История этих сотен людей показывает, что идеи и методы воспитания, которые воплотил в жизнь наш духовный отец и учитель A.C. Макаренко, должны быть внедрены буквально во все звенья нашей педагогики, и уже это даст колоссальный толчок вперёд делу воспитания нового человека, делу выполнения задач третьей пятилетки…
Если теперь обратиться к Вашей критике литературных достоинств повести, то Вы в статье прежде всего обрушиваетесь на пресловутую "нежизненную красивость" персонажей этой книги. Как можно не заметить, что это не "красивость", а подлинная красота нового человека, красота собранности, подтянутости, точного движения и красота внутренняя, которую надо же уметь, Ф. Левин, видеть.
Антон Семёнович всегда говорил, что советские юноши и девушки, когда они здоровы, счастливы и живут полнокровной трудовой жизнью, они все красивы! А. Макаренко пишет: "Пацан лобастый и серьёзный" или "Володя Бегунок – пацан лет двенадцати, хорошенький, румяный, чуть-чуть важный. Как-то особенно играючи и уверенно ступали его ноги, большие тёмные глаза по-хозяйски оглядывали всё". Разве такой красотой, красотой уверенности не светятся уже наши люди, и не будут обладать ею все члены общества, которое мы строим и куда Вы, критик Ф. Левин, сумели бы войти, только оставив на пороге весь груз прошлого, мешающий Вам видеть счастье нашей жизни?
Вы не понимаете, как это легко и свободно беспризорник (в вашем понимании – калека и вор) переделывается в активного, сознательного коммунара. Вы это считаете неестественным, неправдивым…
Испачканными в чернилах руками не остановить нашей жизни! Коллектив, описанный в книге "Флаги на башнях", существовал; будут ещё более совершенные коллективы, и они бессмертны. A.C. Макаренко не только описал этот коллектив, он создал этот коллектив. Мы – счастливые воспитанники этого коллектива.
И ещё об эстетике. Вам, гр. Ф. Левин, кажется неубедительным в повести "Флаги на башнях" описание организованного комсомольского коллектива, какой был в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского. Радостные, величественные будни братского единства советских людей в труде кажутся Вам слишком пресными. Вам подавай извечные темы торгашеского мира: "Человек человеку – волк!"
Вам недоступны симфонии молодой советской жизни, они режут вам ухо. Чему есть прекрасная аналогия: длинные уши западных эстетствующих меломанов, воспитанных на визгливой джазовой какофонии, не воспринимают величественной красоты русской народной и классической музыки. А советские народы гордятся своей музыкальной культурой и знают, что она имеет мировое значение.
"Флаги на башнях" Вам не понравились, гражданин Ф. Левин потому, что в этой книге идёт речь о тщательной зеркальной шлифовке нового человека, о детском коллективе, о коллективах второй пятилетки… В эти годы оказалось возможным и необходимым перейти к тончайшей ювелирной обработке личности, обработке, стирающей последние остатки праха прошлого, и человеческий коллектив засиял во всей новой красоте и силе.
Эта книга нравится тысячам людей, которые читали её. Они написали об этом в письмах к A.C. Макаренко. Она нравится нам, мы знаем всю глубину раскрытой в ней правды, и мы гордимся, что прожили свою юность именно так, как описал её Антон Семёнович во "Флагах на башнях".
Мы хотим и будем добиваться, чтобы вся наша дальнейшая жизнь была похожа на ту, которая художественно отображена в этой книге.
А Вы, гражданин Ф. Левин, вышли из фарватера нашей жизни и поэтому не понимаете, что Вы с Вашей "критикой" уже потерпели полный крах.
У Вас есть сейчас только один честный выход: на страницах печати отказаться от Вашей статьи "Четвёртая повесть A.C. Макаренко", или за Вас это сделают другие. И мы убеждены, что это так и будет.
Нежное Вам спасибо за книжку. Прочитаем, и уверен, что извлечём из нее немало полезного.
За письмо, откровенность и доверие – спасибо-спасибище!
Вы пишете о том, о чём думают почти все и вся – особенно наша педагогическая рядовая братия, о чём болеют, от чего корчатся в муках наши души, но о чём никто и нигде, кроме как друг другу, за печками, вслух не говорят. Вас волнует брак людской, а брака могло бы и не быть, если бы мы не были раздавлены формализмом, равнодушием, педагогическим бюрократизмом и кокетством, если бы мы не играли в педагогический флирт, не ставили самоцелью: "У нас все бесплатно грамотны! Ура! Закон всеобуча!"
Если бы дети знали, что они наказуемы, и знали бы, что учитель имеет право наказывать. Что, наконец, гуманнее, педагогичнее – наказывать его сегодня, сурово, наказывать мерой человече-дедовской, умно по-макаренковски, или – как бы чего не вышло – словоблудием внушим, и через год-два-пять он будет сидеть на скамье уголовника, а мы – свидетели, а иногда и жертвы.
Система Макаренко. Если она полезно-боевая для колоний трудовых, то как же незаменимо-предупредительна для "нормальных", в школе!
Дорогая Манефа Ильинична!
Система Макаренко. Это – сам он, как Человек: его трудовая страсть, его риск, его свобода педагогических действий, его не слепая любовь к детям, а требовательная любовь к Человеку, знание дела и совершенствование знаний, его патриотизм, его общественная деятельность, его уверенность в правоте мер, его нравственная чистота, отсутствие в нём признаков педагога-служащего с пяти-семичасовым рабочем днём. Он говорил, что мы, его воспитанники, должны жить так, как он учит и как живёт сам. Это противно тому парадоксу, который высказал Лев Толстой: "Живите так, как я вас учу, но не так, как живу я сам".
Мой добрый друг, у нас есть кому страдать, шептаться, приносить себя в жертву, возмущаться, но нет, кому решать. Все ждём чего-то. Но вот чего мы ждём – мы не говорим, не подсказываем убеждённо, грамотно из наболевшего во имя самого сегодняшнего и завтрашнего Человека, во имя нравственной чистоты буду щей нации…
Мне кажется, что нужно менять систему воспитания, келейную на боевую, атакующую, требовательную – Макаренковскую. Не пойдут на это? Да стоит партии сказать – да, как вся учёная камарилья прежде нас завопит: "Ах, как своевременно, мудро, исторически! И проч. И проч.
А что толку из того, что мы взаимно повздыхаем, а воз – нет, не на месте, он стремительно катится, а из него гроздьями падают разврат, насилие, тунеядство, измена Родине, воровство, групповые преступления – наши дети, дети тех, которые сами уже родились в эпоху советской власти, дети, которые родились, учились и развлекались во дворцах.
Мне кажется, что нас должно трясти, сердца должны пламенеть от стыда и тревоги даже от одного недоброго случая на область, а у нас в каждой школе есть букеты, от которых исходит зловоние, отравляющее вся и всех.
Сумбур? Да, я в таком состоянии мучаюсь, как и Вы, как и тысячи других. Не взыщите за бессвязную россыпь мыслей и даже самого письма.
Поклон Вашему семейству, друзьям.
Уважаемая Наталия Николаевна!
Телеграмму получил – несколько успокоился, письмо получил – удивился.
Маленькая биография Юрия демонстрирует происхождение его "шалостей". Познакомившись с Вами, переписываясь с Вами, я убедился в Вашем духовном богатстве, тем более непонятными становятся возбудители Юриных "подвигов". Ваше последнее письмо помогло мне найти многому "непонятному" объяснение. Вы, например, восторгаетесь:
– А всё-таки смело и толково удрал Юрка!..
Вы талантливо угадали, что Семёну Калабалину не понравился этот "толковый" побег Юры, и, более того, не в восторге Семён Карабанов и от подленького ухода из детского дома, из семьи Вашего сына, которого коллектив принял осторожно и тактично. Мы не находим в этом случае ничего героического и не восторгаемся, а находим весьма выразительные признаки распущенности и печалимся по этому поводу.
Вам, оказывается, известно, что в своё время Карабанов любил пацанов, как Юрка, но Вам непонятна та ответственная любовь, которой любит детей Семён Калабалин.
Да, Юра представляет для меня педагогический интерес, как человеческая личность, а не кролик, которая (личность) потребовала от меня, моих коллег и детского коллектива некоторой отдачи духовных и физических сил. И мы уверены, что наши усилия не были бы бесплодными, Вы получили бы сына и настоящее материнское утешение, а Родина – Гражданина.
Но Вы портите его, портят и все те странные люди, которые жужжат по-ханжески в уши Юрия, что он – "одарённый". Это, уважаемая мамаша, чистейшее растление ребёнка и будущего человека.
Из Вашего письма: "Юра рассказал мне всё. И я знаю, что всё, рассказанное им, – правда". И далее: "Действительно, крайне несовершенна эта, с позволения сказать, наука, которую называют педагогикой, если даже такому человеку, как Вы, приходится применять такие древние методы, да и они не помогают".
Не знаю, что Вам рассказал Юра, какую поведал "правду", о каких "древних методах" изволил рассуждать Юра, а Вы, конечно, в связи с этими несовершенными методами, так пренебрежительно и с таким язвительным сарказмом адресуетесь к педагогике.
Не только я не сумел разгадать Вашего ребуса, а и мои воспитатели, и актив детского коллектива. Мы все пришли к такому выводу: Юре нужно было как-то оправдать перед Вами свой "подвиг", и он не пожалел красок, размалёвывая перед Вами его драматическое положение среди нас – зулусов, как он был доведён до отчаяния и, наконец, как он хитроумно оставил нас в дураках, – "толково" и "смело" удрав.
Вы во гневе. Вы в умилении. Выв восторге. Юра "толково" расправился с нами, с блудливой талантливостью разделался с Вами, и, как видите, всё стало на своё место. Даже устыженная Вами педагогика придёт в себя и будет продолжать жить и детишек уму-разуму учить. Только после Вашего укола она сделается, да и пора ей сделаться, сердитее, а может, и принципиальнее. Слишком она краснощёко флиртует с некоторыми "умными" родителями. (Я имею в виду школьную педагогику, а не педагогику детских домов и школ-интернатов.)
Вот, собственно, и всё. Будьте здоровы. Очень хочу, чтобы Вы познали настоящее родительское счастье, и нашли свой материнский покой и благополучие в сыне Юре. Это совершенно искренне. Вы не обидели меня, нет, Вы удивили меня.
Благодарю за письмо. Оно так щедро наполнено теплыми словами дружбы и добрыми пожеланиями. Я выражаю Вам те же пожелания, те же чувства, но во сто крат больше.
Поздравляю Вас, Вашу семью, весь ваш коллектив детей и, конечно, работников с наступающим Новым годом! Желаю исполнения всех ваших мечтаний! Обязательно будьте здоровы!
Теперь отвечаю на Ваши вопросы.
1. Какие трудовые традиции применяют в детском доме!
Я и мой коллектив учителей воспитываем у детей чувство обязательности как гражданский долг, а не просто любовь к труду. Любовь придет сама по себе, когда, трудясь, человек приобретает эстетическое наслаждение от труда и прежде всего потому, что человек станет придавать эстетические признаки творению своих рук.
Почва для трудовых отправлений у нас – это многосложные обязанности по бытовому самообслуживанию, участие в институте детских органов самоуправления, участие в кружках художественной самодеятельности, сама учеба и, наконец, работа в швейной и столярной мастерских при детском доме, работа летом на огороде и в саду детского дома и помощь в массовых работах колхозу. Мы весь труд подчиняем коллективным интересам и изобретаем живые, вызывающие интерес организационные формы. Успехи, не хвастаюсь, хорошие.
Дорогой друг Илья!
2. Через какие мероприятия осуществляется связь детского дома со школой!
Личным контактом с директором школы, с учителями классов, как моим личным, так и всех наших воспитателей. Через актив ребят придуманы дневники связи со школой, которые носят для класса отдельные ученики и по приходу из школы эти дневники уполномоченные представляют мне или своему воспитателю. Тут же происходит разбор всех замечаний, если таковые есть. Мы бываем на педсоветах школы, а работники школы бывают у нас. Контакт самый активный и полезный.
…Мы тоже переживаем недостаток времени, но мы строго упорядочили время подготовки уроков – не более 3-х часов.
Я не работал с детьми с ограниченными интеллектуальными данными, и по сему, мне трудно дать Вам, мой друг, совет. Я много лет работал с детьми, которые страдали теми или иными нравственными пороками, это так называемые трудновоспитуемые. Тут я, не боюсь быть нескромным, считаю себя специалистом. А может, я не понял Вашей мысли? Я не пользуюсь переводчиком при чтении Ваших писем, может, и не разобрал чего или не понял, как следует.
Я понял так, что Ваши дети с пониженной умственной развитостью. А может, дети нормальные, но вследствие каких-либо причин они много пропустили в учебе, получилась академическая запущенность, то это совсем другое дело. Дети нормальные, но были условия ненормальные. Такие ребята есть и у нас. И мы максимально освобождаем их от всяких других нагрузок. Дополнительно с ними занимаемся, и такие дети в отдельных случаях за короткое время успевают пройти две программы, одну – того класса, в котором занимаются, а вторую – тех классов, по которым имеют пробелы.
Спасибо за Ваши любезные разъяснения дат исторических событий в Вашей стране, которая так близка нам и дорога.
Мы сделали или делаем свое – дело братской дружбы наших стран. Так же воспитываем и наших детей.
Привет Вам, Вашим детям, работникам, вашей семье от всех наших детей, работников и моего семейства!
Жму Вашу руку.
Ваш С. Калабалин
Дорогие друзья – братья!
Спешим! Сказать спасибо за ваш гостеприимный ответ.
Ваше письмо было зачитано на Совете командиров, а потом и на общих рапортах. Оно было воспринято с благодарным восторгом. И с того момента мы считаем себя вашими должниками.
Мы уже мечтаем о том, чтобы поменяться с вами ролями: скоро мы – ваши гости, а вы – наши добрые хозяева, а потом вы – наши гости, а мы – ваши заботливые хозяева. Так?
Этим своим письмом, конечно, не впадая в состояние гостевого нахальства, мы уже клянчим у вас спланировать наше пребывание в Ленинграде. Пусть в этом плане будут и наши пожелания побывать в Эрмитаже, во Дворце пионеров, на заводе имени Кирова, в театре, на "Авроре", в Смольном и т. д.
Наш сводный отряд будет состоять из мальчиков и девочек. Девочек – 9, а мальчиков – 12. Взрослых будет трое: Галина Константиновна и две студентки – Нина и Люба.
Ох, и стесним мы вас! Но и отказаться от вашего согласия принять нас нет сил. Приедем.
Мы постараемся быть гостями скромными, не надоедливыми. Мы предвидим и страстно желаем, чтобы наша встреча превратилась в долгую и настоящую человеческую дружбу. Возможно, что до прибытия основных наших сил к вам приедут наши послы для уточнения некоторых деталей.
Итак, приедут: Николаенков Сергей – молчаливый; Агуреев Женя – сочувствующий шахматист; Прокофичев Саша – подыгрывающий в шахматы, танцующий; Слободчиков Витя – рассказывающий; Кузьменков Вова, Тимофеев Коля – чернявый хозяйственник; Лисицын Миша – талантливый пацан; Чибисов Слава – случайно попавший в сводный "ленинградский" отряд, а вообще скороговорящий драчун; Андриашин Вова – командир-мама; Гуров Ваня – концентрированное трудолюбие; Волкова Таня – чемпион "смекалки"; Верещаго Люба – талантливые ноги и пишет стихи, но не кляузные; Бахмацкая Мила – диктатор личной гигиены всех и гроза мальчиковой неопрятности; Волкова Галя – сами увидите, на что она способна; Машкова Тома – сгущенная доброта, всепоглощающая скромность; Киселева Нина – всего понемножку; Маней Люда – говорит, поет и краснеет; Токарева Тома – воспитательница наша; Лобачев Толя – у него все круглое: мысли, голова, походка; Пронин Коля – пусть он расскажет вам "Был трудный бой"; Ртищева Рая – она просто какая-то пшенично-бесподобная.
Вот и все, если не считать воспитательницы Галины Константиновны и двух студенток-энтузиасток.
Учтите, что наши каникулы не совпадают с вашими, а значит, – выбудете работать, а мы – гулять. Это ничего?
А теперь – до свидания.
Обнимаем всех и по-братски целуем.
Дорогой товарищ Георгий!
Спешу откликнуться на Ваше ко мне письмо от 14.XI.59 г. Выражаю Вам, Вашим коллегам и всему коллективу воспитанников свой сердечный привет. Я благодарю Ваших хлопчиков за их готовность с нашими воспитанниками переписываться. Наверное, Ваши воспитанники скоро получат письма.
Теперь по основным вопросам Вашего письма.
В какой-то мере правый проф. Медынский, и болгарский педагог Генка Дочев, когда они говорят о некоторых приемах Макаренко, похожих на военизацию. И Вы правы, что в какой-то мере допускаете в своей системе организации коллектива признаки военизации. Самого слова "военизация" не следует страшиться. Ведь в рядах армий наших стран находятся наши братья и сыновья, находились и мы сами. А ведь, кроме специальной "профессии", солдату сообщаются и признаки собранности, внешней, а часто и внутренней культуры, сдержанности и проч. При помощи тут уже настоящей, строевщины, военизации.
У Макаренко в колонии имени М. Горького и в коммуне имени Ф. Дзержинского не занимались строевыми маршировками, не разучивали песен в строю, не водили строем в столовую или в школу, не проводили вечерней переклички. Однако чисто военной терминологии в педагогическом и организационном было много.
Вот посмотрите: рапорт по вечерам был у нас в колонии, а затем и в коммуне, но как? Выстраивались ребята? Проводилась перекличка? Нет. Если на рапортах присутствовали все воспитанники, то они рассаживались на стульях в зале, рапортирующие командиры поднимались со своих мест, выходили на передний план зала и представлялись с рапортом перед председателем Совета командиров. (Вы обратили внимание: председатель, не командир). Сам рапорт звучит так: "Прошу принять первый отряд. По списку воспитанников (а в коммуне – коммунаров) тринадцать, один в отпуске, на лицо – двенадцать. День прошел благополучно. Воспитанник Н. получил двойку, а H.H. имел замечание от агронома за отлынивание от работы, и т. д.".
Во время сдачи рапортов все присутствующие в зале встают и стоят не по команде "Смирно!", а по необычной команде "Прошу встать к рапорту!". А по окончании рапортов предлагалось сесть. Переклички не делалось никогда. При зачтении приказа на следующий день дежурный предлагал встать командой, если это предложение можно назвать командой:
– К приказу прошу встать!
Затем следовало лирическое "Спокойной ночи", провозглашавшееся Макаренко с малым поклоном головой. Наконец, часовые у знамени в вестибюле коммуны. Это атрибут. Это внешние признаки эстетики, но не муштра, не "пожирание начальства глазами".
Походы строем. Так в наши дни даже старухи идут "в строю" на демонстрациях по поводу национальных праздников! А мы были молоды, красивы. Вот Антон Семенович еще и выправкой в строю, и песней задорной сообщал внешнюю мускульную, гимнастическую красивость.