Нужно сказать, что правовое сознание эпохи вовремя отразило эти стремления – скорее всего, по той простой причине, что как в новгородские, так в ганзейские "прайс-листы" входил ряд товаров широкого потребления. В новгородско-ганзейском договоре 1392 года – знаменитом "Нибуровом мире", названном так по имени И.Нибура, ведшего переговоры со стороны Ганзы – было специально оговорено, что в случае не только конфликтов, но даже и войн, более того – даже в случае войн между новгородским князем и рижским архиепископом, от чего спаси, Господи – торговля продолжает вестись без всякого перерыва или ущерба.
Причины столь радикального решения можно было бы долго перечислять, но, в соответствии с нравами эпохи, в русском тексте сказано просто – " а то купцам не надобе ". Иначе говоря, пусть те, кому надо, воюют – это никак не должно ставить преграды в торговле тем, кто ею занимается…
Здесь автор поневоле должен отложить в сторону перо и сказать: "Помилуй Бог, как хорошо!" Действительно, как далеко ушло наше общество от этой простой, человеческой логики в наш век тотальных войн – и как хотелось бы вместе с добрым любекским купцом Иоганном Нибуром и его новгородскими коллегами сказать: "Ведите свои войны, господа, занимайтесь, если это так нужно, бомбежками и зачистками – " а то купцам не надобе "". В общем, оставьте в покое торговцев – а вместе с ними и всех мирных людей…
Нужно оговориться, что это соломоново – или, если уж на то пошло, нибурово – решение выполнялось далеко не всегда. Ганзейские власти все-таки устанавливали периодические запреты на торговлю с Новгородом – и купцы должны были им формально подчиняться. Но зачем же тогда на новгородской границе стояла ливонская Нарва? Ее купцы не были членами Ганзы, и терпели в связи с этим постоянные убытки. Торговый запрет позволял им несколько подзаработать.
Необходимо же было всего-то перевалить товары ганзейских купцов на нарвские когги, доставить в заранее оговоренное укромное место, там тихо перегрузить их на новгородские ушкуи – и можно было подсчитывать прибыль с перепродажи. Нужно ли говорить, что новгородские товары, несмотря ни на какие войны, продолжали достигать запада точно таким же манером, разве что цена поднималась: за риск приходилось платить.
Иногда такая полулегальная торговля велась прямо в Нарве (так было, к примеру, во время торговой блокады Новгорода 1416–1417 годов). Но чаще нарвские корабли приходили прямо к "морским воротам" Новгородской Руси – в устье Невы, и встречались со своими торговыми партнерами в одной из укромных проток, которыми изобиловала невская дельта. Не боясь преувеличения, можно сказать, что на всех пригодных для этого островах устья Невы, равно как и на ее протяженных берегах, в течение всего средневековья велась большая или меньшая по охвату, но никогда не затихавшая взаимовыгодная торговля, не отягощенная налогами либо отчислениями в пользу бюджета ни союза Ганзейского, ни земли новгородской .
Отметим, что в непосредственной близости от наших "морских ворот" располагался еще один большой город, купцы которого также не получили доступа в Ганзу. Речь идет, разумеется, о шведском Выборге. Как догадался читатель, выборгские купцы ожидали осложнений в новгородско-ганзейских отношениях с не меньшим нетерпением, чем их нарвские собратья по цеху. Дело было поставлено на широкую ногу. В иные времена выборгские коммерсанты выпускали на просторы Финского залива целый флот из небольших судов, ведомых молчаливыми карельскими рыбаками. Скупленные у ганзейских купцов грузы так же тихо и аккуратно доставлялись на невские берега – и так же быстро перегружались на новгородские корабли.
Любопытно, что когда, во время одной из русско-ливонских войн, морская стража ливонцев перехватила в устье Невы одну из таких карельских торговых флотилий и помешала торговле, это вызвало самый энергичный протест на официальном уровне, подписанный наместником шведского короля в Выборге. Оскорбленный в лучших своих чувствах (не исключено, что лишенный своей доли прибыли), Эрик Турссон прямо писал, что во время недавней русско-шведской войны шведы не ставили ливонским купцам никаких препон в их торговых операциях на востоке. "Теперь воюете с русскими вы – так дайте и нам заработать", – читался подтекст послания обиженного шведа [78] …
Поддержание регулярных торговых сношений как в их регулярной, так и "теневой" форме, потребовало минимальной инфраструктуры, и она была своевременно создана в устье Невы. Это была более или менее плотная сеть деревень и отдельных дворов, жители которых занимались судовым промыслом, обеспечивали "речной ход", принимали купцов. Судя по материалам переписных книг, на XV век наиболее населенным был "Фомин остров на Неве у моря" – теперешняя Петроградская сторона. К началу XVI столетия, произошло и активное освоение берегов более близкого к заливу Васильева острова (известного нам, как Васильевский) [79] .
В течение XVI века стоявшее на стрелке Охты сельцо, населенное "непашенными людьми" выросло на обслуживании купцов в небольшой торговый город, получивший название Невского Устья. С приходом шведов в начале следующего, XVII столетия он был преобразован в город Ниен, также активно обеспечивавший заморскую торговлю. Вот почему, когда первые торговые корабли из Европы стали бросать якоря в устье Невы в виду новооснованной крепости Санкт-Питербурх и предлагать русским свои товары, не дожидаясь конца Северной войны или известия об официальном переходе приневских земель к России – они продолжали традицию, насчитывавшую к тому времени не одну сотню лет.
Вот почему и благодарному потомству, озабоченному подысканием аргументов в пользу устроения в Санкт-Петербурге XXI века "свободной экономической зоны", прямой смысл был бы обращать взор свой не только к блестящему настоящему Гонконга, но и к порядком уже потускневшему в памяти прошлому родного приневского края.
Архитектурный текст Новгорода
Впрочем, сколько же можно говорить о товарах и о конторах. Каким бы узким ни было наше средневековое "окно в Европу", через него веяли и идейные ветры – иной раз достаточно сильные. Прежде всего, новгородцы и псковичи знакомились и вступали в повседневное общение с людьми совсем иного образа мыслей, учились находить с ними общий язык. Немцы строили у нас свои храмы. Мы уже не раз упоминали знаменитую церковь, или, говоря на старинный лад, "ропату святаго Петра", поставленную ганзейскими купцами в Новгороде не позднее 1184 года. Были и другие, менее значимые – к примеру, церковь св. Николая в Ладоге, также принадлежавшая ганзейцам. Соответственно, местные жители прислушивались к звучанию католической литургии, а мастера брали на заметку приемы немецкой культовой архитектуры.
Далее, иностранные зодчие приглашались для сооружения построек, в том числе и самых престижных. Обычно это происходило при посредстве либо участии ганзейцев. Только на территории новгородского кремля в первой половине XV века были возведены такие необычные для наших мест здания, как Грановитая палата и Евфимиева часозвоня. Обе они сохранились до настоящего времени, так что, приехав на экскурсию в Новгород, читатель легко сможет осмотреть типично готическую [80] по своему внутреннему решению Грановитую палату, с ее крестовыми сводами, опирающимися на мощный центральный столп – а затем подивиться на стройную Часозвоню, верно следовавшую по своему общему решению типу ратушной башни, каких много строилось в ту эпоху в немецких городах.
Грановитая палата сохранила свой древний облик до наших дней. Кстати, составитель I Новгородской летописи отметил особо, что ее строили " мастеры … немечкыи, из Заморья, с новгородскыми масторы ". Значит, работали вместе, общались на равных. Последнее подчеркнуто в цитированном сообщении отнесением и к тем, и к другим одного и того же выделенного нами слова "мастер" [81] . Что же касалось первоначальной Часозвони, то она, к сожалению жителей Новгорода, обрушилась примерно через двести лет после возведения, и была после того отстроена заново, с большей или меньшей степенью верности оригиналу.
По своему назначению оба здания также принадлежали новым формам общественной жизни. Так, Грановитая палата является безусловно одной из старейших дошедших до наших дней гражданских построек. Во времена оны в ней заседал боярский "Совет господ", устраивались официальные приемы.
Что до Евфимиевой часозвони, то она представляла собой исходно так называемую "сторожню" (то есть дозорную башню), а позже составила образец высокой колокольни, какие с того времени начали ставить в центре наших городов. Через известное время, на ней установили куранты, оглашавшие своим боем полгорода, что воспринималось тогда как модная новинка западноевропейского происхождения. В культурологии давно установлено, что башни с курантами существенно изменили представления горожан позднего средневековья о времени, создав условия для пунктуальности – но в то же время и обострив "временной стресс".
В более широком контексте, сооружение обеих построек отразило нараставшее беспокойство новгородских верхов по поводу экспансионизма Москвы. На берегах Волхова все чаще задумывались над тем, как можно отстоять свою независимость от опасного восточного соседа, на глазах наливавшегося силой. Все больше бояр и церковных иерархов обращало свои взоры на запад, мысленно оставляя становившийся все менее привлекательным "русский мир" – и, как это часто бывает, архитектурный текст города выразил некоторые доминанты их психологии .
"Новгородское предвозрождение"
Восстанавливая еще более широкий контекст новых вкусов в архитектуре, мы не должны пройти и мимо того мощного общекультурного движения, которое зародилось в начале XIV века в Италии и Византии, быстро распространилось на славянские земли, и уже к середине столетия нашло себе выражение в совершенно особом явлении, получившем в науке название "новгородского предвозрождения". Психологический строй человека предренессансного типа определялся свободным отношением к религиозным догмам и внешней обрядности, углублением в собственные переживания и мысли, вообще разрастанием индивидуальности.
Спору нет – для Новгорода, как и всей Руси, ведущим было влияние византийской культуры, а в ее рамках – нового религиозного стиля, выработанного трудами св. Григория Паламы и получившего название исихазма. Однако, в силу специфики своего географического положения и известной отделенности от других русских земель, Новгород испытал и заметное влияние типологически сходных или сравнимых течений, идущих из Северной Европы, и не в последнюю очередь – из немецких земель .
"Эти новые настроения на Западе поддерживают вновь образованные нищенствующие монашеские ордена доминиканцев и францисканцев , внесших в религию психологическую сентиментальную струю и усиленно культивировавших уединенное молитвенное самоуглубление. В Византии предвозрожденческие идеи с особенною силою сказались в движении исихастов ", – особо отметил Д.С.Лихачев в статье, специально посвященной рассмотрению характерных черт "новгородского предвозрождения" (курсив наш) [82] .
Между тем, оба названных католических ордена активно действовали тут же, за недалеким ливонским рубежом. Доминиканцы так те вообще выстроили на территории нижней ("ганзейской") части Ревеля целый комплекс зданий, занимавший в лучшие времена около гектара площади (да и сейчас остатки его охватывают изрядную площадь окрестностей Русской улицы – а именно так переводится эстонское слово Vene). В доминиканском "монастыре-крепости" размещался своего рода "опорный пункт", распространявший влияние ордена далеко за пределы Ревеля, равно как и всей Гаррии [83] .
Впрочем, любознательному новгородцу совсем не обязательно было ехать до Ревеля или Риги для того, чтобы ознакомиться с основными чертами того нового стиля религиозной жизни, который с течением времени получил на Западе наименование "нового благочестия" (devotio moderna). Достаточно было добраться до Дерпта и пообщаться с жителями его "Русского конца". Поездки туда были нередки для новгородцев, более того – постепенно вошли в привычку. Что же касалось обитателей этого квартала, то они не только говорили по-русски, но и вообще были в курсе местных событий, начиная от происходивших на рынках и заканчивая монастырями.
Корсунские врата
И, наконец, обращаясь к наиболее общему контексту духовных контактов с немцами, необходимо упомянуть и об открытости внешним воздействиям, доброжелательной готовности к ним, присущей духу вольнолюбивых новгородцев на всех этапах исторического развития их государства. Указание примеров не составляет труда; мы ограничимся одним из ранних, близким по времени к утверждению политической самостоятельности Новгородской Руси. Речь пойдет о знаменитых "Корсунских вратах", по сей день украшающих обращенный к немецким землям, западный фасад Софийского храма в Новгороде.
Обильно украшенные рядами рельефных пластин, массивные ворота были изготовлены в Магдебурге и представляли собой несомненный шедевр романского искусства. Видимо, поэтому они привлекли внимание оставшегося неизвестным потомству отечественного ценителя искусства, "положившего глаз" на них в одном из военных походов, демонтировавшего их убранство и вывезшего в родной город.
Казалось бы, вот повод поговорить о воинских доблестях "мужей новгородских" – и простоте нравов классического средневековья. Однако трофей воина попал в руки местного мастера, который отнесся к нему с величайшими бережностью и уважением. Внимательно изучив технические приемы немецких коллег и вникнув в детали их стиля, он кое-что подправил, заново смонтировал пластины – а потом обратил внимание на автопортреты немецких мастеров, Риквина и Вейсмута, которые были помещены тут же, среди пластин нижнего ряда.
Недолго думая, мастер Аврам сработал собственное изображение, и поместил его в том же нижнем ряду. Вот почему, приблизившись к западному порталу Софийского собора, мы и теперь можем узнать, как выглядел новгородский мастер XIII века. В соответствии с модой эпохи, он был острижен "под горшок", носил небольшую клинобразную бородку. Простое, курносое лицо со сжатыми губами, немного одутловатыми щеками и выпученными глазами – из тех, что XX веке с таким вкусом вырезал Эрнст Барлах – смотрит на зрителя прямо и спокойно. Одежда отделана геометрическими узорами в виде ромбов, на груди – большой крест, в руках мастер держит свои инструменты.
Поместив собственное изображение в том же ряду, что и автопортреты немецких мастеров, новгородский ремесленник показал, что относится к ним, как к равным. Что же касается техники изображения, то она приближается к горельефу, в некоторых деталях напоминая даже о "круглой скульптуре". Надо сказать, что такое направление решительно расходилось с религиозными вкусами новгородцев, и было обязано целиком западному влиянию. Как подчеркивают историки искусства, "новгородцы всегда отдавали предпочтение рельефу перед круглой пластикой и стремились свести округлую форму к плоскому, по возможности, рельефу" [84] .
Тем не менее, это изображение, немецкое по происхождению, было установлено на входе в сакральный центр Новгородской Руси и осталось там навсегда . С течением времени, в состав клейм правой створы ворот была добавлена еще фигурка мужчины в женском платье, а потом и рельефное изображение некого сказочного человекозверя – повидимому, кентавра. Надо ли говорить, что и эти образы далеко отходили от требований, сложившихся в рамках ортодоксального искусства своего времени.
Возможность новгородско-ливонского союза
"Отселе история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бесмысленные драки княжеские, но деяния царства, приобретающего независимость и величие". Приступая к описанию деяний Иоанна III в своем эпическом стиле, Н.М.Карамзин имел в виду, разумеется, "независимость и величие" государства московского. Что же казалось Руси Новгородской, то ей суждено было на глазах одного поколения утратить как независимость, так и величие.
Любопытно, что коллективная память новгородцев сохранила воспоминание о ряде необъяснимых событий, произошедших тогда в их городе либо его ближайших окрестностях. Неожиданный порыв ветра сорвал крест с кровли собора св. Софии, сами собой стали звонить колокола Хутынского монастыря. Поговаривали и о том, что на могилах славных деятелей прошлого выступала жидкость, похожая на кровь. Приближался конец седьмой тысячи лет от сотворения мира, что также пробуждало в народе самые мрачные апокалиптические ожидания.
Армия Великого князя Московского выступила на Новгород летом 1471 года, и нанесла его войску страшное поражение в битве на реке Шелони. Обстоятельства летней кампании добавили страха жителям Новгорода. Они привыкли, что болота и топи издревле обороняли город, и вообще дружили с водой. Вспомним сказание о Невской битве летом 1240 года, и о Гавриле Олексиче, свергнутом в реку вместе с конем, но тут же выплывшем, чтобы схватиться с самим шведским военачальником.
Теперь дела шли совсем по-другому. От мая до сентября на землю не выпало ни капли дождя, так что войско москвичей не только легко шло, где хотело, но и тянуло свои тяжелые обозы. Что же касалось "дружбы с водой", то идя в атаку утром четырнадцатого июля 1471 года, москвичи все, как один, побросались с конями в воды Шелони – с крутого берега, на глубоком месте – и ни один не утонул. Новгородцы, напротив, вязли в болотной тине и тонули в реке, как дети малые. Положительно, лицо "владыки вод", до того дружественно расположенного к жителям Новгорода, теперь отвернулось от них.
В страхе перед Москвой, новгородские бояре готовы были предаться вместе со своим городом не то, что иноземцам или иноверцам, но даже, как говорится, хоть черту в ступе. Как помнит читатель, незадолго до московского нашествия они направили в соседнюю Литву послов с просьбой о протекторате, получили на то полное согласие и подписали формальное соглашение с "честным королем" Казимиром, приняв от него в воеводы князя Михаила Олельковича.
Менее известно то, что летом 1471 года новгородцы обратились с просьбой о помощи и союзе также к ливонцам, и она встретила вполне доброжелательный прием . Магистр Ливонского ордена Вольтус фон Герзе писал по этому поводу Великому магистру Ордена:
"Мы думаем, что для блага нашего Ордена и Ливонии не следует оставлять их без помощи, ибо если Новгород будет покорен московским королем и псковичами, и покорен таким образом, что московский король станет, да хранит Бог от этого, неограниченным господином Новгорода, тогда … господину рижскому архиепископу, господину епископу дерптскому и нашему Ордену в Ливонии воды и земли, которые псковичи у нас отняли во время доброго мира и до сих пор удерживают за собой, не только никогда не возвратить, но нам следует ожидать все больших нападений и притеснений" [85] .