Не напоминает ли это историю с другим известным "гегельянцем" – Карлом Марксом? И по отношению к нему все проникались и клялись "единственно верным учением", но все ли могли, признаться как Толстой о Гегеле, что: "это для него оказалось "китайской грамотой"?33
Видимо, на гегельянских идеях человечество задержится надолго: накопился разрыв меж способностью к организации частного ума и социальной необходимостью такими умами пользоваться. Так, что же, Толстого всё-таки уличили в недостатке ума? Да нет, просто Гегель работает в противоположной Толстому стороне – в абстрактно-логических тоннелях.
"Браки совершаются на небесах", а… философские темы носятся в воздухе. Философия, как самое общее рассуждение, в своей первичности почти "проторассуждение" не ограниченное предметом. "Всё" это и значит– всё. Но что-то же определяет тему? Вот тут-то и можно поймать классического идеалиста первичности сознания! Тогда темы в истории были бы "размазаны" равномерно произвольно. Но нет: периодически (периодически-спирально) происходит переваливание "с боку на бок", что заметно и в попеременном колебании важности: натурфилософия (с аналогами) – этика (то же).
Первое присуще периоду нормального производительного роста общества; второе – моменту обострения противоречий перед качественными переменами в самом обществе. Философы вообще склонны и в спокойный период давать (иногда неумеренно) житейские советы. Но в кризис они только тем и занимаются, что "оставив всё" (даже в буквальном философском смысле) заняты вопросом: "как жить дальше?".
Говоря "историческая эпоха" обычно полагают определить этим всё её содержание. Поверхностный взгляд! Не иначе как: в самых общих чертах; по преимуществу; в главном или в решающих на этот раз странах и вроде того. Стало быть, нет никакого анахронизма в том, что своё первое самостоятельное философское рассуждение юный Толстой адресовал ещё Декарту – завершителю эпохи богословия с его доказательством "бытия Божия" (но уже рационалисту); а юношескую (то есть самую преданную) любовь его заслужил Жан-Жак Руссо – представитель философии Просвещения.
"К Руссо были несправедливы, величие его мысли не было признано, на него всячески клеветали. Я прочел всего Руссо, все двадцать томов, включая "Словарь музыки". Я более чем восхищался им, – я боготворил его. В 15 лет я носил на шее медальон с его портретом вместо нательного креста. Многие страницы его так близки мне, что мне кажется, я их написал сам".34
Очевидно, что "по выучке" Толстой – руссоист. Темы, подходы к ним, самая непоследовательность и переменчивость мнения. Но ничто из этого не портит главного в них обоих, если понимать, что они не собственно – философы, а, способные вдохновляться и жизнью и философией – деятели культуры, раздвигающие её пределы не так определённо и профессионально строго, но за счёт художественного таланта ярко и убедительно.
А ведь он ещё успеет почитать и Маркса с Энгельсом! Тем более, что за рациональным просвещением последовал романтизм, потом "подсушили" классические немцы и (снова "на бок") явился иррациональный Шопенгауэр… Всё это и многое другое он читал, но к тому, чтобы закрепиться на Жан-Жаке была ещё и главная причина – окружающая жизнь. Чтобы понять в ней, то, что он мог понять, лучше этого "блиндажа" не найти. Почему? Руссо первым объявляет чувство – существующим как смысл жизни, как начало разума. Это зерно проросло в "правильной" почве – Толстой не только имел нужный талант, но и умел образовывать его. Всё, что он сделал в действительной точке своего приложения – безупречно. Это ему потом подтвердил Кант: "Только наши чувственные и эмпирические созерцания могут придать им смысл и значение…, Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными… Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан".35 Действительность надо уважать, в конце концов.
Лабиринт
Для разбора каждого пункта постепенно всё более причудливого мировоззрения Толстого есть прекрасные специальные работы. Здесь задача другая: по системе ошибок выделить некоторые правильные узлы напряжения.
Рискнувший как Толстой на всеобщую благость идеи, в таких условиях автоматически отбрасывается к "системам"… древних мудрецов. Он неизбежно становится единомышленником этих "этнических" корифеев архаичного философского периода, недаром ему так приглянулись Конфуций и Лао-Цзы. Часто поминает он индусскую легенду о принце Шакья-Муни, вышедшем из дворца, в котором он так счастливо жил, потому что все ужасы жизни были от него скрыты, и встретившего нищего, старика и мертвеца. Делает большие выписки из Экклезиаста и повторяет вслед за библейским мудрецом его приговор жизни: "суета сует и всяческая суета".
".. Учение середины Конфуция – удивительно. Все то же, что и Лаоцы, исполнение законов природы – это мудрость, это сила, это жизнь… Оно тогда – оно, когда оно просто, незаметно, без усилия, и тогда оно могущественно… Признак его есть искренность единство, не двойственность. Он говорит: небо всегда действует искренно". – Толстой Л.Н. "Дневник" 11 марта 1884.
"…Поздно встал. Читал Конфуция и записывал. Религиозное разумное объяснение власти и учение о нем китайское было для меня откровением…. Во мне все больше и больше уясняется то в этом, что было неясно. Власть может быть не насилие, когда она признается как нравственно и разумно высшее. Власть как насилие возникает только тогда, когда мы признаем высшим то, что не есть высшее по требованиям нашего сердца и разума" – Толстой Л.Н "Дневник" 19 марта 1884.
"…Читал Конфуция. Все глубже и лучше. Без него и Лаоцы Евангелие не полно. И он ничего без Евангелия" – Толстой Л.Н "Дневник" 29 марта 1884.
"Читал буддизм – учение. Удивительно. Все то же учение. Ошибка только в том, чтобы спастись от жизни – совсем. Будда не спасается, а спасает людей. Это он забыл. Если бы некого было спасать – не было бы жизни. Учение о том, что вопросы о вечности не даны, – прелестны" – Толстой Л.Н "Дневник" 12 сентября 1884.
Есть ли в этом увлечении Востоком, м-м-м… упрощающее его? Совсем нет: в этой мудрости практически нет изъянов, здесь действительно охватывается максимум объективного человеческого предрасположения. Это доказывает их сходство, где этническое своеобразие каждого лишь украшает сходный смысл. Можно ли стать их последователем сейчас? Безусловно, опять-таки в силу всеобщности этих истин. Но могут ли их последователи численно стать преобладающей, определяющей общественной "массой"? В том-то и дело, что нет! Ушло время их выбора в решении главной проблемы каждого дня: "как быть?". Теперь: вместо решения – "как избежать", стало – "как изменить"! Эти учения были действенны тогда, когда были созданы. Надо было перетерпеть века и тысячелетия, чтобы равенство действительной реализации для каждого стало хотя бы потенциально возможным. Мы, при всей способности их понять, уже другие – не в уме, а в отношениях между собой, в условиях жизни: экономикой, экологией и всякой прочей, скажем… "экосоцией", что ли.
"На ловца и зверь бежит": умять в предлагаемую форму мировоззрения принятое им, как добродетели: бедность, страдания, бродяжничество, отречение не только от собственности, но и самой жизни, умаление личности для обоснования "непротивления злу насилием", Толстому "удачно" помог Шопенгауэр. Отчасти современный ему философ, как раз, усиленно разрабатывал "страдательную волю", находя поддержку в том же Будде.
Показательно, что структурно рыхлое, слепленное из разнородных частей мировоззрение Толстого, которое он критически сам за "учение" не признавал, (прекрасно зная о незакрытых провалах, которые допустил, стремясь "запустить машину"), оказало такое глубочайшее воздействие на современное общество. Это сделало бы честь иной крепко сбитой "сертифицированной" философской системе!
Проповедь Толстого имела колоссальный успех по всему миру. В Индии, пожалуй, именно он стал проводником для национально-освободительного движения. Но этот успех относится к пласту… архаических общественных отношений. Они существовали или "натурально" в Индии, или "потенциально" как весьма пёстрый состав толстовских "коммунн". Лучший тому пример: обнаруженное в архиве Толстого письмо, оставленное молодым Горьким, когда весной 1889 года бывшего весовщика Царицынской железной дороги, надёжно "перехватила" булкой с кофиём Софья Андреевна, ограждая покой мужа: "Лев Николаевич. Я был у вас в Ясной Поляне и Москве; мне сказали, что вы хвораете и не можете принять.
Порешил написать вам письмо. Дело вот в чем: несколько человек служащих на Г-Ц ж. д. – в том числе и пишущий к вам, увлеченные идеей самостоятельного, личного труда и жизнью в деревне, порешили заняться хлебопашеством. Но, хотя все мы и получаем жалованье – рублей по 30-ти в месяц средним числом, личные наши сбережения ничтожны, и нужно очень долго ждать, когда они возрастут до суммы, необходимой на обзаведение хозяйством.
И вот мы решили прибегнуть к вашей помощи: у вас много земли, которая, говорят, не обрабатывается. Мы просим вас дать нам кусок этой земли.
Затем: кроме помощи чисто материальной, мы надеемся на помощь нравственную, на ваши советы и указания, которые бы облегчили нам успешное достижение цели, а также и на то, что вы не откажете нам дать книги: "Исповедь", "Моя вера" и прочие, не допущенные в продаже…" 36
Сначала их состав был большей частью "любительский" – скандально-показательно– дворянско-разночинный, который всё больше сменялся крестьянским "профессионально-земледедьческим". Россия, по наличию и тех и других условий, как раз являла пример перетекания от "потенциалов" к "натуралам". Но проблемы России исторически были "технически" посложнее индусских. Куда там простому национально-освободительному движению против русского "земельного вопроса"!
Но что же получается? Как бы ни было несообразно теоретическое обоснование, в общественной жизни через него проявились наличные мощные действующие силы. Разве можно назвать это неуспехом в высшем смысле выявления сущностей? Такая работа будет "пополезней" иной "профессорской учебной философии". Толстому ли не понимать, что жизнь не состоит из "заведённых концов"….
И вообще, охотничий пёс, который чутьём нашёл в камышах потерянную дичь, радует охотника или должен быть наказан за то, что сделал это, не приметив воочию места падения птицы?
Но попытки насильно объединить несоединимое: архаического безусловного бога и условного бога новоевропейской философии, закономерно и неизбежно заводили в тупик.
"Кто станет отрицать, что делает во мне всё хорошее Бог? Но вопрос о том, внешний ли он, – опасен. Не могу ничего говорить про это. Он – всё, я – не всё, поэтому он вне меня. Но я знаю его только тем, что во мне божественно. Но это опасная и, боюсь, кощунственная метафизика" – Л.Н. Толстой "Спелые колосья" 1887.
Как говорится, "положение хуже губернаторского" – Толстой не представлял, как без бога запустить свою "философскую машину", но именно из-за развитого и ответственного философского самосознания уже не мог даже определить где он:…внутри или снаружи?!
Иногда у него просто "не доходят руки". Сколько потрачено усилий на препирательство с церковью в критике догмата божьей троичности – и снова "Бог" ему нужен всё для того же. Какое "нечто" он под этим понимал? Ведь в каждом положении "заковыка": "…точно ли верю в то, что смысл жизни в исполнении воли бога?… И невольно ответил, что не верю так в этой определенной форме. Во что же я верю? спросил я. И искренне ответил, что верю в то, что надо быть добрым: смиряться, прощать, любить. В это верю всем существом" – Толстой Л. Н "Дневник" 30 августа 1900.
Тем более что если сам русский народ, всегда поражавший Толстого именно бессознательной верой, встречно предъявлял ему такого же бесформенного, "сверхатрибутного" бога, то почему не взять? Но, отбрасывая лишнее по экономии сил, он порой прибегал к аргументам уже недопустимо исторически упрощённым: "… Кое-что выписал – против троицы" – Толстой Л. Н "Дневник".23 апреля 1884.
Между тем, церковники, со своей стороны, никак не могли здесь не упереться накрепко. Это настолько важно, что вместо "исповедуешь ли Христа?", можно спросить: "Веруешь ли в Троицу?". Похоже, что "дразня гусей", он искренне не понимал их возмущения! Неизвестно, понимали ли они себя сами, это, пусть не элементарный, но всё-таки вопрос античной философии, одной из краеугольных опор христианства, как религии. Христианство во имя революционной, своего прогрессивного исторического периода, роли, должно было из религии "рабов" стать религией всех. Оно вобрало в себя усилиями передовых религиозных мыслителей того времени все подходящие наработки идеалистической философии Платоновской традиции. Все, даже исторически признанные секты современного христианства, начиная с протестантов и кончая мелкими евангелистами разного толка – ничто (как бы они от этого не отрекались), без поддерживающего их, мощного фундамента классической религиозной философии ранней средневековой "доразделённой традиции". (Схожее есть у Павла Флоренского: "Христианство есть и должно быть мистериальным. А что для внешних – то пусть будут протестантствовать…".37 Он критикует обывательскую веру мирян наших дней с противоположной стороны, но в том же самом. То есть "протестантствующим" не обосновать своего существования искони. Как и евангелизм – это вторичное упрощение). Теоретическое значение догмата о "троичности" (пусть при его полном непонимании), должно вбиваться в головы "в тёмную" верующих ортодоксов абсолютно неукоснительно. Но нет и намёка, чтобы Толстого вынесло на изучение исторической обусловленности неких ныне внешне "мракобесных" сторон религии, в виде проработки античной философии с этого угла зрения.
Назвался груздем
Толстой оказался, что называется, в положении человека "на велосипеде" (на котором с таким удовольствием научился ездить): нельзя и бросить педали, и непонятно куда ехать. Он только хорошо знает, чего не хочет и неустанно выступает в защиту очевидных требований жизни. При этом пребывает в категорическом неудовольствии от вида того, что восторженные последователи уже называли "учением". Он постоянно совершает из него "идеологиченские" побеги.
Поневоле этика мудрецов (философский долг обязывает!) выстривает и его образ жизни в соответствии объявленному "вероучению". Что всегда было их условием "сертификата подлинности" Долг философа предполагает "тотальную" последовательность, но именно это труднее всего и потому встречается редко. Древнегреческие философские школы дают гораздо больше таких примеров, чем наше недостоверное время.
Теперь он даже вегетарианец (в чьи овощные супы Софья Андреевна, в заботе о слабом желудке мужа тайком подливает мясной бульон). Что же Толстой имеет за это?
"…Очень тяжело в семье. Тяжело, что не могу сочувствовать им. Все их радости, экзамен, успехи света, музыка, обстановка, покупки, все это считаю несчастьем и злом для них и не могу этого сказать им. Я могу, я и говорю, но мои слова не захватывают никого. Они как будто знают не смысл моих слов, а то, что я имею дурную привычку это говорить. В слабые минуты – теперь такая – я удивляюсь их безжалостности. Как они не видят, что я не то что страдаю, а лишен жизни вот уже три года.
…Мне придана роль ворчливого старика, и я не могу в их глазах выйти из нее: прими я участие в их жизни – я отрекаюсь от истины, и они первые будут тыкать мне в глаза этим отречением. Смотри я, как теперь, грустно на их безумство – я ворчливый старик, как все старики… А чтобы нам, в нашем положении, служить, надо, прежде всего, перестать требовать службы от ближних. Странно кажется, но первое, что нам надо делать, – это прежде всего, служить себе. Топить печи, приносить воду, варить обед, мыть посуду и т. п. Мы этим начнем служить другим", – Толстой Л. Н. "Дневник" 4 апреля 1884.
Но странно было бы ожидать и в семье того времени, (когда Закон Божий – школьный предмет и примеры религиозного послушания обычны), радости по поводу предъявленного в упор морально-бытового подвижничества. Влачить эти вериги, при его размашистом характере – дорогого стоит. Толстой вынужден, в том числе, и сам для себя становиться примером философской добродетели, хотя не только не был к этому склонен, но, исключая умышленное зло, в удали разного свойства себя по молодости не ограничивал. Недаром, современные философы так избегают философской этики. Здесь не отделаться блужданием по заоблачным эмпиреям абстракций, здесь "надо соответствовать" в каждый момент самой своей жизнью и на вопрос "что делать?", и "как делать?".
А ведь для решения его задачи нет самой возможности собственно философского движения. По-прежнему нет нужной плотности диалога во всенародной общественной жизни, а не ради учёности. Он обращался к русской философии… но, без сомнения, общественная "тусовка" учёных-философов вызывала в нём такое же отвращение, как раньше "тусовка" литературная. Узкий круг "культурных интеллигентов" будет не стыдно "десантировать" в Европу, как это вскоре произойдёт, но десятки миллионов крестьян могли лишь переводить работный стон в песню "Выдь на Волгу….", но не в самопознание. А Толстой соотносил себя только с такими "действительными" людьми.
Знаменитая статья "против прогресса" в "Русский вестник" за 1862 год38 написана слишком рано, чтобы быть правильно понятой. Приводя факты, он требует прямого ответа на вопрос: доказывая необходимость "прогресса", зачем лгать, что он увеличивает благосостояние народа, когда он его разоряет? Сейчас, всякий политэкономически трезвый человек знает, что "классический" капитализм не ставил и не ставит себе целью благо работника, что его цель – только извлечение прибыли. Первым делом, для этого было изведено с земли трудовое население всей Европы, чтобы загнать его в фабричные катакомбы…. Что же здесь неверно?
"Миткаль обходится дешево, потому что не считают людей, сколько портится и до веку не доживают. Если бы на почтовых станциях не считать, сколько лошадей попортится, тоже дешева бы была езда. А положи людей в цену, хоть в лошадиную, и тогда увидишь, во что. выйдет аршин миткалю. Дело в том, что люди свою жизнь задешево, не по стоимости продают. Работают пятнадцать часов. И выходит из-за станка– глаза помутивши, как шальной; и это каждый день…
… Пьяный дикий народ в трактире, 3000 женщин, вставая в 4 и сходя с работы в 8, и развращаясь, и сокращая жизнь, и уродуя свое поколение, бедствуют (среди соблазнов) в этом заводе для того, чтобы никому не нужный миткаль был дешев и Кноп имел бы еще деньги, когда он озабочен тем, что не знает, куда деть те, которые есть"", – Толстой Л. Н "Дневник" 27–28 марта 1889.
Индустриализация увеличивает богатство страны…. Тогда почему так злопамятна советско-сталинская индустриализация? И чем (а – ничем) она отличается от мировой? Где же и когда она случалась без тягчайших народных жертв? Да не в том ли её грех, что она уже исторически, соотносительно с другими, несвоевременно анахронична? Слишком запоздала и "неуместные" крестьянские стенания и проклятия теперь стали слышны слишком громко? От "своевременной" Реформации в Германии, предтечи "правильного" капитализма, мы слышим только слова испуганного Лютера "Против убийственных и грабящих орд крестьян", самого призывающего убивать их "как бешеных собак"!