5
1883 год замечателен тем, что вмешательство рассказчика в повествование уменьшается во всех видах рассказов. Эти перемены ясно видны из сводной таблицы.
В отдельных жанрах эти процессы проходили с разной интенсивностью.
В рассказах в 3-м лице в 1883 г. сильно уменьшается (до 67 % -против 87 в предыдущем году и 100 в 1881 г.) количество развернутых высказываний, выражающих эмоции повествователя, афоризмов - комических и вполне серьезных (см. первый пункт таблицы).
Самые существенные изменения произошли в третьем пункте сетки - вмешательство повествователя в фабулу отмечено только в 48 % рассказов.
Изменился и характер этих вмешательств-отступлений. Это уже не прежние развернутые беседы с читателем, а небольшие, в две-три строки обращения к нему.
"Вы думаете, он боялся отказа? Нет" ("Женщина без предрассудков". - "Зритель", 1883, № 11).
"В восемь часов вечера… Впрочем, поставлю точку. Одну точку я всегда предпочитал многоточию, предпочту и теперь" ("Филантроп". - "Зритель", 1883, № 19).
"Рассказано было много, не написать всего. Один г. Укусилов говорил два часа… Извольте-ка написать! Буду по обычаю краток" ("Рыцари без страха и упрека". - "Осколки", 1883, № 14).
В повествовании рассказов от 1-го лица происходят те же процессы. Но в связи с особенностями жанра здесь они происходят медленнее. Персонифицированный рассказчик, повествование, чаще всего оформленное как непринужденный устный рассказ, - всё это предполагает более свободное включение в текст субъектно-оценочных форм речи, принадлежащих рассказчику; оно неотделимо от самой композиционной установки.
В оценках, выраженных в отдельных словах, рассказчик сохраняет прежнюю свою активность (в 100 % произведений). Развернутые же его высказывания, восклицания, обращения к читателю занимают теперь место несколько меньшее (77 и 61 %).
Прямое обращение к читателю - черта, отмирающая в чеховском повествовании в первую очередь. И если другие виды голоса повествователя - в виде остаточных явлений или в новом стилистическом качестве - сохраняются у Чехова вплоть до середины 90-х годов, то этот вид после 1887 г. исчезает совершенно.
До нас дошло более тридцати написанных Чеховым в 1883 г. рассказов-сценок. Этого уже достаточно, чтоб можно было установить некоторые особенности структуры повествования этого жанра (за три предшествовавших года было написано всего шесть сценок).
Как и в двух других жанрах, в сценках есть и отдельные эпитеты, выражающие оценку рассказчика, и целые рассуждения, обращенные к публике.
"Все утонуло в сплошном непроницаемом мраке. Глядишь, глядишь и ничего не видишь, точно тебе глаза выкололи… Дождь жарит, как из ведра… Грязь страшная…" ("Темною ночью". - "Осколки", 1883, № 4).
"Было сказано много чепухи, но много и дельного, так много, что даже сам Шарко почувствовал бы угрызения совести" ("Благодетели". - "Осколки", 1883, № 13).
"Говорили мы о… Могу я, читатель, поручиться за вашу скромность? Говорили не о клубнике, не о лошадях… нет! Мы решали вопросы. Говорили о мужике, уряднике, рубле… (не выдайте, голубчик!)" ("Рассказ, которому трудно подобрать название". - "Осколки", 1883, № 11).
Повествование лучших и известнейших рассказов-сценок Чехова, написанных в этом году, таких, как "Радость", "Драма в цирульне" (в Собр. соч. - "В цирульне"), "Скверный мальчик" (в Собр. соч. - "Злой мальчик"), "Смерть чиновника", наполнено этими прямыми оценками и высказываниями рассказчика.
"В один прекрасный вечер, не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на "Корневильские колокола". Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства, но вдруг… В рассказах часто встречается это "но вдруг". Авторы правы: жизнь так полна внезаппостей! Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось… он отвел от глаз бинокль, нагнулся и… апчхи!!! Чхнул, как видите. Чхать никому и нигде не возбраняется. Чхают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже тайные советники. Все чхают" ("Смерть чиновника". Случай. - "Осколки", 1883, № 27).
Голос повествователя включается в текст во всех вицах - и в качестве отдельных эпитетов, выражающих иронию ("не менее прекрасный экзекутор"), и в виде комических афоризмов и восклицаний ("Авторы правы…", "Чхать никому и нигде…"), комментариев по поводу фабульных ходов ("Но вдруг… В рассказах часто встречается это "но вдруг").
Каковы взаимоотношения повествователя и автора в рассказах и сценках с подобной структурой повествования?
В рассказах 1882 г. - особенно в больших - повествователь сливается с автором. В 1883 г. такой повествователь в чистом виде встречается гораздо реже (в сценках и рассказах от 1-го лица в этом году его нет совсем).
Именно в рассказах с таким повествователем ("Цветы запоздалые", "Живой товар", "Барон", "В рождественскую ночь") Чехов в 1881–1883 гг. отдал наибольшую дань традиции, использовал приемы, им же самим постоянно в эти годы пародируемые. "Автор, очевидно, усиливался быть патетичным, - писал о рассказе "В рождественскую ночь" современный критик, - но результатом его усилий явилось только нечто вроде пародии на крик Тамары в лермонтовском "Демоне". Мелодрама заканчивается, как и быть надлежит, катастрофой и метаморфозой: постылый муж добровольно идет на смерть, а в сердце жены, пораженной его великодушием, ненависть внезапно уступает место любви". Другой критик, высоко оценивший рассказ в целом, тоже, однако, считал, что "рассказ этот по замыслу совершенно невероятен. <…> Поступок мужа <…> вышел чересчур героичен". Более поздний критик считал даже, что в "Цветах запоздалых" Чехов "отдал дань <…> чистой воды сентиментализму".
К этому году относятся два опыта "лирического рассказа" ("Осенью" и "Верба"). На повествовании этих вещей лежит некоторый отпечаток эпигонски-романтической стилистики, столь характерной для 70–80-х годов XIX в.
"Оба, старуха-верба и Архип, день и ночь шепчут… Оба на своем веку видали виды. Послушайте их…" ("Верба". - "Осколки", 1883, № 15).
"Шумел только ветер, напевая в трубе свою осеннюю рапсодию" ("Осенью". - "Будильник", 1883, № 37).
Стиль этот не обыгрывается в рассказах, но дается как авторитетно-авторский.
Это были, кажется, единственные опыты Чехова в таком роде. Больше к открытой, явной "лиризации" повествования при помощи традиционной поэтической лексики он не возвращался. Повествование зрелого Чехова основывается на принципиально иных началах. Оно чуждо всякого рода откровенных "поэтизмов".
Примерно в четверти рассказов субъективные оценки и высказывания повествователя выдержаны в каком-либо одном лексическом ключе, создают определенную маску рассказчика - светского хроникера, юмориста-балагура, человека, близкого к изображенной среде, резонера-моралиста и т. п. Особенно отчетливо, конечно, маска ощущается в рассказах от первого лица; но и в других рассказах и сценках это довольно распространенный прием ("Отвергнутая любовь", "Совет", "В гостиной", "Смерть чиновника", "Случай из судебной практики", "Начальник станции").
Насколько отчетлива была эта маска даже в "мелочах", написанных после 1883 г., можно увидеть из одного неосуществленного замысла Чехова. При подготовке Собрания сочинений в 900-х годах Чехов свел воедино более полутора десятков мелких юморесок 1883–1886 гг.: "О женщинах", "Майонез", "Краткая анатомия человека", "Жизнь прекрасна", "Грач", "Репка", "Статистика", "Новейший письмовник", "О бренности", "Плоды долгих размышлений", "Несколько мыслей о душе", "Самообольщение", "Сказка", "Донесение", "Предписание", "Затмение луны", "Письмо к репортеру". Этому новому произведению было дано заглавие: "Из записной книжки Ивана Ивановича (мысли и заметки)", - то есть маска была такой отчетливой и явной, что Чехов счел возможным приписать "авторство" этих рассказов некоему "реальному" лицу - Ивану Ивановичу.
В 1883 г. впервые отчетливо выкристаллизовалось два новых типа повествования, которым суждено было получить большое развитие в позднейшей прозе Чехова.
Первый - нейтральное повествование. Нейтральным мы называем повествование, не содержащее никаких субъективных оценок: безразлично - повествователя или персонажа. В нем только констатируются факты, излагаются события; прямо они никак не оцениваются. Такое повествование не содержит слов, выражающих эмоциональное отношение (ср. в субъективном повествовании: "дурандас", "не умней пробки"), вопросительных и восклицательных предложений, эмоциональных междометий и частиц (вроде: "О, любовь!", "Дудки!", "Но, увы!", "Где вы, росчерки, подчерки, закорючки, хвостики?").
По всем пунктам предложенной сетки оно дает отрицательный ответ.
В качестве примера выдержанного до конца нейтрального повествования приводим целиком собственно повествование (то есть весь текст за вычетом прямой речи) рассказа-сценки "В наш практический век, когда и т. п."
"Человек с сизым носом подошел к колоколу и нехотя позвонил. Публика, дотоле покойная, беспокойно забегала, засуетилась… По платформе затарахтели тележки с багажом. Над вагонами начали с шумом протягивать веревку… Локомотив засвистел и подкатил к вагонам. Его прицепили. Кто-то, где-то, суетясь, разбил бутылку… Послышались прощания, громкие всхлипывания, женские голоса…
Около одного из вагонов второго класса стояли молодой человек и молодая девушка. Оба прощались и плакали <…>.
Из глаз девушки брызнули слезы: одна слезинка упала на губу молодого человека. <…>
Молодой человек вынул из кармана четвертную и подал ее Варе. <…>
Белокурая головка склонилась на грудь Пети. <…>
Ударил второй звонок. Петя сжал в своих объятиях Варю, замигал глазами и заревел, как мальчишка. Варя повисла на его шее и застонала. Вошли в вагон. <…>
Молодой человек в последний раз поцеловал Варю и вышел из вагона. Он стал у окна и вынул из кармана платок, чтобы начать махать. Варя впилась в его лицо своими мокрыми глазами <…>
Ударил третий звонок. Петя замахал платком. Но вдруг лицо его вытянулось… Он ударил себя по лбу и как сумасшедший вбежал в вагон <…>
Поезд тронулся. Молодой человек выскочил из вагона, горько заплакал и замахал платком" ("Осколки" 1883, № 10).
Повествование с такой структурой встречается пока только в рассказе-сценке ("Коллекция", "Крест", "Козел или негодяй", "В почтовом отделении", "Дочь Альбиона", "Весь в дедушку", "Знамение времени", "Справка"). В подавляющем большинстве случаев это сценки с минимальной по объему речью рассказчика.
Второй тип повествования, оформившийся в этом году, рассмотрим на примере рассказа "Вор".
Начало рассказа дано в нейтральном тоне, в нем не усматривается ничьих субъективных оценок.
"Пробило двенадцать. Федор Степаныч накинул на себя шубу и вышел во двор. Его охватило сыростью ночи… Дул сырой, холодный ветер, с темного неба моросил мелкий дождь. Федор Степаныч перешагнул через полуразрушенный забор и тихо пошел вдоль по улице".
Далее изображение все более подчиняется восприятию героя ("В одной из них, маленькой и сгорбленной, он узнал…". "Далеко впереди него мелькали огоньки"). Но повествование продолжает быть нейтральным.
Вскоре положение меняется. Повествование теряет свою бессубъективность.
"На утро глубокий, хороший сон, за сном визиты, выпивка… Вспомнил он, разумеется, и Олю, с ее кошачьей, плаксивой, хорошенькой рожицей. Теперь она спит, должно быть, и не снится он ей. Эти женщины скоро утешаются. Не будь Оли, не был бы он здесь. Оно подкузьмила его, глупца. Ей нужны были деньги, нужны ужасно, до болезни, как и всякой моднице! <…> Он украл, попался и пошел в эту Сибирь, а Оля смалодушествовала, не пошла, разумеется. Теперь ее глупая головка утопает в мягкой кружевной подушке, а ноги далеко от грязного снега!" ("Осколки", 1883. № 16).
Повествование все больше насыщается оценками и эмоциями. Но субъективность эта - другого характера, чем та, которую мы находим в большинстве рассказов и повестей 1880–1883 гг. Изменился сам субъект, которому принадлежат эти эмоции. Это уже не повествователь, но персонаж.
"Вор"- пока единственный в эти годы рассказ, повествование которого содержит только эмоции и оценки героя.
Обычно в повествование, в котором присутствуют слово и мысль героя, непременно вторгаются и эмоции самого повествователя. Значительная часть рассказа "Раз в год" дана в аспекте героини.
"У нее должны быть: барон Трамб с сыном, князь Халахадзе, камергер Бурластов, кузен генерал Битков и многие другие… человек двадцать! <…> А она знает, как держать себя при этих господах! Неприступность, величавость и воспитанность будут сквозить во всех ее движениях… Приедут, между прочим, купцы Хтулкин и Переулков: для этих господ положены в передней лист бумаги и перо. "Каждый сверчок знай свой шесток". Пусть распишутся и уйдут…
Двенадцать часов. Княжна поправляет платье и розу. Она прислушивается: не звонит ли кто? С шумом проезжает экипаж, останавливается. Проходит пять минут. "Не к нам, - думает княжна".
Повествование все больше насыщается экспрессией героини. Но здесь в него решительно вмешивается рассказчик:
"Да, не к вам, княжна! Повторяется история прошлых годов. Безжалостная история!" ("Стрекоза", 1883, № 25).
Если в повествовании 1880–1882 гг. субъективность героя плохо уживалась с субъективностью повествователя и безусловно господствовала одна из них - героя, то теперь начинается период (правда, недолгий) их сосуществования, пока к середине 80-х годов герой не вытеснил активного повествователя.
6
В повествовании 1884 г. с еще большей интенсивностью продолжается процесс, наметившийся в 1882–1883 гг.: оно продолжает освобождаться от прямых вмешательств рассказчика.
Резко сократилось во всех жанрах число выступлений повествователя с рассуждениями и высказываниями эмоционального порядка (первый пункт таблицы) - с 67–19 - 77 % в 1883 г., до 15–16 - 50 % в 1884 г.
Среди рассказов в 3-м лице этот вид речи повествователя встретился лишь в трех случаях ("Орден", "Чтение", "Марья Ивановна"). Меньше стало в них и обращений к публике, отступлений рассказчика. Все меньшую роль в структуре повествования играют и оценки повествователя, выражающиеся в отдельных словах: более чем в половине рассказов от 3-го лица они уже не обнаруживаются. Правда, рассказов, целиком свободных от субъективности повествователя, пока еще меньше половины (48 %). Но ведь ранее нейтральное повествование встречалось изредка вообще только в сценках, а в рассказах в 3-м лице его не было совсем.
В рассказах-сценках развернутые высказывания и афоризмы встретились лишь дважды. Число "атомарных", в виде отдельных эпитетов, вмешательств повествователя тоже уменьшилось. Но процент отступлений рассказчика, даже несколько повысился по сравнению с предшествующим годом (с 23 до 42 %). В повествовании некоторых сценок этого года голос повествователя по-прежнему остается одним из важнейших структурных элементов ("Идеальный экзамен", "Наивный леший"). Напомним, что среди сценок этих - такие шедевры жанра, как "Хирургия", "Хамелеон", "Водевиль".
Присутствие личного тона повествователя в рассказах-сценках этого периода отмечалось в литературе - весьма немногочисленной, - посвященной стилю отдельных произведений раннего Чехова. Иронический тон "автора" (повествователя) в рассказе-сценке 1884 г. "Хамелеон" - отмечал Л. Б. Перльмуттер. "У Чехова мы видим и иронический показ быта, им изображаемого, через использование "церковно-славянизмов" и "канцеляризмов". "Высокая" книжная лексика в соединении с бытовой производит комическое впечатление". Л. Б. Перльмуттер находит в рассказе и "лирическую струю эмоциональной психологизирующей лексики". Правда, все это почему-то не мешает автору считать, что в "Хамелеоне" "личный тон автора-рассказчика полностью устранен". Позже подобные утверждения о полной объективности Чехова, включая и раннего, стали традиционными.
На самом деле объективность в 1883–1884 гг. существует скорее как тенденция, - правда, довольно сильная. Преобладающего места такой тип повествования еще не занимает.
7
В 1885 г. картина резко меняется. Статистически этот год дал наиболее сильное уменьшение всех цифр. Против прошлогодних они сократились вдвое и втрое. Практически только в нескольких рассказах встречаются субъектно-оценочные формы речи - обращения к читателю, эпитеты, выражающие эмоциональное отношение повествователя. Повествование потеряло главные структурные признаки, характерные для первого пятилетия. Переход на новые художественные позиции завершился.
Особенно отчетливо это видно в рассказах в 3-м лице. Но в неменьшей мере это относится и к рассказу-сценке. Повествование в 34-х сценках из 40, написанных в этом году (80 %), совсем не содержит субъективных оценок рассказчика - ни в какой их форме. В 1883–1884 гг. высшие художественные достижения Чехова - сценки с субъективным повествованием ("Смерть чиновника", "Радость", "Хамелеон"). А в 1885 г. все лучшие вещи, такие, как "Унтер Пришибеев", "Кулачье гнездо", "Свистуны", "Злоумышленник", "Лошадиная фамилия", "Дорогая собака", "Живая хронология", построены уже на нейтральном повествовании.