Многие историки полагают, что подземный лабиринт в Вороново был построен по приказу самого Ростопчина. Известно, что граф всегда боялся бунта и измены, всюду ему чудились заговоры. Тайные же ходы позволяли скрытно покидать дворец. Но была и другая версия. В XVIII в. у вельможной знати вообще была мода на так называемые "гроты" - обширные подземелья или просто подземные помещения в виде искусственных пещер, которые возводились для "увеселения и от жары сокрытия". Не исключено, что Ф.В. Ростопчин, обнаружив при реставрационных и землеустроительных работах старое подземелье, задумал приспособить его для этой новомодной забавы. Но настали тяжелые времена, к столице неумолимо приближался иноземный враг. Утром 2 сентября 1812 г. граф покинул Москву и помчался в свое великолепное имение. Где-то в районе Москвы-реки он догнал главный штаб русской армии. А 4 сентября с высоты ее известкового берега он мог видеть пылающий город, подожженный (как полагали многие его современники) по его приказу.
5 сентября армия Кутузова пошла правым берегом Пахры мимо Никитска и Фролова Яма в сторону Подольска. 7 сентября ставка Кутузова остановилась в селе Красная Пахра. Присутствие 85-тысячной армии в 15 верстах от Воронова беспокоило Ростопчина. Солдаты терпели нужду в провианте и фураже и собирали по округе необходимые для прокорма припасы. Поэтому заботливый граф принял меры, чтобы любимую усадьбу не разграбили свои же.
За 14 дней, пока армия топталась буквально у ворот усадьбы, никому из военных чинов не удалось в ней побывать. Мало того, Ф.В. Ростопчин который славился своим гостеприимством и хлебосольством, никого из офицеров и генералов не позвал даже отобедать. Исключение составили лишь два англичанина, находившиеся при главной квартире Кутузова, - Роберт Вильсон и лорд Терконель, которых граф пригласил квартировать в Вороново. В течение последующей недели граф ежедневно выезжал к фельдмаршалу, пытаясь узнать, будут ли войска отступать в дальнейшем или нет. Но ответа он, естественно, не получил. Видимо, из-за этой неопределенности, им было упущено время для эвакуации имущества. И домовладельцу Ростопчину не оставалось ничего другого, как с помощью доверенных слуг и в полной тайне от всех посторонних спрятать самое ценное в подземных тайниках.
Еще 13 сентября за ужином граф уверял своих заморских гостей, что "если русская армия отступит отсюда, то он, скорее, сам истребит дом свой и всю деревню, нежели будет свидетелем занятия оной французами". А уже 17 сентября по распоряжению графа 1720 человек дворовых и крестьян села Вороново были отправлены в Липецкую губернию, в поместье его отца. Их провожали сам граф и Роберт Вильсон. Ни одной вещи, ни одного сундука из дворца в этом обозе не было.
(Вот это утверждение вовсе не бесспорно. Что, англичанам демонстрировали каждый сундук, загружаемый на походные телеги? Да если представить себе, что на каждой из них сидело хотя бы по 5 человек со своим скарбом, то потребовалось бы не менее 350 телег для перевозки такой массы людей!)
19 сентября русская армия отступает к Спас-Купле. Ростопчин деятельно готовится поджечь свой дворец. Предварительно он даже прибивает на дверях церкви записку на французском языке: "Восемь лет я украшал мое село и жил в нам счастливо. При вашем приближении крестьяне… оставляют свои жилища, а я зажигаю мой дом: да не осквернится он вашим присутствием. Французы! В Москве оставил я вам два моих дама и движимости на полмиллиона рублей, здесь же вы найдете один пепел".
Как сказано? С чувством, с толком, с искренней ненавистью к проклятым захватчикам, буквально вынуждающих домовладельца собственными руками разрушить домашнее гнездо. При поджоге дворца присутствовали: сам граф, его доверенные слуги и оба англичанина.
"Граф Ростопчин, полагая, что нынешнее… движение неприятеля подаст ему случай занять Вороново, привел в действие свое намерение, - писал Роберт Вильсон. - Граф, входя в комнату супруги своей, казалось, хотел остановиться, но твердость его взяла верх - он собственною своей рукой зажег горючее вещество, прежде того приготовленное. Пламя два часа простирало свое опустошение, как мы получили известие, что неприятель отступил, но граф не показал ни малейшего сожаления, а напротив того, разговаривал со мной весьма равнодушно, смотря, как падали колоссальные статуи, представляющие людей и лошадей. Без сомнения, разоренного теперь нельзя опять построить и за 100 000 фунтов стерлингов".
Ему вторил и лорд Терконель: "Я находился вместе с ним (Ростопчиным), когда он помогал служителям таскать всякие зажигательные вещества в комнаты, и в короткое время весь дом (один из великолепнейших виденных когда-либо мною) сожжен был до основания. Граф стоял и смотрел как посторонний зритель, и казалось, был менее тронут, нежели все присутствующие".
Странное происшествие, если не сказать неестественное. Так что же кажется странным в вышеописанных действиях графа Ростопчина?
Первое. Казалось бы, граф, собираясь уничтожить свой дворец, должен был обязательно продемонстрировать своим штабным офицерам все великолепие уничтожаемого дворца, всю его роскошь. Тогда "высший свет" точно бы по достоинству оценил патриотический поступок графа. Вместо этого он всячески отгораживается от них и поселяет у себя только не говорящих по-русски англичан.
Второе. Если крестьяне, эвакуированные в Липецкую губернию, не увезли с собой графское имущество, то куца в таком случае подевались мраморные скульптуры в парке и бронзовые из дворца, а также ценности из "голландского домика", который не был сожжен?
Если предположить, что сокровища не исчезли в пламени пожара, а были спрятаны им в неких подземельях, то возникает вопрос: почему граф не открыл свой тайник сразу после окончания войны? Что ему помешало?
Допустим, что в первые годы ему было просто не до того. В 1812–1814 гг. он безвыездно жил в Москве и занимался исключительно восстановлением города. До Вороново у него просто не доходили руки, к тому же на пепелище просто некуда было ставить сохраненное имущество. К тому же все уже знали, что граф собственноручно сжег свою усадьбу и один из московских особняков (другой почему-то уцелел). Поэтому в глазах многих обывателей генерал-губернатор представал героем и патриотом. Но и в то же время у него вдруг появилось множество врагов, которые, потеряв в пожаре (якобы инициированном Ростопчиным) свои жилища и имущество, объявляли его ответственным за свои потери.
14 декабря 1812 г. буквально затравленный граф писал Александру I: "…что его обвиняют за то, что Москва была оставлена войсками, и что я отказываюсь платить им (московским дворянам и купцам) миллионы, которых от меня требуют со всех сторон". Узнай кто-нибудь из этих (требующих со всех сторон) людей о припрятанных сокровищах, разразился бы жуткий скандал. Весь род Ростопчиных был бы навсегда покрыт позором. В 1815 г. здоровье графа резко ухудшилось (совершенно бездарное сожжение собственного дома явно не пошло ему на пользу), и он вышел в отставку. Вначале он уехал на лечение в Германию, затем жил на курортах Франции и Англии. В сентябре 1823 г. Ростопчины вернулись в Москву, где намеревались устроить судьбу своей любимой дочери Елизаветы. Однако ее внезапная смерть разрушила все планы. Коварный удар судьбы окончательно подкосил здоровье Федора Васильевича. Граф тяжело заболел. 27 декабря 1825 г. с ним случился апоплексический удар, повлекший за собой паралич. 18 января 1826 г. он скончался. После смерти графа и возникла легенда о некоем таинственном подземелье в усадьбе Вороново, где якобы были запрятаны графские сокровища.
Таковы доступные большинству из нас исторические факты и легендарные пересказы. Остается только вычислить предполагаемое местоположение подземных лабиринтов. При капитальном ремонте усадьбы Вороново около самого дворца в 1978–1983 гг. строители наткнулись на остатки подземного хода. Стены его были выложены из кирпича, свод из белого камня; ширина равнялась 2,2 м, высота - 2,3 м. Пробовали пройти по ходу, но продвинулись лишь на несколько метров - своды обветшали и грозили обрушиться в любой момент. На всякий случай руководители работ приказали засыпать вход, исключив, таким образом, возможность несчастного случая.
Но сведения об этой находке просочились в печать и стали достоянием общественности. Краеведы, спелеологи и прочие любители старинных секретов всполошились и принялись действовать каждый на свой лад. В 1983 г. киевлянин В.А. Малеев исследовал территорию усадьбы методом биолокации. Он нанес на карту схему подземных лабиринтов. По его мнению, обнаруженные туннели - искусственного происхождения. Предположительно, ходы шли из-под дворца к "голландскому домику", оттуда к пруду, к конюшне, а последний приводил в парк. Наиболее вероятным местом нахождения сокровищ Ростопчина может быть ход, ведущий от дворца к "голландскому домику". Можно предположить, что в одном из дворцовых подземелий имелся люк в подземный ход, закрытый чугунной крышкой. Точно такой же люк находился и под "домиком". Скрыть их не представлялось сложным делом. Достаточно было присыпать тонким слоем земли, а сверху заложить кирпичной кладкой.
Но это, так сказать, косвенные улики, на уровне догадок и интуиции. Но может быть, данный ход вел в обычный хозяйственный подвал или заглубленный склад цокольного этажа? Усадьба старинная, за столетия там чего только не строили. Но есть и данные, полученные путем радиолокационных замеров георадаром "Грот-1". Данные столь же неоспоримые, как и фотографии на паспорте. Хотя всю территорию усадьбы проверить не удалось (по ряду организационных причин), но зато установили однозначно - подземные ходы в Вороново существуют на самом деле. Но столь же однозначно можно сказать и то, что от этих самых ходов мало что осталось. И даже если в этих подземельях и было некогда что-то такое спрятано, то сохранность его в течение 200 лет вызывает большое сомнение.
Дело о "гребешках"
В конце ноября 2009-го г. на мой почтовый адрес пришло письмо из Санкт-Петербурга. Совершенно незнакомый мне господин П. предлагал осуществить совместные действия по розыску весьма крупного и довольно-таки ценного захоронения, о котором я среди прочих историй написал в одной из своих книг. Я, разумеется, ответил в том духе, что ближе к лету будет виднее, и отправил ответ в тот же день, в общем-то не особо рассчитывая еще раз увидеть перед собой адрес незнакомца.
Но он написал вновь, видимо всерьез намереваясь укрепить заочное знакомство. И вскоре мне стало понятно, что его волнуют не столько будущие совместные походы, сколько другое, более старое дело, которому он ранее явно посвятил довольно-таки значительное время. Вот как он написал о нем:
"Несколько лет назад я работал в архивах Минска, Смоленска, Москвы. В СПб. (Санкт-Петербургском) архиве нашел дело о двух бочонках монет у г. Красного. Известно ли оно Вам? Несколько поездок туда не дали результата, хотя на старых картах я нашел это место и определил его на месте точно. Тем более что остаюсь дорога, речка, где была мельница, все точно…"
Никакой такой "бочечной" истории, произошедшей именно вблизи г. Красный, я не знал, но, прекрасно понимая, что человек деликатно обращается ко мне за помощью, или как минимум за консультацией, осторожно выразился, что причин, по которым он не отыскал вожделенные бочонки, могло быть всего две.
- Первая причина, - утверждал я в следующем письме, - может заключаться в том, что Ваш поисковый прибор просто не может вытянуть электронный сигнал от слишком глубоко зарытых монет.
Но, написав данную фразу, я одновременно с этим незамедлительно провел анализ исторической обстановки, и особенно температурного фона, который в значительной мере диктовал поведение людей то время. Для этого я использовал небольшой отрывок из дневника бравого адъютанта Кастеллана, бывшего во время русской кампании Первой мировой войны в подчинении у генерала Нарбона. Написаны эти строки как раз в то время, которое соответствует примерной дате сокрытия двух бочонков.
"12 ноября. Обоз с казной готовится к выступлению на следующее утро. Всю ночь идет ковка лошадей. Коленкур, отвечавший за обоз лошадей, приказал сжечь много экипажей и повозок в соответствии с числам наших лошадей, такую предосторожность он предпринял уже один раз, 10 дней назад.
700 человек вестфальцев под командой Жюно, большой артиллерийский парк и 500 человек безлошадных кавалеристов выступили по дороге на Красный. Отправлен обоз маршала Нея и генерала Маршана под охраной 40 человек".
"Холодно (-17 градусов) и северный ветер. У кассира по провиантской части мне удалось выменять мешок муки для наших людей. Я отлично сплю на моей медвежьей шкуре, которая пока еще у меня".
"Четвертый день пребывания в Смоленске. Hatuu лошади без пищи, и служители (имеются в виду конюхи) отправились в фуражировку за одну милю отсюда; преследуемые казаками, они ничего не принесли. Из Дорогобужа 4-й корпус свернул на витебскую дорогу; он прибыл в Смоленск, бросив всю артиллерию. Все время после полудня слышна пугиечная пальба. Вечером дерутся около Смоленска. Холодно, но сухо. Мороз так силен, что, говорят, он достигает 28 градусов Цельсия".
Последняя фраза меня сразу же насторожила. Не понаслышке зная о свойствах земли даже при -17 °C, я написал в своем ответе, что, не подготовив землю длительным разогревом, нельзя зарыть 2 бочонка на такую глубину, чтобы их не смог бы обнаружить прибор господина П.
- Скорее всего, - сделал я обоснованное предположение, - бочки с червонцами французы зарывали на очередном привале, когда бивуачные костры хорошенько разогрели землю. Но кто же ночует прямо на дороге, тем более вблизи какой-то мельницы?! Отступающие французы устраивали свои стоянки, как правило, на опушках лесов (там, где было топливо) или в деревнях. Непосредственно около воды не ночевал никто. Так выявилось первое противоречие, которое вызвало во мне определенную профессиональную настороженность. Я мог лишь предположить, что там, где зарыли монеты, никакой ночевки не было. А раз ее не было, то костры там не жгли. Если же не было костров, то закопать что-то значительное по размерам можно было лишь очень неглубоко. К тому же для того, чтобы ответственные лица решились спрятать столь значительные ценности, нужна была очень веская причина. И такая причина действительно могла возникнуть, поскольку именно на подъездах к г. Красному в те дни творился подлинный хаос. Вот как описывает события, происходившие вечером 15 ноября 1812 г. в лосминском овраге генерал Булар.
"…немного далее этого места находился овраг, через который мы должны были пройти по перекинутому через него мосту, упиравшийся на противоположном берегу в целый ряд возвышенностей, которые нам надо было преодолеть. Благодаря этому узкому переходу, здесь произошло страшное скопление всякого рода экипажей. Прибыв сюда вечером, я тотчас увидел полную невозможность перейти через овраг сейчас же и поэтому отдал приказ остановиться и покормить людей и лошадей. Генерал Киржине (гвардейского инженерного корпуса), командовал моим конвоем. После трехчасового отдыха мне донесли, что движение экипажей приостановлено, и движение через мост прекращено, т. к. невозможно проникнуть через скопившиеся здесь экипажи. Зная критическое положение, в котором я находился благодаря близости казаков к моему левому флангу, и зная, что они уже опередили меня, я решился двинуться вперед и проложить себе силой дорогу сквозь эту беспорядочную кучу экипажей. Я отдал приказ, чтобы все мои повозки следовали бы друг за другом на самом близком расстоянии без перерыва, чтобы не быть разъединенными, и сам встал во главе колонны. Мои люди силой убирали с дороги экипажи, мешавшие нашему проходу, и опрокидывали их; мои собственные повозки тронулись, расширяя путь, проложенный нами, и продвигались вперед, давя и разбивая все, что попадаюсь на их пути, и ни крики, ни вопли, ни плач, ни стоны, ничто не замедлило хотя бы на миг их движения. Наконец, после тысячи приключений голова колонны достигла моста, который пришлось так же очистить, и пробились сквозь бывшее здесь загромождение. Правда теперь путь был свободен, но здесь дорога круто шла вверх, и земля вся обледенела! Я велел колоть лед, взять землю с придорожных боковых рвов и набросать ее на середину дороги. Подавая сам пример, я приказал тащить повозки за колеса, чтобы хоть каким-нибудь образом втащить экипажи один за другим на вершину. Двадцать раз я падал, то взбираясь, то спускаясь с холма, но благодаря сильному желанию достичь цели меня это не останавливало. За час до рассвета вся моя артиллерия была уже на вершине; конвоя со мной уже не было (он достиг Красного)".
Вторая же причина неудачи П. (и, на мой взгляд, самая вероятная) заключалась в том, что он взялся искать нечто там, где ничего подобного не было изначально. Однако поскольку я по-прежнему не знал об этой истории абсолютно ничего, то откровенно высказал предположение, что мой корреспондент просто неправильно выбрал точку для поисков.
Видимо, мои доводы были достаточно убедительны и ленинградец наконец решился несколько приподнять полог тайны и в очередное послание вложил два листка ксерокопий, на одном из которых была описана часть того самого дела о таинственном захоронении двух бочонков. Вот что там было написано: "От Смоленского Гражданского Губернатора получено мной донесение, объ открытии, по дошедшим до него слухамъ у Города Красного, у моста на дороге к Смоленску близь Гребли, места въ которамъ зарыты будто бы вовремя бегства французовъ два бочонка золотой монеты, не менее трехсот тысячъ червонныхь.
Открытие сие последовало по объявлению о семь дворянина Царства Польского Ковалевского польскому же дворянину Петрашкевичу. Золото сие, по объявлению Ковалевского, везено было въ Октябрь (по старому стилю) 1812 г. из дивизии французского Генерала Гяберта за границу, и по служению тогда Ковалевского во Французской Армии, лично при нем было на том месте положено".
На документе в положенном месте была наложена следующая резолюция, подтверждающая, что власти отнеслись к неожиданному известию о солидном кладе со всей серьезностью.
"Вновь поведено сообщить нашему (неразборчиво), чтоб он представил надежному чиновнику произвести осмотр наличности и стараться открыть сумму сокрытого, будь подлинно от существующей. Ноября 23. 1819 г."
Ниже имелась еще одна резолюция чиновника (рангом, видимо, помельче): "Сообщить Губер (натору), что М. Ф. предоставлено (неразборчиво) исполнить надлежащее наблюдение за мостам (или местом), где находиться могут бочонки с червонцами. Но губернатор (неразборчиво) с предостережением говорит, что зимою нельзя отрыть клад (неразборчиво), просит снарядить караул: летам караул нужен для того, чтобы деньги не (неразборчиво). Есть возможность и казенной земли схор".