Подчеркивая роль воспитателя в воспитании детей, Макаренко писал, что его воспитатели "всегда были на месте, минута в минуту, всегда были деятельны и восприимчивы к каждому неверному тону в колонии, на дежурство выходили по заведенной традиции в самом лучшем своем платье, подтянутыми и прибранными" [1, с. 178]. Антон Семенович в краткой, но простой, ясной форме определил, когда воспитатель может пользоваться авторитетом у детей: когда вы блещете работой, знанием, удачей, тогда они все на вашей стороне, и они не выдадут. "Все равно, в чём проявляются ваши способности, все равно, кто вы такой: столяр, агроном, кузнец, учитель, машинист" [1, с. 185].
"И, наоборот, как бы вы ни были ласковы, занимательные разговоре, добрый приветливы… если на каждом шагу видно, что своего дела не знаете, если все оканчивается браком или "пшиком", – никогда вы ничего не заслужите, кроме презрения, иногда снисходительного и иронического, иногда гневного и уничтожающе враждебного, иногда назойливо шельмующего" [1, с. 185], и, безусловно, никакие предписания и указания не помогут заставить детей уважать такого воспитателя.
В педагогической работе Антона Семёновича Макаренко определенное и соответствующее место занимала школа и художественное воспитание. Педагогическая система его воспитания сложилась на основе изучения им богатого наследства педагогической науки. Он взял все лучшее из опыта и теории классиков педагогики. Свой опыт и систему он строил, следуя задачам воспитания нового человека.
Антон Семёнович Макаренко своим опытом "и обобщениями" внес в науку педагогики ряд совершенно бесспорных положений и обобщений. И чем смелее и скорее школа и воспитательные учреждения будут организовывать коллектив, воспитывать в детях дисциплину, ответственность, дружбу, товарищество между детьми, чем скорее педагоги научат детей всю работу в школе и вне ее связывать с коллективными интересами, как это делал Антон Семёнович Макаренко, тем успешнее мы разрешим важнейшие задачи воспитания.
Литература
1. Макаренко A.C. Педагогическая поэма / сост., вступ, ст., примеч., коммент. С. Невская. М.: ИТРК, 2003.
2. Макаренко A.C. Педагогические поэмы: "Флаги на башнях", "Марш 30 года", "ФД-1" / сост., вступ, ст., примеч., коммент. С. Невская. – М.: ИТРК, 2013.
По стопам своего учителя
В "Правде" 17 марта (1940 г. – Л.М.) была помещена статья тов. Кропачевой "Неиспользованное наследство". Я совершенно согласен с этой статьей. Думаю, прочитав её, многие педагоги испытали чувство большой радости. Нельзя предавать забвению замечательное наследство Антона Семёновича Макаренко, нельзя игнорировать те успехи, которых он добился, и незачем тратить время на поиски уже найденных методов воспитания.
Я сам – воспитанник Антона Семёновича. Жизнь свою посвятил тому же делу, что и он. Когда в моей педагогической работе возникает какое-либо затруднение, я тотчас же стараюсь представить себе, как бы поступил в этом случае Антон Семёнович.
Я постарался перенять у него страсть, пыл, твёрдость, но вместе с этим пришлось унаследовать ещё и наркомпросовские передряги. Постоянно в своей работе я наталкиваюсь на сильнейшее сопротивление. Каждую мелочь, как бы бесспорна она не была, приходится брать с бою.
В 1928 году Антон Семёнович командировал меня в Ленинград.
– Посмотри, – сказал он, – что делается в ленинградских детских домах.
Я поехал и посмотрел. Должен признаться, впечатление вынес я из этого осмотра не слишком благоприятное. И было решено, что возьмусь я руководить колонией, работа в которой была совершенно развалена. Дети ненавидели педагогов, друг друга. Драки не прекращались, грязь всюду была страшнейшая. Незадолго до моего прихода в колонию ребятишки – ни много, ни мало – стали нападать на автомобили и две машины даже опрокинули.
"Вследствие полного развала воспитательной работы и совершенного отсутствия данных к восстановлению нормальной работы 66-ю школу-колонию закрыть" – гласил приказ заведующего Ленинградским отделом народного образования. Я получил этот детский дом в феврале 1931 года, а через три месяца, в мае, ко мне приехали первые пять "линкольнов" с иностранными делегациями. И оставили восторженные отзывы.
"Объездив Европу, – писала группа английских педагогов, – мы нигде ничего подобного не встречали".
"В колонии, – писали американские учителя, – царит атмосфера дружбы и взаимного доверия между воспитателями и детьми. Наказания отсутствуют. Всюду чистота и порядок".
В таких же примерно словах выразили впечатление, которое на них произвела колония, и голландцы, и французы.
Наконец, приехал инспектор пригородного районного отдела народного образования. Посмотрел, посмотрел и написал так: "Система воспитания, проводимая тов. Калабалиным, находится в полном разрезе с положением от 1927 года. Тов. Калабалин навыдумывал отсебятины, муштрует ребят. Завёл отряды, салюты, командиров. Больше того, – даёт сигналы, а не звонки. Предлагаю эту палочную систему ликвидировать".
– Но дети-то, дети неузнаваемы! Чистые, весёлые, здоровые!
– А это я отношу за счёт личных качеств тов. Калабалина, – последовал ответ.
Антон Семёнович Макаренко был для своих воспитанников товарищем и в труде, и в игре, и в фантазии. Вот и в своей колонии я хотел применить всё это, потому что помнил, какое значение имеет хорошо организованная игра, игра серьёзная, исполненная глубочайшего содержания. Да, в моей колонии тоже были сигналы, военный строй, знамя, барабан и неукоснительно строгий порядок. "Теперь на это смотрят иначе. Ведь с тех пор прошло около десяти лет" – могут сказать мне. Верно. Но многое ли изменилось? Я и теперь постоянно слышу одни и те же упрёки:
– Вы макаренковщину насаждаете. Вы командирскую систему заводите, порочную систему.
– Так во всём.
Тов. Кропачёва писала в своей статье о том, что в коллективе на практической работе можно воспитать умение подчинять своё личное общественному, воспитать чувство долга, научить делать "неинтересное", если этого требуют интересы коллектива. И я тоже стремлюсь, чтобы мои воспитанники умели делать черную, грязную работу. Я не хочу, чтобы они выросли белоручками.
С чем же я сталкиваюсь на практике? Детский дом, которым я руковожу, сейчас, находится в ста километрах от Москвы, в Малинском районе. Приезжая ко мне, представители различных организаций воздевают руки к небу и с ужасом говорят:
– Ах, у вас девочки моют полы, сажают картошку! Разве это допустимо?
А в районном комитете партии мне совершенно официально заявили:
– Это дело надо прекратить.
Уточню: девочкам, которые моют полы, по 15–16 лет. В колхозах такие девочки и мальчики нередко зарабатывают по 400–500 трудодней. Мы, воспитатели, вставая рано утром, успеваем до школы приготовить обед, убрать в квартире, иной раз и постирать, и полы помыть. А наши учащиеся, почему они должны сидеть сложа руки, почему бы и им не научиться сажать картошку, работать в огороде, поле, свинарнике?
Я считаю, что существующая в детских домах система воспитания способна растить только иждивенцев и бездельников.
Нельзя всё воспитание основывать на интересе, нужно воспитывать закалённого, выносливого человека, который умел бы проделывать скучную, неприятную работу, если она нужна. И я убеждён: только труд, только работа помогает мне создавать из этого, казалось бы, непригодного материала настоящих людей.
И ещё. Нам, воспитателям, говорят:
– Помните, вы имеете дело с детьми. На детей нельзя повышать голос, нужно говорить спокойно и ласково.
Есть у меня воспитанник Шумков. Год тому назад он палкой загнал ко мне в кабинет молодую учительницу, приехавшую к нам на практику. По наркомпросовской логике я со слезой в голосе должен был прошептать:
– Коля, разве так можно?
Нет, искренне возмущённый, я вскочил со стула и, ударив по столу кулаком, с негодованием крикнул:
– Кто ты!?
Дальнейший разговор протекал в том же, отнюдь не бесстрастном и, наверное, не "педагогическом" тоне. И Шумков ушёл уничтоженный и раздавленный.
Как можно по-рыбьи спокойно и бесстрастно реагировать на возмутительные поступки, особенно если эти поступки совершаются достаточно взрослыми детьми, лет 13–14?! Макаренко с нами никогда не сюсюкал. Он говорил с нами, как с равными, уважая в нас будущих людей. И, если мы совершали что-нибудь скверное, он искренне возмущался.
Неверно, что строгий и требовательный тон запугивает. Вот Шумкову сейчас 13 лет. Он заведует в нашем детском доме свиноводческой фермой – хороший, энергичный работник, вежливый и культурный мальчик.
Последователей Макаренко часто винят в том, что они требуют рецептов, шаблонов. Макаренко к каждому подходил сугубо индивидуально. Чтобы раскрыть личность своего питомца, он далеко выходил за пределы установленных требований и правил. Он в каждом новом случае поступал по-новому, постоянно, беспрерывно творил. И свой чудесный опыт он оставил тем, кто хочет работать с детьми, воспитывать и перевоспитывать их. И мне думается, бесспорно, одно: до сих пор в нашей педагогической науке – беспорядок и неопределённость. В поисках нового почти всегда забывают о том, что многое уже раскрыто и найдено и, в частности им, замечательным педагогом и человеком Антоном Семёновичем Макаренко.
Раздел IV
Осмысление педагогического опыта
Начало педагогического опыта
В 1931 году я спросил разрешения у Антона Семёновича на испытание своих сил, опыта, а, главное, действия системы, которую имел возможность изучать, – системы Антона Семеновича, но в других условиях и не под его началом. Окажусь ли я достойным учеником своего учителя? Оправдаю ли его доверие и надежды?
В Ленгороно я просил предоставить мне место воспитателя в одном из худших по своей организации детских домов. Такое учреждение под титулом "66-я школа-колония для трудновоспитуемых детей" нашлось. Положение было действительно трудное. В Ленгороно меня предупредили, что это учреждение подлежит расформированию, так оно неисправимо запущено. Если удастся наладить там работу, то Ленгороно готово еще на год отсрочить ликвидацию школы-колонии. Я обещал уложиться в более короткие сроки.
Это была типичная малина-ночлежка, скопление воришек, которые день проводили в городе, занимаясь воровским промыслом, а к ночи сползались в колонию. Мои попытки собрать ребят для знакомства и беседы были безуспешными. Засады в столовой не приносили пользы, так как ребята просто не являлись туда, не нуждаясь в нашей пище.
Карауля у корпуса, я пытался помешать ребятам выходить в город, но они и мимо меня не проходили, и в корпусе их не оказывалось. Воспитатели сидели по своим квартирам-бастионам и не подавали признаков жизни.
И вот на третий день своего безуспешного блуждания по колонии я натянул волейбольную сетку на столбы, надул мяч и стал играть в надежде, что кто-нибудь из ребят соблазнится и составит мне компанию. Это было около шести часов дня, когда, как правило, ребята начинали сползаться домой. Однако ко мне никто не подошел. Вдруг где-то совсем близко задребезжал сигнал, как-то тревожно, взахлеб. Окна второго этажа спален распахнулись, и в них показались букеты мальчишеских голов. Все, кто был во дворе, стремглав бросились в дом. Со второго этажа хором закричали: "Бык! Бык! Убегай!" И я увидел во дворе огромного быка. Он шел, горделиво останавливаясь, загребал передними ногами землю и забрасывал ее на свою могучую спину. Он шел в мою сторону. "Бежать!" И вдруг я подумал: я побегу от этого зверя и… делать здесь мне больше нечего. Позор, слава труса взметнется мне вслед стоголосым улюлюканием трусливо торчащих в окнах мальчишек.
А бык подошел к сетке и стал играть рогами. Пока бык развлекался сеткой, намотав ее на рога, я лихорадочно искал выход. Бык развернулся ко мне задом, а я схватил его за хвост и стал ногами бить по его ногам и сдавленным голосом уговаривать вернуться на хозяйственный двор. Я решил, что только вместе с его хвостом оторвусь от быка. Через некоторое время мне удалось укротить его и погнать в стойло.
А когда я вернулся во двор, то ко мне подошли несколько ребят и, не скрывая своего любопытства и восторга, заговорили:
– Вы в самом деле не испугались нашего быка?
– А здорово вы его!..
– А все-таки испугались, да, испугались?
– Да как вам сказать… Вообще-то струхнул. А потом решил, что если таких телят бояться, то лучше и на свете не жить.
– Ого! Это теленок называется! Ничего себе теленок. Так он же лошадь запорол! Когда он вырывается, так дядя Гриша специальный знак дает, чтобы люди убегали, – затараторил курносый мальчишка.
– Так я же не знал, что его надо обязательно бояться. Если бы знал, то вместе с вами побежал бы на чердак.
Эффект был неожиданный, но нужный.
– Идемте к нам в спальню, – баском проговорил угрюмый мальчик, в котором без труда угадывался "авторитет". Я пошел.
Но что-то похоже на общее собрание состоялось только через несколько дней. А до этого собрания я интриговал ребят, входил в их гущу, разламывал ледок отчуждения то шуткой-прибауткой, то трудовыми и игровыми вспышками разрушал "авторитет" вожаков, распознавая их, высматривал будущих командиров, влюблял в себя толпу.
А потом уже пошли настоящие собрания, заседания совета командиров, борьба за каждого члена коллектива и воспитание коллектива.
5 мая 1932 года во двор колонии ворвались пять легковых автомобилей. Это была первая экскурсия иностранцев. Приехали педагоги Англии. Покидая колонию, они оставили следующую запись: "Мы чрезвычайно заинтересовались колонией и остались под большим впечатлением от организации дела воспитания детей, царящей атмосферы дружбы и доверия между заведующим и детьми и отсутствием суровой дисциплины и наказания…"
Что же случилось, что за такое время учреждение, являвшее собою дурную малину, где 150 ребят развлекались игрой в карты, пьянкой, воровством, преобразилось? И не только преобразилось, а было признано образцово-показательным?
А произошло то, что произошло с Иваном Царевичем, когда он испил живой воды. Система организации детского коллектива A.C. Макаренко, возникшая на Украине, оказалась одинаково живительной и в детских учреждениях Ленгороно. Применил я эту систему в 66-й школе-колонии, как говорится, слово в слово. Результаты были воистину изумительными. В 1934 году, в год самого убедительного успеха, в год моего предполагавшегося личного рапорта Антону Семёновичу, собравшемуся навестить мою колонию, мне был нанесён страшный удар. Мой трёхлетний сын стал жертвой садиста-подростка, присланного накануне убийства из приёмника. Сказалось то, что он уже успел совершить не одно подобное преступление.
Какой-то угодник от педагогики тут же, у еще открытой могилы моего первенца, посоветовал бросить это проклятое дело. Ничего, мол, хорошего из этих беспризорников не получится, а вот так, как вашего сына, всех нас поубивают. Им все можно. Я так посмотрел на этого педагогического дьячка, что он не на шутку струсил и, не дожидаясь погребения, скрылся.
Нет, я не бросил поля брани, не отступил, не изменил педагогическому долгу. И не пищал. Антон Семенович писал мне тогда: "Дорогие мои, я не пишу вам слова утешения, я с вами, чувствуйте меня рядом с собой, как чувствую я вас, ваши плечи, ваши сердца. Бывает иногда в жизни такая заваруха, что, кажись, выхода нет, хоть погибай или отступай. То и ценно в нас, что мы отступать-то и не приучены. Верю тебе, Семен, найди в себе силы перенеси это страшное горе, помоги Гале…".
Со всех концов я получил в эти дни письма от совоспитанников колонии имени Горького. Думаю, что этот поток доброй, товарищеской поддержки был результатом подсказки Антона Семеновича…
Из дневника С.А. Калабалина
Вопрос о воспитании физически здорового и высоконравственного поколения
Помнится, в 1922 году, будучи воспитанником детской трудовой колонии имени М. Горького, я был свидетелем возмутительной забавы. Группа колонистов, здоровых, загорелых подростков в возрасте 14–18 лет, развлекалась на спортивной площадке. Мимо проходила жена инструктора столярной мастерской, страдавшая сильной близорукостью. Вдруг один из самых "уважаемых" хулиганов отбежал от нас и с кошачьими ужимками распластался на тропинке, почти у самых ног женщины. Та, не видя, споткнулась и упала, что и послужило причиной взрыва дикого хохота десятка здоровых глоток. Будущих мужчин.
Эта злая "шутка" моего товарища вызвала во мне вспышку гнева и возмущения. Я прошипел в лицо "героя" какое-то для него оскорбление. Он ответил тем же. Тормоза сорвались, и мы бросились друг на друга с кулаками.
– Семён прав, нехорошо это получилось. Да перестаньте же драться! – гремел Григорий Бурун, расталкивая нас.
…Нельзя мириться с тем, чтобы один человек своей жизнью, своими поступками не укреплял уверенное благополучие другого человека, а, наоборот, разрушал бы его, вызывал бы в своем согражданине страх, отчаяние, угнетённость насилием.
Как-то мы спросили у Антона Семёновича, какие преступления он считает самыми опасными и какие меры наказания следует применять. Антон Семёнович ответил примерно так:
– Измена Родине, насилие и убийство плюс хулиганство и воровство. И карал бы за эти преступления беспощадно сурово.
Общество должно всеми доступными ему средствами оберегать себя от всяких признаков насилия и других аморальных явлений, оскорбляющих честь новой на земном шаре нации – советской. Кто же они, эти нарушители общественного порядка, пьяно уродствующие, оскорбляющие наше славное прошлое, марающие наше великое рабочее сегодня? К сожалению и стыду нашему, это наши дети. Они росли и воспитывались в наших семьях и детских садиках, в нашей школе, в пионерских и комсомольских организациях. Это наш брак. А между тем этого брака могло бы и не быть. Во всяком случае, он мог быть сведён до микроскопического минимума.
Кто же те, кто подвергается оскорблениям, насилию, надругательствам хулиганов? Это, прежде всего, наши матери и сестры, жёны и невесты. Так не пора ли нам самим навести порядок в своём собственном доме? Пора – и без оглядки на то, а не хихикнет ли сосед.
Нам нужен порядок и такой, который оберегал бы благополучие и общественное спокойствие в нашем трудолюбивом доме. И на дверях этого дома не должны висеть замки, какие висели на лабазах новгородских купцов. Не замки должны оберегать наш сон и добро, а закон, сила и культура быта народного, дружба народная, уважение друг к другу и беспощадное преследование тех, кто посягает на жизнь и душевный покой людей.
Какие же меры борьбы с аморальными проявлениями представляются мне полезными и возможными?
Всех насильников, воров, хулиганов, садистов – судить и применять самую беспощадную кару к ним, как к социально опасным типам. Всеми доступными средствами и авторитетом наших правительственных органов внушить гражданам право на активное сопротивление и отпор всяким попыткам проявлений хулиганства.