Роман "Сумерки в полдень" рассказывает о сложной и порою опасной работе, которую вели за рубежом советские люди - дипломаты, корреспонденты, разведчики - в тот предвоенный период, когда правящие круги Англии, Франции и некоторых других стран решили использовать Гитлера для новой попытки разгромить Страну Советов. Действие романа развертывается в Москве, Берлине, Нюрнберге, Мюнхене, Лондоне. Перед читателями проходят как вымышленные герои, так и государственные деятели и дипломаты того времени.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 66
Несколько слов к читателям 141
Примечания 142
Сумерки в полдень
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Поезд Москва - Негорелое, которым уезжал Антон Карзанов, уходил под вечер, когда москвичи, проведя погожий день в окрестностях столицы, начали возвращаться в город и переполненные электрички подходили к вокзалу. Утомленные, но довольные люди валили из дверей вагонов, поднимая над головами пышные букеты осенних цветов - белые, розовые и красные астры и георгины или яркие, оранжево-пурпурные веники кленовых и осиновых веток. Громко разговаривая и смеясь, дачники двигались тесной толпой по платформе, зажатой с обеих сторон поездами, лишь изредка бросая равнодушные взгляды на окна длинного состава и его последнего - международного - вагона. Им было все равно, кого, куда и зачем увезет этот вагон, вернутся ли его пассажиры в скором времени в Москву или навсегда оставят ее. Москвичи торопились миновать платформу и вокзальную арку, выбраться на городскую площадь, все еще дышавшую теплом солнечного дня, чтобы разъехаться или разойтись по своим улицам и домам и закончить воскресенье неторопливым ужином и ранним сном: завтра их ждали новые заботы и новые радости.
Антон стоял у открытого окна своего вагона, смотрел на идущих мимо людей и завидовал им, с горечью вспоминая, что еще вчера был одним из них. Каждое утро, просыпаясь от звонкого позвякивания "Аннушки", бегущей вдоль бульвара, он вскакивал с узкого, служившего ему кроватью дивана и бросался к окну, чтобы захлопнуть его створки, а затем снова блаженно вытягивался на диване, пряча голову под подушку, чтобы спастись от яркого света и продлить короткий летний сон часа на два или прислушиваться в полусне к шорохам за дощатой перегородкой, где хозяйка, собирая в детский сад своих шестилетних девочек-двойняшек, ласково им что-то нашептывала. Ему, Антону Карзанову, стоявшему у окна международного вагона, уже не придется больше бриться перед зеркалом платяного шкафа, а потом завтракать, расхаживая по комнате с хлебом и куском колбасы в одной руке, стаканом кофе - в другой. А позавтракав, он не выйдет тихим переулком к бульвару, не купит в киоске на углу газету и не сядет на большую, еще прохладную скамью перед памятником аскетически строгого Тимирязева, чтобы пробежать последние новости - все более печальные из Испании, где республиканская армия, истекая кровью, сдавала врагу город за городом, тревожные из Праги, обеспокоенной угрозой германского нападения, - и не пойдет вниз по улице Герцена к университету. Такого утра, к какому Антон привык, заранее зная его во всех деталях и не пытаясь их изменить - прославленные ученые отличались пунктуальностью и постоянством, - такого утра у него больше не будет.
Свое новое утро Антон встретит далеко от Москвы, скорее всего на границе. Там он простится с родной землей и к ночи будет в Берлине, оттуда вскоре отправится через Брюссель в Лондон. Там-то ему предстоит работать и жить. Жить не недели, не месяцы, а годы. Годы!
Горечь расставания с Москвой наполнила его сердце тоской, которая становилась с каждой минутой все сильнее, переходя почти в физическую боль. Антону вдруг захотелось схватить свой чемодан, выскочить из вагона и влиться в веселый поток москвичей, текущий под вокзальную арку на площадь. Он любил этот шумный, торопливый и гостеприимный город, который восемь лет назад радушно принял его, дал крышу над головой, кормил, поил, учил уму-разуму. Под звездным московским небом он познал острые восторги первых увлечений и благотворную горечь молодых разочарований, тут он вступил в пору возмужания, открывшую перед ним ровную, ясную на многие годы вперед дорогу…
Но Антон остался стоять у окна вагона: отступать было поздно. Да и некуда! Он добровольно согласился поехать в Англию и взяться за новое для него дело. На справедливое, хотя и язвительное, замечание профессора Дубравина - дело, за которое берется Карзанов, ему не по плечу, - Антон ответил неожиданной грубостью. Вспыльчивый Георгий Матвеевич рассердился, а когда Антон заговорил было о Кате, резко оборвал его и в конце концов выгнал. Двери факультета для Антона закрылись. Да и что сказал бы он Щавелеву, благодаря настойчивости и стараниям которого Антон ехал за границу. Щавелев вызвал его к себе, в ЦК, и, уговаривая перейти на дипломатическую работу, предупредил, чтобы молодой человек подумал как следует, прежде чем окончательно согласиться: ведь речь шла о серьезной перемене в его жизни. Антон не посмел бы заявиться к Щавелеву и сказать: "Извините, я передумал…" К великому удовольствию Игоря Ватуева! "Вот видите, - Антон представил, как Ватуев высокомерно улыбнется, - я же говорил, что Карзанов страдает, нерешительностью. Он робок в мыслях и в действиях: быть образованным - это еще не значит быть интеллигентным. А ведь только интеллигентному человеку свойственна интеллектуальная смелость. Дипломатическая работа - это схватка умов, и в этой схватке Антону и ему подобным не устоять перед настоящими, то есть потомственными, интеллигентами!"
Нет, он, Антон Карзанов, не даст Ватуеву повода для злорадства. Ослабив петлю галстука и засунув руки в карманы брюк, он смотрел в окно. Толпа заметно поредела. Антон взглянул на большие вокзальные часы. Прямо под ними он увидел девушку, которая растерянно осматривалась, видимо не зная, к какому поезду ей следует бежать. Она была в старой вязаной кофте, черная, тоже старенькая юбка не прикрывала грязных коленей, а стоптанные туфли еще хранили следы свежей огородной земли. Антон сразу узнал ее и, высунувшись из окна, крикнул:
- Катя! Я здесь! Я здесь, Катя!
Он бросился к дверям, толкнув высокого, узкоплечего пассажира, близоруко рассматривавшего цифры у двери соседнего купе, и выпрыгнул на платформу. Катя бежала ему навстречу. И вдруг остановилась, вытянув перед собой руку с пыльными цветами, вероятно сорванными у дороги, хотя на даче у Дубравиных был великолепный цветник. Антон взял цветы, сказал "Спасибо!" и опустил руку: васильки и ромашки беспомощно свесили свои головки. Он смотрел на девушку с восхищением, точно видел впервые. Катя показалась ему не просто привлекательной - это он знал давно, - а очень красивой: густые темные волосы обрамляли выпуклый чистый лоб и милое лицо с прямым коротковатым носом. Ее обычно бледные, немного впалые щеки разрумянились, черные глаза блестели. Антон проговорил растерянно:
- Ты пришла, Катя?
Она кивнула серьезно, словно ее присутствие требовало подтверждения. Потом спросила:
- Почему ты не сообщил, что уезжаешь?
- Я думал, ты прячешься от меня.
- Я вовсе не пряталась от тебя, - возразила она.
- После того вечера я много раз звонил тебе, - быстро заговорил Антон. - Утром звонил, и днем звонил, и вечером. И все попадал либо на Феклу, либо на твоего отца, либо на Юлию Викторовну. Я звонил и на следующий день - и тоже утром, днем и вечером, но ты не подходила к телефону. А на третий день к телефону уже никто не подходил. И на четвертый, и на пятый, и на шестой день…
- Мы уехали на дачу, - тихо отозвалась Катя.
- Я так и подумал, - сказал он и с усмешкой добавил: - Чтобы избавиться от нахала, который звонит и молчит, когда снимают трубку. Звонит и молчит. У вас догадались, что это я звоню?
Она опять кивнула и улыбнулась.
- Все догадались. Фекла жалела тебя и старалась, чтобы к телефону подошла я. Но папа брал трубку раньше.
- Он все еще зол на меня?
- Да, - она глубоко вздохнула. - Очень.
- Но я же не хотел ничего плохого… Просто у меня так получилось.
- Получилось дурно…
- И тебя я не хотел ставить перед таким выбором.
- Не хотел, а поставил: либо ты, либо отец…
- Это он заставил меня. Я хотел сделать все по-хорошему. Мы же свои…
- Папа уже не считает тебя своим. Он говорит: ты обманул его…
- Я его?
- Вернее, он обманулся в тебе. Столько, говорит, сил и времени потратил на этого Карзанова, и все напрасно.
- Вовсе не напрасно! Я докажу Георгию Матвеевичу, что ничего не пропало даром, и, когда минует надобность, я опять вернусь к истории. Мне обещали…
- Это больше всего и возмущает папу, - перебила Катя, быстро взглянув на него. - Он говорит, что любое дело, когда за него берутся всерьез, требует всей жизни, если человек действительно хочет чего-то добиться. Людей, которые занимаются сегодня одним, а завтра другим, он зовет "попрыгунчиками". "Попрыгунчики, - говорит он, - не ценят ни себя, ни дело: им все равно, как прожить жизнь, лишь бы полегче и поудобнее".
- Я удобств не ищу. Мне сказали, что дело, на которое меня посылают, трудное, даже очень трудное. Только вчера Щавелев еще раз предупредил, чтобы я работал так, как будто от меня одного зависит остановить опасность, которая надвигается на нашу страну.
- А над этим папа просто смеется, - сказала Катя. - Дурачков, как и рыбу, говорит он, ловят на разную приманку. Рыболовы хорошо знают это и ловят рыбу одну на дождевого червя, другую - на хлебный мякиш, а третью - на пестрое перышко. Но человек не рыба, и тот, кто попадается на жалкую приманку, кто отказывается от любимого дела в угоду желаниям других, тот, говорит папа, глупее рыбы, тот просто тряпка.
- Я не тряпка!.. - обиженно возразил Антон. - И твой отец не прав. В последние недели я встречался со многими знающими людьми. И все говорили о серьезной опасности, нависшей над миром. Все обеспокоены, а кое-кто даже напуган. Не думаю, что это делается только ради того, чтобы поймать меня.
Катя снова кивнула и опять очень серьезно.
- Тебя никто не провожает? - спросила она, хотя видела, что он один.
Антон покачал головой. Посмотрев в его лицо, Катя жалостливо улыбнулась. Он не выносил жалости: это всегда унижало. И торопливо заговорил о том, что друзья не могли проводить его. Ефима Цуканова услали в командировку, поручив ему "подталкивать" отстающий в уборке урожая район. Федор Бахчин, с которым он виделся недавно в своей деревне, обещал приехать в Москву, но только прислал телеграмму: "Проводить не могу вызывает область". Брат Петр на приглашение Антона вместе съездить к родителям, а потом провести последние перед отъездом дни в Москве ответил коротко и тревожно: "Отлучки запрещены. Телеграфь день отъезда, встретимся поезде". Приехавшему из Берлина Володе Пятову, с которым Антон договорился ехать вместе до немецкой столицы, приказали срочно вернуться: затишье, наступившее после майского кризиса, когда едва не вспыхнула война между Германией и Чехословакией, окончилось, положение вновь ухудшилось: десять германских дивизий двинулись к чехословацкой границе. Володя Пятов покинул Москву на другой день.
- А Ватуев? - спросила Катя. - Почему Игорь не приехал проводить тебя?
- Он проводил меня вчера.
- Вчера?
- Да, вчера, - подтвердил Антон. - Мы собирались в "Москве", чтобы отметить мой отъезд, на прощание Игорь обнял меня и сказал, что не сможет быть "в числе провожающих", потому что уезжает на дачу до понедельника. Я думал, что он едет к вам, и просил передать всем привет. Мне показалось, что Игорь понял меня, потому что улыбнулся, точно намекал: "Знаю, мол, кого понимать под этим "всем", и сделаю, что надо". Разве он ничего не сказал тебе?
- Игорь не был у нас.
- От кого же ты узнала, что я уезжаю?
- От Ефима.
- От Ефима? Он вернулся? Почему же тогда сам не приехал?
- Не приехал, потому что не вернулся, - ответила Катя и подала Антону сложенный вчетверо бланк телеграммы. Поспешно развернув жесткую бумагу, он прочитал: "Карзанов уезжает сегодня Лондон шесть пятьдесят вечера Белорусского вокзала зпт очень прошу передать ему привет пожелания счастливого пути тчк Ефим".
- Фекла привезла из Москвы, - проговорила Катя, глядя на Антона ласковыми и жалеющими глазами. - Я возилась на огороде, когда она подала мне телеграмму. Я крикнула папе: "Который час?" Он выглянул из окна и прокричал в ответ: "Без двадцати шесть. А что?" А в пятьдесят две проходит электричка на Москву. Я до станции всю дорогу бежала, вскочила к последний вагон без билета, и потом с Киевского - сюда.
Антон сложил телеграмму и вернул Кате.
- Молодец, Ефим!
- Еще какой молодец! - подхватила Катя.
- Я лишь намекнул ему в последнем письме, что, наверно, уеду из Москвы, так и не простившись с тобой, и он, видишь, как помог другу, - заставил тебя…
- Вовсе он не заставлял меня, - начала Катя и остановилась, перехватив взгляд Антона, направленный куда-то поверх ее головы. Она обернулась: у двери в соседний вагон толпилось несколько мужчин. Подняв лица, они смотрели в открытый тамбур, где стояла красивая молодая женщина. Легкое голубое платье с белым кружевным воротником и белым лаковым поясом облегало ее фигуру. Золотисто-каштановые волосы, схваченные голубой лентой, поблескивали, точно искрились. Женщина глядела вниз, на восхищенные лица провожающих, и торжествующе улыбалась.
- И она уезжает, - неприязненно отметила Катя, повернувшись к Антону.
- Ты ее знаешь?
- Племянница нашей Юлии, Елена, - сухо ответила Катя. - Мы учились вместе с ней в одном классе и даже дружили.
- А теперь?
- Теперь почти не встречаемся.
- Почему?
- Много о себе воображает. Считает себя не только самой красивой - это ей с детства вбили в голову, - но и самой умной. Пыталась стать балериной, потом певицей, когда же выяснилось, что способностей маловато, подала в иняз. А теперь "поймала", как говорит Юлия, нашего дипломата по фамилии Грач. Тот приехал из Лондона на десять дней, и все же Елена успела вскружить ему голову, они расписались, и вот она едет к нему…
Антон пристально посмотрел на Елену и усмехнулся:
- Эффектная женщина!
Катя мельком оглядела себя - стоптанные туфли на босу ногу, вымазанные землей колени, старенькая кофточка - и вспыхнула: ну какой же неряхой явилась она провожать человека, уезжающего за границу! Разве такая может вызвать восхищенные улыбки?
- Ты прости меня, я прибежала в таком виде… - виновато проговорила она. - Мне так хотелось увидеть тебя, и если бы я переодевалась…
- Ну что ты, Катя! Какое это имеет значение, я очень рад!
- А мне стыдно! И обидно, что ты увезешь меня в своей памяти вот такой… ужасной…
- Не ужасной, а очень хорошей… Удивительной!
- Ну что во мне удивительного?
- Мне так тоскливо было, - взволнованно сказал Антон. - Всех провожали… всех… Даже иностранцев. И только меня никто не провожал…
- И удивительная я только потому, что примчалась из-за города проводить тебя? - настороженно переспросила Катя.
- Да! - воскликнул он. - Да!
Девушка резко подалась назад, словно на нее замахнулись. Антон поймал ее за руку и приткнул к себе.
- Да! Потому что примчалась проводить меня, - повторил он, заглядывая в ее обиженные глаза. - Ты не знаешь, как много это для меня значит.
- Тоскливо уезжать одному?
- Тоскливо остаться одному, - поправил Антон. - После того вечера я места себе не мог найти… Ведь я сильно привязался к тебе, и к Георгию Матвеевичу, и даже к Юлии Викторовне привык… Ее постоянные насмешки и шпильки помогли мне стать… в конечном счете лучше. Ваша семья стала мне близкой, и потерять это было тяжко. А то, что ты примчалась сюда, означает, что для меня не все потеряно. Или я ошибаюсь, Катя?
Она растерянно улыбнулась.
- Папа о тебе и слышать не хочет, и Юлия радуется, что ты уезжаешь. "Слава богу, - говорит, - не будет теперь глаза мозолить". И советует мне быть повнимательнее к Игорю. "Вот, - говорит, - настоящий интеллигентный молодой человек: воспитан, образован и умен".
- Ну а ты, Катя? Ты?
Девушка беспомощно опустила руки.
- Что я?
- Ты со мной? Ты будешь со мной? Ты пойдешь со мной?
- Куда я пойду с тобой? Ну куда? Ты же уезжаешь…
- Я вернусь…
- Когда ты вернешься?
- Скоро! Как только войду в курс дела и устроюсь в Лондоне, Щавелев обещал мне дать возможность приехать в Москву, может быть, месяцев через шесть.
- Через шесть месяцев! - воскликнула она с горечью. - И это ты называешь скоро?
- Обстановка сейчас сложная и напряженная, - повторил Антон слова Щавелева. - И раньше вырваться, наверно, не удастся.
- Шесть месяцев! Шесть месяцев!
- Я вернусь, вернусь за тобой, Катя. Ты только жди меня.
- Я давно тебя жду.
- Ну подожди еще немного, - шепотом попросил он, отступая спиной поближе к входу в вагон: проводник торопил пассажиров, требуя занять места. - Еще немного.
- Я буду ждать, - также шепотом пообещала Катя, двигаясь вслед за Антоном. - Буду ждать…
Резко дернувшись, поезд тронулся, заставив Антона недовольно оглянуться: ему опять помешали сказать Кате то самое важное и нужное, что он давно хотел сказать, но так и не смог. Он схватил ее за плечи и быстро поцеловал, подумав, как всегда: "Потом скажу…" Двинувшись к вагону, он встретился взглядом с Еленой, все еще стоявшей в тамбуре: она насмешливо улыбалась. Антон вскочил на подножку и, держась за поручни, наклонился вперед, стараясь не упускать из виду Катю - она отодвигалась вместе с платформой, вместе с людьми, продолжавшими прощально махать шляпами, платочками, руками. Повернув голову, он увидел совсем рядом красивое лицо Елены, она смотрела на пылающий закат, золотисто-каштановые волосы развевались от порыва ветра. Антону показалось, что он где-то уже видел это лицо, но не успел вспомнить где - женщина вошла в вагон.
Он вернулся в купе, закрыл дверь и опустился на диван, покрытый холщовым чехлом. За окном длинные складские помещения - пакгаузы сменялись заборами, заборы - пустырями, заваленными мусором, а пустыри - огородами. Прогремев по мосту через Москву-реку, поезд помчался прямо на закат. На фоне яркого неба четко вырисовывались гребни крыш с низкими трубами, верхушки высоких деревьев и темная щетина дальнего леса. Дачные поселки, как бы летевшие навстречу поезду, погружались во тьму, тьма накапливалась в чаще садов и рощиц, тянувшихся вдоль дороги. Первые огоньки в окошках дач были ярки и коротки, как вспышки выстрелов.