, тот своими руками обеспечивает победу над врагом. Можно утверждать, что страстная наука требовательной воспитательной системы не пропала даром. Она смогла воспитать исключительно гордые, красивые человеческие достоинства. Основой этого интересного воспитательного процесса является страстная отдача делу воспитания, которому посвятил свою жизнь Антон Семёнович Макаренко. Подобное воспитательное дело делает честь, великую честь и славу, тысячам наших педагогов, которые воспитали в большинстве своем боевых, преданных своей Родине граждан.
Дорогие друзья, следует сказать, что мы, педагоги, очевидно, сделали не все, недостаточно отдаем себя делу воспитания, коли есть еще брак человеческий. Антон Семёнович предупреждал педагогов: "Никакого нравственного права мы не имеем делать "бракованного человека". Это страшно звучит – "бракованный человек". Кто такой "бракованный человек"? Это насильник, развратник, убийца, алкоголик, бездельник, бюрократ, грабитель, вор и, наконец, самое страшное – изменник Родины. Любую бракованную вещь можно переделать, можно отнести за счет кармана того, кто допустил этот брак, а за чей счет надо отнести "бракованного человека"? Давайте, товарищи педагоги, возьмем этот брак на себя и будем стремиться его не допускать.
Антон Семёнович, я скажу прямо, работал день и ночь. Он имел возможность и развлекаться, и жить какой-то личной жизнью. Может быть, как раз личная жизнь и являла для него труд воспитания и повышения своего знания в этом деле и в самообразовании. Он был исключительно эрудированным человеком и полностью отдавал себя делу воспитания. А мы, в достаточной ли мере отдаем себя делу воспитания? Не превращаемся ли в просто служащих: прийти к 9.00 или к часу и к двум уйти. Мы должны быть в состоянии педагогического воспитательного накала все 24 часа в сутки и даже в состоянии сна. Если бы мы все поступали хоть чуточку так, как поступал Антон Семёнович Макаренко, то, я убежден, что не было бы детских домов для трудновоспитуемых детей. А таких детских домов у нас еще много. У нас не было бы тех, кто бы стремился на скамью подсудимых, тех, которые пополняют кадры в местах заключения.
Наша атакующая, активная, страстная педагогическая деятельность, воспитательная деятельность должна ликвидировать детскую преступность, да и преступность вообще. Если не будет преступников среди детей, то их не будет среди подростков, юношей и взрослых людей. Мы можем свести до минимума проступки тех людей, которые посягают на наше общественное благополучие и на благополучие отдельной личности. Это мы с вами, педагоги, должны делать. Вот в каком исключительно красивом призыве эта мысль была высказана A.C. Макаренко – воспитательный процесс должен происходить на каждом квадратном метре, то есть на тех пространствах, на которых протекает наша с вами жизнь и жизнь наших детей.
Прошло очень много времени с тех пор, как я был колонистом, но эти годы остались в памяти на всю жизнь, а по-другому и не могло быть. Если подробно раскрывать, как жила колония, то придется затратить на это много времени. Хочу отметить, что коллектив колонии был очень дружным. Не без того, чтобы среди воспитанников не было ссор, были, были и драки. Однако если касалось это чести колонии или кто-то обидел кого-то из воспитанников, то в этом случае буквально весь коллектив становился на защиту пострадавшего. В результате получилось так, что окружающее население, которое вначале относилось к нам пренебрежительно, даже с презрением, впоследствии стало опасаться нас, потому что колония стала организованной силой большого коллектива, и лучше с ним было не связываться. Мало того, среди окружающего населения колония, я бы сказал, начала пользоваться заслуженным уважением. Так, уже силами колонистов ставили спектакли с выездами в деревенские школы. Население приходило в колонию на спектакли, лекции, которые читал A.C. Макаренко. Он был совершенно прав, когда говорил о том, что колония стала очагом, рассадником культуры среди крестьянского населения, которое нас окружало.
Заканчивая, хочу сказать следующее. Еще при жизни Антона Семёновича было много его сторонников, которые восхищались его работой, уважали, ценили и понимали его воспитательную деятельность, и в то же время было много противников. К сожалению, и в настоящее время еще много встречается людей, которые работают на педагогическом поприще и считают, что те методы, которые применял Антон Семёнович, сейчас использовать не то чтобы зазорно, скорее, считают их пройденным этапом. Говорят, что A.C. Макаренко якобы жил в свое время, когда то, что он делал, было востребовано. А теперь прошло уже много лет, и нужно что-то новое, что-то другое, забывая о том, что история развития человечества идет к тому, что все будет делаться только через коллектив, всегда будут выдвигаться выдающиеся личности, которые будут руководить коллективом, будут служить примером для его членов. Ни в коем случае не возвратится то время, когда отдельные индивидуальные личности становились, так сказать, как бы эталоном поведения и утверждали свою силу, свою власть. Развитие общества остановить нельзя, оно становится все ярче, так и учение A.C. Макаренко, оно, чем дальше во времени, тем ярче, еще более значительно и более выпукло, что диктует необходимость с большей энергией, настойчивостью внедрять в воспитательную практику методы, которые были им выдвинуты. Его обвиняют в том, что он применял недопустимые способы в деле воспитания, совершенно забывая, что Антон Семёнович был новатором в своем деле. И до A.C. Макаренко были знаменитые педагоги, такие как К. Д. Ушинский. Антон Семёнович искал, а в поиске не всегда сразу найдешь то, что хотелось бы, то, что нужно, то, что правильно. Это относится не только к педагогике, это относится и к технике, науке, в которой разрабатывается какая-то проблема. Не всегда сложившимся путем можно найти истину. Приходится иногда от старого отказываться, искать более приемлемые пути, новые способы и все-таки добиваться поставленной цели. Так было и у Антона Семёновича Макаренко.
Самое главное
(в порядке обсуждения вопросов использования педагогического наследия A.C. Макаренко)
Мне часто приходится слышать:
– Да разве кто-нибудь возражает против идей Макаренко? Сколько в последнее время появилось о нем статей, сколько защищают диссертаций о его педагогических взглядах!
Верно, и статей много, и диссертации защищаются. Но слишком много среди этих работ отвлеченных, таких, которые разбирают вопрос не конкретно, а "вообще".
Я, например, согласен с теми, кто говорит, что опыт Антона Семеновича не может быть в своем чистом виде перенесен в нашу школу. Но почему же они не говорят, что же именно, по их авторитетному мнению, можно из этого опыта использовать, а что не годится, устарело?
Многим, например, кажется, что достаточно ввести в школе отряды и командиров, как идеи Антона Семеновича воплотятся в жизнь. Но разве в этом дело? Совет командиров, сводные отряды, награждение значком "колонист" и многое другое, что играло такую большую роль у нас в колонии, наверное, совсем не следует переносить в школу. Антон Семенович никогда не предлагал никакой рецептурно-организационной сыворотки, вспрыснув которую в любое детское учреждение, страдающее беспорядком, немедленно сделаешь его хорошим. Никакое механическое применение приемов Антона Семеновича пользы не принесет, получится только бессмысленное и уродливое копирование.
Как же быть? Как конкретно, по-рабочему, использовать наследство Антона Семеновича в школе? С этим вопросом учитель-практик обращается к нашей педагогической науке. И что же он получает в ответ? Теоретики либо пожимают плечами и отделываются иносказаниями, либо оглушают неискушенное воображение рядового педагога словами: "специфика", "нормальные", "ненормальные", и делу конец.
Не знаю, есть ли ненормальные дети. За 25 лет работы с детьми я таких не встречал. Но часто приходилось встречаться с ненормальной обстановкой и ненормальным воспитанием. Тут, к слову, позволю себе выразить решительный протест против ярлыка "ненормальные", который приклеивают воспитанникам колонии имени Горького. Я хорошо помню всех своих товарищей и заявляю, что среди них не было ни одного психопата или умственно отсталого. Это были обычные дети-подростки, но на их долю выпало немало горьких дней. Нам тяжело пришлось, но из-под обломков исторических событий нас извлекла заботливая рука молодой советской Родины. Родина согрела нас своим горячим сердцем, дала нам друга и наставника Антона Семеновича Макаренко, научила правильно жить. В свидетели могу призвать инженер-капитана И. Голоса, подполковника А. Задорова, полковника Г. Буруна, доктора Н. Вершнева и других.
Антон Семенович умел вызывать у нас чувство неловкости и стыда за некоторые наши ненормальные поступки. Я помню, как однажды воспитанник Пряничков влетел в спальню с воплем:
– Хлопцы! Там буденовцы!
Все были так поражены, что тут же вылетели из спальни и понеслись по двору к шоссе. Тут, откуда ни возьмись, Антон Семенович. Он очень спокойно сказал:
– Вы что, ненормальные?
– Там буденовцы скачут! – попытался объяснить кто-то, но ватага уже остановилась, и ребята пришли в себя.
– А я, было, подумал, что за вами тигры гонятся, – продолжал Антон Семенович. – Оно, конечно, интересно посмотреть буденовцев, но не так, не по-вороньи. Идемте вместе…
А первого мая 1922 года красивая колонна горьковцев шла по празднично украшенному руслу улицы. За нами, не отставая, следовала толпа любопытных ребятишек. Они лезли под ноги, что-то спрашивали, мешали.
– Прямо какие-то ненормальные, аж стыдно! – по-макаренковски возмущались теперь сами горьковцы.
Совсем недавно, в январе 1951 года, я случайно попал в одну киевскую школу. Великолепное здание, много света, прекрасные классы и кабинеты, а порядки – бурсацкие. Крик, беготня, толкотня, драки. Учителя, изворачиваясь, чтобы их не сбили с ног, с привычной поспешностью перебегали из классов в учительскую. По окончании занятий ребята, чуть не срывая двери с петель, вывалились из школы с тем же бестолковым шумом и гиканьем. Вот все это как раз и кажется мне совсем ненормальным.
В чем беда этой школы? Беда ее заключается в том, что здесь нет коллектива педагогов и коллектива учеников. Здесь все – порознь, вразброд, и если педагог выступает как воспитатель, то только по принципу: учитель один на один с учеником в полной изоляции от коллектива. Притом учитель объясняет, растолковывает, горячится, возмущается, а ученик чаще всего молча слушает.
Во "Флагах на башнях" Антон Семенович говорит о Захарове: "Только недавно он сам освободился от самого главного "педагогического порока": убеждения, что дети есть только объект воспитания. Нет, дети – это живые жизни и жизни прекрасные, и поэтому нужно относиться к ним, как к товарищам и гражданам, нужно видеть и уважать их права на радость и обязанность ответственности".
Самое главное у Антона Семеновича – учение о детском коллективе. Человек может быть правильно воспитан только в коллективе. При этом ни один воспитатель не имеет права действовать в одиночку, на свой собственный риск: "Должен быть коллектив воспитателей, и там, где воспитатели не соединены в коллектив и коллектив не имеет единого плана работы, единого тона, единого точного подхода к ребенку, там не может быть никакого воспитательного процесса".
Это значит, что педагоги должны быть объединены в коллектив, воодушевленный одной мыслью, одним принципом, одним стилем. Только при этом условии может быть создан детский коллектив с разумной и радостной дисциплиной, с прекрасной, радостной целью, стремясь к которой, этот детский коллектив растет, крепнет, умнеет.
Только в таком коллективе ребенок не будет относиться в дисциплине как к чему-то скучному, однообразному, надоевшему, навязанному извне. Он на практике убедится, что дисциплина – это форма для наилучшего достижения общей цели. Здесь у него будет развиваться чувство долга, здесь он научится поступаться личным во имя общего: вернее, это общее и станет для него личным.
Многие школы не стали у нас коллективами, это разрозненные учителя и разрозненные дети, – вот в чем главная беда. Если нет коллектива, нет традиций, нет общественного мнения, по-настоящему работать нельзя, в этом я глубоко убежден.
Одна из прекрасных находок Антона Семеновича – "логика параллельного педагогического действия" – как раз в том и заключается, что педагог безгранично расширяет свои воспитательные возможности. Он получает возможность влиять на ученика не только прямо, непосредственно, но и через коллектив. Если кто-либо из ребят провинился, то отвечать должен не только он сам, но и коллектив, членом которого он является. Нужно ли объяснять, как при этом развивается в ребенке чувство ответственности перед коллективом, перед товарищами? Мало того, и остальные не остаются пассивными, происходит обратное воспитательное воздействие на самый коллектив, потому что он осуждает поступок товарища, переживает этот поступок, раздумывает над ним и осознает свою ответственность за поведение каждого своего члена.
Когда начинаешь понимать саму суть идей Антона Семеновича, а не отдельные приемы, только тогда начинаешь чувствовать себя по-настоящему сильным в детском коллективе.
Педагогическая совесть, чувство ответственности, страстная любовь к делу, требовательное уважение к детям, нравственная чистота, воспитательная оперативность, педагогическая смелость и оптимизм, творческое отношение к своей работе – вот что надо понять и почувствовать в книгах Антона Семеновича, вот чему надо у него учиться. В его драгоценном наследстве предусмотрены почти все конкретные, рабочие случаи, и нам, педагогам, прямым наследникам этого богатства, следует научиться не механически, а грамотно и разумно пользоваться им.
Для начала рядовому учителю надо помочь, и это дело теоретиков педагогической науки, которым, на мой взгляд, следует отказаться от эффектной стрельбы из закрытых кабинетов такими словами, как "специфика", "ненормальные" и т. д. Надо также понять, что без конкретного, глубокого знания сегодняшней школы невозможна никакая подлинно научная работа в области педагогики.
Я глубоко убежден: нельзя учить учителей, нельзя наставлять их, если сам ты далек от школы и оторван от нее. Никогда бы Антон Семенович не написал своих замечательных книг о воспитании, если бы не отдал всей жизни детям.
Подушка
Как-то в погожее октябрьское утро 1922 года меня вызвал к себе Антон Семенович и предложил:
– Собирайся, Семен, поедешь в банк.
– Есть! – отсалютовал я и поспешил из кабинета.
Переодеваясь во все возможно лучшее, натягивая чьи-то сапоги, я как бы расшифровывал всю многосложность лаконического задания Антона Семеновича. Он никогда не баловал нас многословной детализацией задания, не задавливал нашей способности мыслить и принимать решения, как удачнее выполнить поручение. Мои сборы были предельно краткими, и уже через десять минут оседланная Мери стояла у крыльца.
– Я готов, Антон Семенович, – доложил я, войдя в кабинет.
Антон Семенович заполнял чек. Я стоял у стола и ждал. Вдруг мой взгляд выхватил из-под руки Антона Семеновича выведенное им каллиграфическим почерком: "двадцать пять тысяч рублей". Глаза мои расширились, мне сделалось как-то чудно и жарко. Эта цифра как бы прошуршала своим бумажным языком: "Какой ты значительный, Семен!" И я позволил себе то, что называлось у нас разгильдяйством. Я нарушил позу приличия. Я облокотился локтями на стол, будучи зачарованным волшебной цифрой – двадцать пять тысяч! Раньше я ездил за деньгами в город, но более десяти тысяч еще не привозил.
Не отрываясь от заполнения чека, как будто вдруг вспомнив что-то, Антон Семенович обратился ко мне:
– Будь добр, Семен, пойди, пожалуйста, в спальню и принеси мне подушку.
– Есть! А чью подушку принести вам?..
– Да все равно. Но лучше свою, – ответил Антон Семенович.
Уже в дверях мною овладело какое-то чувство тревоги. И очень тихо я спросил:
– А зачем вам подушка, Антон Семенович?
Он спокойно ответил:
– Да, собственно, не мне нужна она, а тебе. Я положу ее вот здесь, на столе, с краю. И когда ты в следующий раз облокотишься, то чтобы не очень мучило твои локоточки.
Я сгорел…
Наконец, чек у меня. Я прямо с порога кабинета взлетел в седло, и встревоженная Мери с места понеслась галопом. А в такт подскокам в седле меня колотила мысль: подушка, подушка… После этого случая не помню, чтобы когда-нибудь я наваливался на стол.
1953 г.
Самый сладкий стакан соленого чая
После утомительной репетиции пьесы А. Толстого "Бунт машин", где я играл Адама, никак не лезли в голову заданные в школе уроки. А школы у нас в детской трудовой колонии имени М. Горького было две: одна – для всех, общая, и другая – для подготовки на рабфак. В этой другой занимались десять колонистов; программу составил сам Макаренко, и по всем предметам занятия проводил только он.