Обстановка несколько прояснилась, хотя по-прежнему было совершенно неясно о каком, собственно говоря, месте идет речь. Просто стала более понятна общая атмосфера, в которой в 1819 г. в окрестностях Красного начинались поиски утраченных во время воины ценностей.
- Видимо, - додумывал я на ходу, - некий господин Ковалевский, который совсем недавно служил при польской дивизии, уже через семь лет после выдворения французов за пределы России озаботился отысканием спрятанного на его глазах очень богатого клада. Несомненно, клад был четко привязан к неким местным (а может быть, даже и рукотворным) ориентирам, и бочки прятались с тем расчетом, чтобы их можно было впоследствии отыскать без особых проблем.
- Однако, - подумал я тут же, - в таком случае у последующих кладоискателей нет ни малейшего шанса отыскать данное захоронение. По идее, совершенно ничто не мешало смоленскому гражданскому губернатору Казимиру Ивановичу Ашу или его преемнику успешно отыскать обе бочки и прославиться тем деянием на всю громадную Российскую империю. Ведь в его распоряжении было главное - непосредственный свидетель, который собственными глазами видел, как, что и где именно зарывалось, и к тому же целая армия землекопов в придачу. Пусть тот поляк запомнил данное место с той или иной погрешностью. Пусть прошедшие годы несколько смазали точность его воспоминаний. Но ведь столь значимые и памятные для него события происходили всего семь лет назад, и сильно ошибиться в определении хотя бы примерного места захоронения господин Ковалевский не мог.
Пусть в некотором месте в окрестностях какого-то города было спрятано не 300 000 червонцев, а хотя бы только 50 кг золота. Даже за такой неслабый куш можно было элементарно перекопать указанную поляком площадку вдоль и поперек. Ведь недаром же было дано указание выставить караул, который не столько охранял некий мост (или место), сколько бдительно следил затем, чтобы посторонние за зиму не попытались вытащить и расхитить принадлежащее государству золотишко.
Кстати, ради большей информированности читателей не помешало бы мне прямо сейчас прояснить вопрос о том, сколько же весили спрятанные бочонки.
"Червонец, - прочитал я в энциклопедическом словаре, - в обиходе XIX в. - 3-рублевая золотая монета весом до 3,9 г."
Следовательно, если 300 000 рублей разделить на номинал монеты (3 рубля) и умножить на вес одной монеты, которая даже и в потертом виде весила не менее 3,5 г, то можно легко сосчитать, что вес лишь одного бочонка был не менее 180 кг.
- Ого, вот это чушки! - искренне поразился я. - Как же кассир Ковалевский с ними управлялся в одиночку? Вопрос был, как говорится, на засыпку. Предельно ясно, что без нескольких дюжих помощников он не смог бы даже сгрузить их с телега. И значит, при сокрытии клада наверняка присутствовало еще несколько человек, которые помогали ему. Это обстоятельство резко меняло дело, и не в лучшую сторону.
Следующее письмо из Санкт-Петербурга пришло как-то совершенно неожиданно. Большой и увесистый почтовый конверт ясно указывал на то, что в нем содержится нечто совершенно необычное, во всяком случае не простое письмо, в обычном случае легко укладывающееся в единственный листок бумаги. В конверте, к моему удивлению, находилось не только все собранное в архиве "Дело № 1637 о двух бочонках зарытых у г. Красного", но и копии современной карты, а также довольно точный рисунок конкретной обстановки в том месте где господином П. производились поиски. Кроме того, были приложены и панорамные фотографии некой унылой речной долины. Что и говорить, работа коллегой из Санкт-Петербурга была проделана просто колоссальная. Оставалось лишь взглянуть на результаты его трудов и… вынести свой вердикт.
Но чем больше я изучал присланные документы, тем больше сомнений закрадывалось в мою душу. Буквально все указывало на то, что мой корреспондент ошибался, пытаясь что-то такое отыскать вблизи деревеньки с названием… Гребени! Я перечитал все присланные им документы еще по 2 раза кряду. Начну описание ее с адаптированного на современный язык старинного официального документа:
"Господину Управляющему Министерством Полиции
С получением вероятного сведения, что у города Красного близь Гребли во время бегства французских воинов зарыты в землю два бочонка золотой монеты, заключающих не менее трехсот тысяч червонных, одолжаюсь донести об этом Вашему Сиятельству и распоряжений моих, сопровождающих данное открытие.
Писарь Мерлинской волости, польский дворянин Петрашкевич, который по секрету 4-го сего ноября сообщил Правителю (начальнику) Канцелярии моей, известному оному как близкий ему помещик в г. Красном и его Петрашкевича местопребывания его Польского Царства Дворянин Ковалевский, служивший при этих французах и находившийся при зарытии означенных бочонков, может указать место, содержащее оные. Сей час тот довел до моего сведения сие открытие. По распоряжению моему немедленно и Петрашкевич и Ковалевский при Губернском Чиновнике, Уездном Судье, Городничем и Стряпчем были допущены к поиску. Но расширение и возвышение плотины, которое получила она по очищению Губернии от неприятеля, затруднило точно указать место сокрытия бочонков, к тому положение сильно замерзшей и покрытой снегом земли затруднили поиск. (Неразборчиво) он нашел приметы и ручается с появлением весны найти сокровища двух бочонков.
Для охранения того места от всякого прикосновения я предписал командиру здешнего гарнизонного батальона учредить при нем надежный караул из Инвалидной стражи и строжайше предписать Городничему и указанному Стряпчему тщательно и неупустительно блюсти (неразборчиво) известного уже им места и в неприкосновенности к оному удостоверять меня ежемесячно. В этом случае побуждаюсь всепокорнейше просить содействия Вашего Сиятельства, дабы требуемый мною Военный Караул был устроен надежно и исправно выполнял свою обязанность.
В заключение не лишним считаю поднести в список отзыв Дворянина Ковалевского.
Губернатор (подпись неразборчива)".
Далее следовал и сам "список", иными словами, докладная господина Ковалевского, который явно в несчастливый час и, видимо, во время дружеской пирушки проболтался о кладе нескромному на язык Петрашкевичу.
"Список с объявлением дворянина
Польского Царства Ивана Ковалевского.
На сих днях объявил я дворянину Игнатию Петрашкевичу, что в городе Красном близ самого моста на дороге к городу Смоленску устроенному, положено золотой монетою два бочонка, из дивизии французского генерала Габерта за границу везенного, в последних числах Октября месяца 1812 г., почему Петрашкевич с дозволения Начальства и отыскивая деньги сип; но по неимуществу его и неудобству времени, от продолжения поисков отказывается, а потому прошу покорнейше Вашего Высокоблагородия, исходатайствовать у главного Начальства позволения, чтобы поиски сего золота, начатые в неудобное время Петрашкевичем, оставить до апреля месяца будущего года, и до того времени предписать Краснинской Градской и Земской полициям иметь строгий надзор, дабы никто из сторонниях немочь отыскать того золота в объявленном месте, помимо меня или его Петрашкевича, и притом прошу покорнейше заверить Главное Начальство, что истину моего объявления о сокрытии сих денег я утверждаю тем, что сам был при поклаже оных, ибо служил в то время во французской армии при оной кассе: и не имею слухов ни в городе Красном, ни в другом каком-либо месте, чтобы сей день они были уже вынуты и что все приметы мною кладенные сысканы по обликам их, я непременно надеюсь, что положенное при мне золото, и казна получит значительную часть денег сих. Подлинное подписано тако: к сему объявлению Дворянин Иван Матвеевич сын Ковапевский, а вместо его по личному прошению за неумением Российской Грамоты Губернский секретарь Федор Барадавкин руку приложил.
Подпись неразборчива".
Иван Матвеевич, сын Ковалевский, служил обычным войсковым кассиром в дивизии генерала Габерта. Скорее всего, он сам лично и руководил захоронением подведомственной ему кассы. Поэтому-то он довольно подробно помнил конкретное место, в котором были закопаны бочонки, и все последующие годы не терял надежды когда-нибудь извлечь их обратно. Получив в 1819 г. паспорт, позволяющий передвигаться по России, он приехал в тот самый город, вблизи которого были спрятаны бочонки. Но, приехав в Красный, он столкнулся с большими техническими трудностями. В те дни, когда ценности зарывались, и сам город Красный, и значительная часть прилегающих к нему земель была полностью оккупирована коалиционной армией Наполеона. Неприятельские колонны длительное время контролировали дорогу (Смоленск - Орша), идущую через город, а, следовательно, и мосты, выстроенные на них. Иными словами, даже в самый лютый мороз можно было отыскать возле одного из этих мостов разогретое бивуачным костром место и под покровом ночи зарыть оба бочонка с монетами. Сейчас же обстановка была совсем иная. Союзных французов не было и в помине, а по всем дорогам оживленно сновали одни россияне.
Почему же бочонки были зарыты в столь неподходящем месте? Ведь золото, в отличие от серебра и прочих трофеев, французы берегли и защищали до последнего. По весьма достоверным сведениям, полученным мною ранее, действительно серьезные потери золотой монеты и слитков начались у французов только на территории современной Белоруссии, да и то ближе к границе с Литвой. Впрочем, достаточно веских причин для экстренного захоронения данных бочонков могло быть множество. Пали от холода или картечи лошади кассового фургона, а новых взять было негде - вот вам самая распространенная причина неизбежной потери ценного груза в те безумные дни. Кроме того, тягловую силу могли запросто реквизировать из обозов в артиллерию или кавалерию, которые были жизненно необходимы французскому командованию для удержания города хотя бы в течение нескольких дней. Ведь нашими войсками делались самые решительные попытки устроить войскам Наполеона западню именно в данном районе.
А силы коалиционной армии были слишком сильно растянуты и двигались по заснеженной русской равнине, подвергаясь непрерывным атакам казачьих частей и отрядов партизан. Кстати, какую-то часть французов именно у Красного нашему командованию удалось-таки отсечь от основных сил. Так 3-й корпус маршала Нея был вынужден свернуть с основной трассы и выбираться из окружения обходными дорогами через Маньково, Мироедово, Нитяжи, Воришки и Гусиное.
Но продолжу рассказ о кассире Ковалевском. Приехав в город, он (наверняка памятуя о тех, с кем прятал золото) прежде всего занялся сбором городских слухов о случайно найденных местными жителями сокровищах. Но ни в трактире, ни на городском рынке ни о чем подобном не было и речи. Это был хороший признак, но кое-что было и плохо. Довольно быстро бывший кассир понял, что втихомолку достать золотишко ему вряд ли удастся. Место, где были спрятаны бочонки, к несчастью, было открытым со всех сторон, а следы, оставшиеся от лопат кассиров и солдат охраны, давным-давно замыты вешними водами и заросли луговой травой. Значит, ему необходимо было проводить довольно масштабные земляные работы у всех на виду, причем наверняка на общегородских или сельских общественных землях, чего какому-то приезжему поляку конечно же никто бы делать не позволил. К тому же он не знал грамоты и, скорее всего, по-русски разговаривал с большим трудом. Значит, чтобы достичь споен цели, ему нужно было найти в Красном или его окрестностях как минимум одного сообщника, причем желательно поляка и дворянина. С простыми крестьянами Ковалевский дел иметь наверняка не хотел, опасаясь, что при виде груды золота те разберутся с ним по-простому, с помощью лопаты или дубинки.
Такого сообщника судьба как раз и послала нашему кладоискателю в начале ноября 1819 г. И поляк, и дворянин. Живет неподалеку и знает все местные правила и порядки. Войдя в доверие к Игнатию Петрашевскому и хорошо угостив земляка в трактире, бывший кассир завел с ним разговор о тайной цели своего нахождения в городе. Но едва Игнатий услышал, на что намекает и что просит сделать его новый знакомец, то если и был пьян, то мигом протрезвел. Он тут же сообразил, что если он сейчас поддастся соблазну втихомолку организовать несанкционированные властями раскопки, то они оба рискуют запросто лишиться не только мифических монет, но и вообще всего своего имущества, а жизнь окончить где-нибудь на Нерчинской каторге. Времена при царском режиме были суровые, кругом царил жесткий порядок и нерушимая субординация. Предпринимать же столь рискованное дело, не испросив заранее разрешения как минимум у Смоленского губернатора, было смерти подобно, и поэтому он на следующий же день настрочил на Ковалевского приличествующий такому случаю… донос в полицию.
Реакция властей была мгновенной. Жандармы не только взяли под стражу Ковалевского, но и в присутствии самых важных городских чиновников служащие местного околотка повели его к указанной им во время допросов реке, чтобы тот непосредственно и точно показал им, где конкретно лежат утаенные денежки. Он явно никак не ожидал такого развития событий. Не успел он заикнуться своему же соплеменнику о богатейшем кладе, который при благоприятных обстоятельствах обогатил бы их обоих несказанно, как тут же оказался под арестом. Что теперь делать, как доверять людям? Единственно, что Ковалевский мог предпринять при столь неблагоприятном положении дел, так это нарочно указать совершенно не на то заветное место, а на иное, наверняка довольно далеко отстоящее от истинного тайника. Возможно, что на первом же допросе он поведал жандармам, что сокровища действительно были спрятаны им вблизи от города, но озвучил при этом название совершенно иной речки, нежели на самом деле. При этом он руководствовался элементарным желанием любой ценой уберечь ценности от разграбления посторонними. Он спешно выбрал в качестве дублирующего ориентира одно знакомое местечко, мимо которого он часто проходил во время прогулок по городу.
Этому скоропалительному обману неожиданно помогло то обстоятельство, что уже началась суровая русская зима. Земля успела основательно промерзнуть, что радикально и объективно осложнило двум польским землекопам их многотрудную работу. Поковырявшись для вида часочек-другой вблизи какого-то городского моста, Ковалевский заявил наблюдавшим за ним чиновникам, что пробиться через мерзлую почву нет никакой возможности. Его поддержал и взмыленный от интенсивной работы кайлом Петрашкевич, который был явно уверен в том, что они копают в нужном месте. Ведь в предварительном разговоре с ним Ковалевский наверняка не сообщил тому точного места залегания клада, а дал лишь общее словесное описание заветного места.
Что было делать российским чиновникам? Разглашать тайну и подвергать опасности хищения государственные деньги им не хотелось, и поэтому они поставили на мосту через реку часового и стали с нетерпением ожидать весны. Почва должна была отогреться и позволить добраться до бочонков. Поляк, уже мысленно перебиравший сверкающие червонцы в своих карманах, не мог допустить и мысли о том, что золото захватят враги, с которыми он воевал всего несколько лет назад. Однако, понуждаемый перепуганным Петрашкевичем (который, надо думать, поручился за него перед губернским руководством), он написал покаянную бумагу, в которой клятвенно уверял, что это то самое место и есть, и как только придет весеннее тепло…
Злейший враг России - Ковалевский только для отвода глаз прикидывался покорной "овечкой" и готов был подписать какие угодно докладные и протоколы, лишь бы сбить с толку незваных компаньонов из департамента полиции. К тому же и писал-то не он, а приставленный к нему городским стряпчим писец. Мне даже кажется, что именно Ковалевский, притворно заботясь о сохранности клада, как бы между прочим посоветовал городскому приставу выставить на мосту часовых. А потом со злорадством смотрел, как те всю зиму ежатся на ледяном ветру, охраняя совершенно пустое место. Это нам только кажется, что два века назад люди были иные, простые, доверчивые и наивные. Нет, и тогда в людских сердцах бушевали настоящие шекспировские страсти, заставляя их совершать поистине головокружительные поступки и затевать совершенно невообразимые авантюры. Но давайте продолжим наше исследование и посмотрим, куда приведет нас архивное дело № 1637. Вот что написано в последней, официальной бумаге, окончательно ставящей все точки над "i" в данном непростом деле:
"Вашему Императорскому величеству имел я счастье докладывать по донесению Смоленского Гражданского Губернатора о сокрытых якобы французами у города Смоленска двух бочонков золотой монеты.
Он доносит ныне, что к открытию оной сделаны были поиски при назначенном от Министра Финансов Чиновнике, при Краснинском Предводителе Дворянства, уездном Судье и других Чиновниках, но обозначенных бочонков не найдено.
Объявивший о сем Польский Дворянин Ковалевский, решительно утверждавший о непременном отыскании сокрытых сумм, потерял в том надежду и в новом взятом с него допросам показал, что из четырех человек, участвовавших в зарытии, двое при нем убиты, а остальные два взяты были вместе с ним в плен и где находятся, не знает".
А что еще мог сказать Ковалевский в свое оправдание? Разумеется, он теперь и подавно не мог сознаться в том, что заведомо указал неверное место доя поисков и раскопок. Он отчетливо понимал, что ему точно не сносить головы за столь наглый обман. И понятно, что во время последующих за неудачей допросов поляк стал валить вину на бывших соратников, которые вместе с ним зарывали тяжеленные бочонки. Сколько их было в действительности? Он утверждал, что два человека из этой бригады были якобы взяты в плен. Проверить же такое утверждение на тот момент было совершенно невозможно. Следовательно, можно уверенно утверждать, что Ковалевский до конца предпринимал все доступные ему способы защиты. С одной стороны, он продолжал утверждать, что золото было зарыто именно в указанном им месте, а с другой - прозрачно намекал на то, что его могли опередить возможные конкуренты.
Ни при каких условиях Ковалевский не мог сказать правду. Ведь эта правда была из разряда тех простых истин, за которые убивают. И где бы в последующее время ни оказался этот Польского царства дворянин, он наверняка не смог бы впоследствии осуществить свой коварный план, поскольку, засветившись на са-мом высоком уровне, весь остаток жизни был вынужден ощущать на своей спине недремлющее "око государево".