Макаренко во всем этом видел еще и чисто манерную отделку и внешнюю опрятность. Четкое "есть", встать по сигналу… А разве трезвон в колокол или в подвешенный лемех от плуга лучше, призывнее сигнала на трубе, серебряного, голосистого?
Я не знаю, как сложна у вас военизация, но из Вашего письма подозреваю, что не военизация у вас, а только строевая муштрочка. Военизация – это, значит, и преподавание военных дисциплин, хотя бы строевой субординации, караульной службы и прочее. Но может, Вы преждевременно протестуете против военизации у Вас? Если строевая муштра приносит организующий полезный эффект, то пусть она живет и здравствует, тем более что у вас ребята даже в форме. Потом оно само собой отойдет, примет другие формы, методы и приемы.
Работа воспитателей у нас организована так же, как у вас. Организация приготовления уроков, организация развлечений, труда, досуга, работа кружков, спорта, хозяйственно-бытовые дела в группах и отрядах.
Роль воспитателя сложна и многогранна. Надо в какой-то мере быть эрудированным во всех предметах. Кто виноват в получении двойки? В одном случае воспитатель – менее всего, в другом случае учитель – более, в третьем случае – ученик наиболее всего виноват. Значит, он еще не дисциплинирован, и над ним надо много и умно работать воспитателю, учителю и всем, кто с ним соприкасается.
Вы вот ставите нравственную сторону воспитания ниже по своему значению, чем образовательную. А мне кажется, что прежде всего надо воспитывать, а потом обучать. Хорошо, если эти оба процесса составляют единое целое.
Некоторые граждане Болгарии и ЦК Союза работников просвещения и культуры уже приглашали меня и мою супругу в гости в вашу страну. Я с большим удовольствием воспользуюсь этим любезным приглашением. Но в прошлом году не сумел выбраться. Пусть напишет ваше Министерство нашему Министерству просвещения, и, может, я сумею весной 1960 г. приехать к вам. Тут уж мы и наговоримся и поспорим.
Хорошо ли я ответил, не знаю. Но отвечаю с любовью к Вам и Вашим коллегам.
Ваш С. Калабалин
Из дневников C.A. Калабалина
В 1931 г. я спросил разрешения у Антона Семёновича на испытание своих сил, опыта, а, главное, действия системы, которую имел возможность изучать, – системы Антона Семеновича, но в других условиях и не под его началом. Окажусь ли я достойным учеником своего учителя? Оправдаю ли его доверие и надежды?
В Ленгороно я просил предоставить мне место воспитателя в одном из худших по своей организации детских домов. Такое учреждение под титулом "66-я школа-колония для трудновоспитуемых детей" нашлось. Положение было действительно трудное. В Ленгороно меня предупредили, что это учреждение подлежит расформированию, – так оно неисправимо запущено. Если удастся наладить там работу, то Ленгороно готово еще на год отсрочить ликвидацию школы-колонии. Я обещал уложиться в более короткие сроки.
Это была типичная малина-ночлежка, скопление воришек, которые день проводили в городе, занимаясь воровским промыслом, а к ночи сползались в колонию. Мои попытки собрать ребят для знакомства и беседы были безуспешными. Засады в столовой не приносили пользы, так как ребята просто не являлись туда, не нуждаясь в нашей пище.
Карауля у корпуса, я пытался помешать ребятам выходить в город, но они и мимо меня не проходили, и в корпусе их не оказывалось. Воспитатели сидели по своим квартирам-бастионам и не подавали никаких признаков жизни.
И вот на третий день своего безуспешного блуждания по колонии я натянул волейбольную сетку на столбы, надул мяч и стал играть в надежде, что кто-нибудь из ребят соблазнится и составит мне компанию. Это было около шести часов дня, когда, как правило, ребята начинали сползаться домой. Однако ко мне никто не подошел. Вдруг где-то совсем близко задребезжал сигнал, как-то тревожно, взахлеб. Окна второго этажа спален распахнулись, и в них показались букеты мальчишеских голов. Все, кто был во дворе, стремглав бросились в дом. Со второго этажа хором закричали: "Бык! Бык! Убегай!" И я увидел во дворе огромного быка. Он шел, горделиво останавливаясь, загребал передними ногами землю и забрасывал ее на свою могучую спину. Он шел в мою сторону. "Бежать!" И вдруг я подумал, я побегу от этого зверя и… делать здесь мне больше нечего. Позор, слава труса взметнется мне вслед стоголосым улюлюканием трусливо торчащих в окнах мальчишек.
А бык подошел к сетке и стал играть рогами. Пока бык развлекался сеткой, намотав ее на рога, я лихорадочно искал выхода. Бык развернулся ко мне задом, а я схватил его за хвост и стал ногами бить по его ногам и сдавленным голосом уговаривать вернуться на хозяйственный двор. Я решил, что только вместе с его хвостом оторвусь от быка. Через некоторое время мне удалось укротить его и погнать в стойло.
А когда я вернулся во двор, то ко мне подошли несколько ребят и, не скрывая своего любопытства и восторга, заговорили:
– Вы в самом деле не испугались нашего быка?
– А здорово вы его!..
– А все-таки испугались, да, испугались?
– Да как вам сказать… Вообще-то струхнул. А потом решил, что если таких телят бояться, то лучше и на свете не жить.
– Ого! Это теленок называется! Ничего себе теленок. Так он же лошадь запорол! Когда он вырывается, так дядя Гриша специальный знак дает, чтобы люди убегали, – затараторил курносый мальчишка. – Так я же не знал, что его надо обязательно бояться. Если бы знал, то вместе с вами побежал бы на чердак.
Эффект был неожиданный, но нужный.
– Идемте к нам в спальню, – баском проговорил угрюмый мальчик, в котором без труда угадывался "авторитет". Я пошел.
Но что-то похоже на общее собрание состоялось только через несколько дней. А до этого собрания я интриговал ребят, входил в их гущу, разламывал ледок отчуждения то шуткой-прибауткой, то трудовыми и игровыми вспышками разрушал "авторитет" вожаков,
распознавая их, высматривал будущих командиров, влюблял в себя толпу.
А потом уже пошли настоящие собрания, заседания совета командиров, борьба за каждого члена коллектива и воспитание коллектива.
5 мая 1932 г. во двор колонии ворвались пять легковых автомобилей. Это была первая экскурсия иностранцев. Приехали педагоги Англии. Покидая колонию, они оставили следующую запись: "Мы чрезвычайно заинтересовались колонией и остались под большим впечатлением от организации дела воспитания детей, царящей атмосферы дружбы и доверия между заведующим и детьми и отсутствием суровой дисциплины и наказания…"
Что же случилось, что за такое время учреждение, являвшее собою дурную малину, где 150 ребят развлекались игрой в карты, пьянкой, воровством, преобразилось? И не только преобразилось, а было признано образцово-показательным?
А произошло то, что произошло с Иваном Царевичем, когда он испил живой воды. Система организации детского коллектива A.C. Макаренко, возникшая на Украине, оказалась одинаково живительной и в детских учреждениях Ленгороно. Применил я эту систему в 66-й школе-колонии, как говорится, слово в слово. Результаты были воистину изумительными. В 1934 г., в год самого убедительного успеха, в год моего предполагавшегося личного рапорта Антону Семёновичу, собравшемуся навестить мою колонию, мне был нанесён страшный удар. Мой трёхлетний сын стал жертвой садиста-подростка, присланного накануне убийства из приёмника. Сказалось то, что он уже успел совершить не одно подобное преступление.
Какой-то угодник от педагогики тут же, у еще открытой могилы моего первенца, посоветовал бросить это проклятое дело. Ничего, мол, хорошего из этих беспризорников не получится, а вот так, как вашего сына, всех нас поубивают. Им все можно. Я так посмотрел на этого педагогического дьячка, что он не на шутку струсил и, не дожидаясь погребения, скрылся.
Нет, я не бросил поля брани, не отступил, не изменил педагогическому долгу. И не пищал. Антон Семенович писал мне тогда: "Дорогие мои, я не пишу вам слова утешения, я с вами, чувствуйте меня рядом с собой, как чувствую я вас, ваши плечи, ваши сердца. Бывает иногда в жизни такая заваруха, что, кажись, выхода нет, хоть погибай, или отступай. То и ценно в нас, что мы отступать-то и не приучены. Верю тебе, Семен, найди в себе силы перенеси это страшное горе, помоги Гале…".
Со всех концов я получил в эти дни письма от своих воспитанников по колонии имени Горького. Думаю, что этот поток доброй, товарищеской поддержки был результатом подсказки Антона Семёновича…
* * *
Некоторые педагоги до сих пор пожимают плечами: не переборщил ли Макаренко, безусловно опираясь на коллектив? Ведь, в конечном счете, нам надо воспитать личность. Коллектив не цель, а всего лишь средство. Тут кроется хитрая диалектика. Для организатора воспитательного процесса коллектив и цель, особенно на первой стадии его развития, и средство – на втором этапе. Для самих же участников воспитательного процесса, то есть для ребят, он должен выступать как цель. Мы не хотели, чтобы каждая отдельная личность чувствовала себя объектом воспитания. Для нас ребёнок – объект воспитания, для себя он – живой человек, и убеждать его в том, что он только будущий человек, что он – явление педагогическое, а не жизненное, невыгодно и неправильно.
* * *
…Сталинирская TBK. В первый день пребывания в колонии я решил не делать с детьми официальной встречи. Ходил по колонии, заглядывал во все "щели", изучал "боевую" обстановку… Я говорил с работниками колонии, а ребят как бы не замечал. Они тоже держались на приличном расстоянии от меня, делали вид, что не интересуются мною. Но не выдержали: разведчики стали кружить на близком расстоянии, их пути стали "невзначай" скрещиваться с моими зигзагами по двору. Наконец, один из них метнул на ходу в меня вопросом:
– Вы будете у нас замначем?
– Тебе это лучше знать, буду или нет… (У пацана рот бубликом, а лицо скорчилось недоуменным вопросом.)
– Да-да, это решать будете вы. И если станете очень просить меня, то, может быть, я и останусь в этом хлеву. Но передай пославшим тебя, что замнач сердитый. Не люблю трусов, лентяев, воров, грязнух и дураков.
Хлопец прыснул, распустил свои лохмотья в многочисленные крылья и улетел в направлении спален. Торчащие из окон и дверей
головы ребят скрылись. Я знал, что в эту минуту в спальнях, в которых я еще не был, разведчик докладывает о разговоре со мной.
В тот день мне хотелось сделать еще что-нибудь такое, чтобы дать ребятам пищу для разговора. В новом строящемся доме я услыхал какое-то завывание. Мне объяснили, что это вопит сидящий в карцере воспитанник М, водворенный туда за неоднократные побеги из колонии. В помещении изолятора передо мною предстал подросток лет 16. Лицо в крови, грудь исцарапана стеклами.
– Зарежусь! Все одно зарежусь! – вопил он.
– Ты чего тут истерику закатываешь?
– А что меня держат? Не хочу я жить в колонии!
– Так тыне хочешь жить здесь? А почему же ты в колонии?
– Забрали меня.
– Значит, пришли к тебе домой, ты сидел, читал книгу, а тебя забрали?
– Нет у меня дома. На базаре это было.
– Ты что же, работаешь на базаре?
– Я просто был на базаре.
– Значит, у тебя дома нет, и ты, такой большой и красивый парень, еще не работаешь, а паразитничаешь? Выгоните его вон! Иди, хороший мальчик, куда хочешь. Ты не имеешь права даже на эту яму. Недостоин. Марш!
– Куда идти, в спальню или из колонии?
– Куда хочешь, туда и иди, истеричка!
Я был уверен, что он пойдет в спальню и будет рассказывать, как новый замнач приказал ликвидировать карцер, а охраннику заняться более полезным делом.
М. не ушел из колонии. Сначала не ушел потому, что ему был интересен странный начальник. Затем мне пришлось изрядно поработать над его характером. А спустя полтора года М. как хорошего ученика и производственника приняли в комсомол.
На второй день я пришел в спальню в 6 часов утра. Излишне описывать жуткое состояние спален, способное возмутить самого нетребовательного воспитателя. Я заглянул в лицо каждому спящему. Не было ни одного такого, кого можно было бы назвать дегенератом, идиотом, садистом. То были нормальные детские лица, но с тенями тревоги, а проснутся – и будет толпа, идеал которой "хватай" и "сопротивляйся", девиз которой – "каждый за себя, а прав тот, кто сильнее".
Организация коллектива! Самая решительная и немедленная организация коллектива нужна им более, чем еда, чем все остальное!.."
В текущем году (1964) из детского дома уйдут на дороги жизни более десяти девушек и юношей. Они прожили в детском доме по одиннадцать лет. Наши выпускники – образованные, интеллигентные люди. Из детского дома они уйдут в институты, в техникумы, рабочие коллективы предприятий и совхозов, а некоторые в армию. Они станут рядом со своими старшими братьями и сестрами, вышедшими из детского дома в прошлом году, и вместе с ними будут навещать свой детский дом как свой родительский дом. Они станут зримой радостью, уверенностью в завтрашнем дне для своих младших братьев и сестер, находящихся еще в детском доме.
Наши "старички" много сил отдали на благо детского дома. Приросли мы к этим детям, и, кажется, отламывается от сердца ломоть трепетно-родного. Радоваться бы родительской радостью, а мы печалимся. Но печаль эта счастливая. Но пока наши "старики" дома. Они в серьезной тревоге – ведь предстоят государственные экзамены. В детском доме это предстоящее событие переживают все: ходят тихо, говорят шёпотом. Или вот такая сценка:
– Сашка? Да не получит он золотую медаль?!
– Так я ж не сказал, что Сашка не получит золотую медаль… Я сказал, что и Мишка получит, а ты…
Так двое малышей выражают свое отношение к академическим успехам своих старших братьев.
В этом и наша отчетливая уверенность, что мы не останемся одинокими родителями. Мы вдруг ясно увидели, что к избаловавшей нас гвардии старших вплотную подошли новые похорошевшие лица. У них нет еще той уверенности и хватки, как у старших, но они уже ощутимая смена. К ним, конечно, придёт и уверенность, и хватка организаторов.
* * *
Прежде всего, я стараюсь понять каждого вновь прибывшего воспитанника. Мне это несколько легче, потому что я сам был и плохим, и хорошим. Помните: однажды меня Антон Семенович выгнал из колонии вместе с вором Митягиным. Это было мне уроком на всю жизнь. К тому же прибавился опыт за много лет работы с детьми в колониях и детских домах.
Через мои руки прошли многие тысячи ребят. Я теперь с первого взгляда на воспитанника могу наметить какие-то перспективные линии. Эту мгновенную оценку можно сделать по глазам, очертанию лба, губам, улыбке и еще по ряду неуловимых черт, которые мы называем обаянием. Стараюсь внутренне вжиться в каждого нового человека, поставить себя на его место и его глазами посмотреть на все окружающее. Если что-то не вяжется, не ладится, то я не могу заснуть, мучаюсь, ищу, прикидываю. Успокоюсь тогда, когда он мне станет понятен, а потом уже начинаю делать свое дело, уверенно сообразуясь с опытом. Если произошло какое-то нарушение, то я почти безошибочно могу сказать, кто это сделал. Это дается опытом, постоянным наблюдением за духовным и физическим развитием детей. Широко пользуюсь на мне проверенным методом – доверием. Но тут надо учесть одно обстоятельство, которое имеет первостепенное значение: надо, чтобы воспитанник верил тебе без всякого подозрения и сомнения. Только тогда можно проникнуть в его душу, да и он сам все расскажет о себе самое сокровенное. Вот тогда только и начинается процесс лепки будущего человека.
* * *
Клемёновский детский дом школьного типа, с большим количеством переростков, пораженных многочисленными пороками и непонятной грубостью с работниками детского дома… Успеваемость составляет 60–70 %. Детские общественные организации фактически отсутствуют. Коллектив работников, и прежде всего воспитатели, находятся в состоянии растерянности и потерянного интереса к делу, не знают, с чего начинать, чтобы вывести детей из их неприятного состояния. Хулиганство и грубость ребят парализовали работу воспитателей. Приняв заведование этим домом, я на общем собрании сказал твёрдо и прямо: "Жить такой оскорбительной для вашего человеческого достоинства жизнью дальше нельзя, и так жить мы не будем. Я буду беспощаден в борьбе за новую, красивую и счастливую жизнь и верю, что рядом со мной встанут смелые ребята, способные с улыбкой на лице пережить и некоторые лишения, и трудности в предстоящей борьбе. Уже с этого собрания мы разойдемся организованными по отрядам, а все командиры отрядов образуют совет командиров. Пусть же наш совет поведет борьбу за то, чтобы мы построили центральное отопление в доме, сделали пристройку для новых спален, провели водопровод, добились бы земельного участка для подсобного хозяйства, чтобы для наших будущих походов по стране приобрели автобус, чтобы заняли первые места в областных спартакиадах, построили стадион и заложили сад. Задачи большие, трудные и, конечно, придётся попотеть – потеть можно, а пищать нельзя…
* * *
Хочу двигаться, жить хочу и видеть хочу разумное, выстраданное человеческое лицо – самого человека…
А и дорого же он достается, этот самый Человек! Но в нем и отдых мой, и утешение…
* * *
Похвалы мы принимали с кислыми рожами и уж если кого и обижали похвалой, так только новичков, неорганизованных, не проникнутых высокими идеями коллективизма.
Я за три года, проведенных в колонии Горького как воспитанник, не помню случая, чтобы на торжественных собраниях лучших из лучших одобряли, премировали. В редких случаях были обыкновенные благодарности, и по прохождении определенных сроков и условий присуждалось звание колониста с наградой нагрудным знаком. Наградой была для всех радость коллектива, улучшение общего благосостояния коллектива.
* * *
Крупными буквами писал на бумаге: "Есть дело для настоящих мужчин!". Ниже ставил цифру "1" и свою фамилию. Намекал: остальные себя приписывайте… Как было не примкнуть к такой компании? И поголовно все детдомовцы выходили вслед за Семеном, чтобы посадить вокруг сады, сделать пристройку к дому, вырыть пруд для купания…