Постепенно перебираясь на верхние, труднее доступные полки библиотек, покрываясь пылью, эти пособия не были забыты вполне. Они, так сказать, дожидались своего часа. И он настал очень скоро, поскольку деятели нового мистического подъема, охватившего Европу в 30–40 годах XVIII столетия, переосмыслили старую алхимическую традицию, перенесли в ней акцент с практических трудов на духовное делание, и в этом виде поставили в центр своих интересов.
Так появилась та "новая алхимия", которой предались и Елагин, и Новиков, и другие ведущие деятели масонского движения екатерининской эпохи. На языке современного религиоведения она носит название "алхимического оккультизма XVIII века" [261] .
Прежде чем перейти к более близкому рассмотрению этого культурно-религиозного движения, нужно отметить, что экскурсы в область алхимии, иной раз довольно далекие, были не чужды традиции немецкого пиетизма. Причина этого состояла в том, что, не отвергая религиозных экстазов, и, в общем, проповедуя доверие получаемым в них откровениям, пиетисты не озаботились предписанием ограничительных психотехник (по образцу, скажем, православного учения о "духовном трезвении").
Таким образом, в некоторых общинах развивалась внутренняя открытость, иногда переходившая в экстатическое духовидение. Новый медитативный опыт, стремительно приобретаемый по мере такой духовной практики, требовал осмысления, которого пиетистская ортодоксия (в лице Готфрида Арнольда и других старых авторов) не могла дать. Как следствие, уже в начале восемнадцатого столетия мы находим в пиетистской среде читателей алхимических сочинений, и даже активно практикующих адептов, вроде знаменитого Диппеля.
Одним словом, алхимия, преимущественно немецкого происхождения, представляла собой вторую достаточно заметную составляющую в петербургском мистицизме XVIII века .
Раннее петербургское масонство
Магистральным явлением петербургского мистицизма второй половины XVIII столетия было, вне всякого сомнения, масонство. Первое достоверное известие о распространении у нас этого вероучения относится к 1731 году, когда предстоятель Великой Лондонской ложи назначил некого капитана Джона Филипса провинциальным Великим мастером "для всей России". Эту дату нужно считать достаточно ранней. Достаточно принять во внимание, что в тридцатых годах даже в Германии никаких лож еще не было, так что немецкие масоны должны были для участия в заседаниях регулярных лож отправляться в Англию.
Вторым провинциальным Великим мастером традиция петербургских масонов называла выдающегося военного деятеля анненского периода, генерала Джеймса (Якова) Кейта. Согласно масонским анналам, он получил назначение в 1741 году, также из Англии – а именно, от своего брата, Джона Кейта, занимавшего виднейшее положение в британском масонстве. Из этого факта обычно делается вывод, что петербургское масонство без осложнений пережило период "бироновщины", отмеченной, как мы помним, репрессиями против представителей всех сословий и наций.
У петербургских масонов сложилась традиция добром поминать генерала Якова Кейта – по той причине, что он был первым, кто ввел в обычай прием в масонские ложи русских братьев. Общее впечатление, которое получает исследователь по ознакомлении с документами той эпохи, состоит в том, что масонство было у нас попервоначалу явлением, так сказать, колониальным.
Мы говорим здесь о том, что масонство было заведено иностранцами, жившими и работавшими в России, pro domo sua – для себя, для удовлетворения тех нужд и привычек, которые сложились у них на родине. Точно так консулы зарубежных стран в Петербурге периодически устраивают у себя званые вечера и обеды, по дням праздников своих государств и в соответствии с принятыми там обычаями. Иной раз на них приглашаются и так называемые "деятели российской культуры" – по весьма ограниченному списку, что сильно повышает их самоуважение, вызывает зависть коллег, однако, как правило, никак не сказывается на культурной жизни города.
Редкие исключения, состоявшие в посвящении в масонство российских вельмож, лишь подтверждают правило, поскольку "большой барин" того времени полагал, что ему все позволено и привык предаваться всем вывертам "либертинства", в особенности при выездах за границу – как правило, без всяких последствий для ума и сердца. Мы здесь имеем в виду прежде всего "дело графа Головина", вступившего в масонство в Германии в конце 1740-х годов. Оно сохранилось в архивах единственно потому, что обеспокоило императрицу Елизавету, поручившую допросить легкомысленного путешественника на предмет, не было ли в его поведении признаков измены в пользу короля прусского.
Ведь Фридрих Великий вступил в масонство еще в бытность свою кронпринцем, в 1738 году, и весьма славился в Европе как покровитель масонов. Надо ли говорить, что Головину, принадлежавшему к кругу высшей знати, удалось с грехом пополам оправдаться. Кстати, при этом он выдал вступавших в масонство вместе с ним графов Ивана и Захара Чернышевых, бывших тоже не последними людьми при дворе.
С течением времени, количество лож, постоянно работавших в городах – в первую очередь, в Петербурге – увеличилось, а в их состав стали все более охотно входить российские подданные. В биографиях большинства масонских деятелей этого периода прослеживается этап первоначального увлечения доктринами французских философов-просветителей. Освободившись с их помощью от остатков веры в спасение души и в ее Творца, поставив на первое место "любовь к себе", которую "ансиклопедисты" считали за основание не только личного счастия, но и "общего блага", русские юноши на первых порах значительно облегчили себе жизнь.
Довольно скоро, при первом серьезном жизненном кризисе, они обнаружили, что им, собственно, не на что было опереться. Метафизическая скрепа, державшая воедино все компоненты личности и сообщавшая конечный смысл индивидуальному существованию, была вынута и отброшена. То, о чем люди петровского психологического типа, утилитаристы и прагматики, предпочитали не думать, было додумано и договорено до конца.
Осталось государство, которому надобно было служить за жалованье и награды, развлечения, в большинстве своем если не наскучившие, то привычные, иногда еще семья, которую полагалось содержать, или родовая честь, которую следовало поддерживать – и огромная черная яма, "жерло вечности", располагавшееся по краям этого когда-то уютного мирка и тихо его втягивавшее его в свое чрево.
Приведя своих читателей и учеников к краю этой бездны, просветители советовали им бодриться, держать страх смерти в узде и предаваться философии, после чего с поклоном удалялись. Испытав для начала приступ не философского, но прямо-таки животного страха, осмыслив свое положение и осознав, что теперь им никто не поможет, несчастные обращались к вере своего детства и пытались снова скрепить ею свое бытие. Однако в составе личности уже многое изменилось, старые скрепы не находили своих мест.
На вызов философов Просвещения надобно было отвечать на их языке, и давать им отпор их оружием. Осмотревшись, ученики философов замечали стройные процессии приверженцев недавно появившегося, мощного философского, но в то же время и религиозного движения, которые очень хорошо знали, каким оружием нужно сражаться против атеистов и материалистов, а главное – как переустроить свою внутреннюю жизнь, возвратив ей связь с источником жизни вечной.
Новой метафизической скрепой личности просвещенных россиян суждено было стать масонству. Прошли этот путь и Елагин, и Новиков, и сотни их родичей, знакомых и соотчичей. Мы не преувеличиваем массовости нового увлечения, поскольку через масонские ложи довелось в ту эпоху пройти абсолютному большинству мыслящих россиян. Преобладающим влиянием у нас пользовались ложи, принадлежавшие либо к "елагинскому", либо же к так называемому "рейхелеву" направлению. Они были названы так по имени предстоятелей, российского аристократа Ивана Перфильевича Елагина и немецкого барона Иоганна Готтлоба (Ивана Карловича) фон Рейхеля, занимавшего в прошлом видную должность при брауншвейгском дворе.
"Елагинское" и "рейхелево" направления в петербургском масонстве
С точки зрения масонской догматики, большой разницы между обоими ведущими направлениями петербургского масонства, организационно оформившимися у нас в начале 1770-х годов, не было. Дело состояло в том, что работы обоих направлений, то есть проведение церемоний и ритуалов, а также изучение теоретического материала, ограничивались канонами так называемого "иоанновского масонства".
Напомним, что "иоанновское" или "голубое" масонство, называемое так по преобладающему цвету, используемому при оформлении лож), является наиболее простым по своему содержанию. В его задачи входит внесение элементарного порядка в развитие личности, общества и государства. Первое подразумевает признание божественного начала в мире, общего для разных вероисповеданий, и необходимость основанного на этой вере нравственного самосовершенствования. Второе сводится к равенству между людьми, принадлежащими к разным сословиям, а также долгу широкой благотворительности. Последнее включает требование гуманного образа правления, ограниченное безусловной законопослушностью.
Овладение этой системой ценностей и практик было оформлено организационно как прохождение трех ступеней, ведущих от ученика к мастеру. Их прохождение сравнивалось масонами с постепенной обработкой дикого камня, который в результате становится пригодным для положения в стену возводимого храма, мыслившегося как будущий дом мудрости. С этих трех степеней началось исторически первое, английское масонство начала XVIII века, их прохождение рекомендуется большинством направлений масонства и в наши дни.
Разница состояла в том, что предводители "елагинских" лож держали равнение на Англию, в соответствии со старинными своими традициями поддерживавшую весьма демократическое управление ложами. Все важные вопросы решались большинством голосов, писаной конституции даже и не было, поскольку слово джентльмена ценилось гораздо выше. Эта система получила в масонстве название "слабого послушания" (или "слабого наблюдения").
Напротив, "рейхелевы" ложи принадлежали к системе так называемого "циннендорфского", или же "шведско-берлинского" масонства, и, соответственно равнялись на Германию . Перенятая исторически от шведов, эта ветвь масонства была обработана немцами в соответствии с особенностями их национальной психологии, и очень у них укоренилась. Эту систему отличала жесткая, полувоенная организация, основанная на подчинении старшим и неукоснительном выполнении их приказаний. Ими были "командоры красного креста", во главе которых стоял магистр ордена (Ordensmeister), по положению сравнимый с папой в католицизме. Как видим, английские масоны намеревались войти в храм Астреи как в привилегированный клуб, рука об руку и в приятной беседе. Для немцев ближе был образ рыцарского войска, шествующего в строгом порядке, без "разговорчиков в строю".
Преимущество "елагинских" лож состояло в том, что они были открыты на безусловно законных основаниях. В 1772 году, лондонская Великая ложа дала свое официальное разрешение на открытие в Петербурге российской Великой ложи, а сам Елагин получил патент Великого мастера последней, за подписью Генри Сомерсета, герцога Бофортского. Законность рукоположения играет огромную роль в большинстве религий, и масонство не составляет в этом исключения.
Сторонники "рейхелевой" системы, очень активно распространявшейся с 1771 года (года приезда фон Рейхеля в Петербург) ничем подобным не располагали. Рейхель получил свои полномочия от основателя "шведско-берлинской" системы – знаменитого И.-В. фон Циннендорфа. Однако сам Циннендорф получил свой патент из рук шведских братьев при довольно сомнительных обстоятельствах, вдобавок не позволял ему производить всех видов работ. Немного позднее, присмотревшись к его поведению, лидеры шведского масонства взяли свое решение обратно. В конечном счете, поэтому петербургские масоны "рейхелевой" системы, потягавшись некоторое время силами с "елагинцами", в конечном счете пошли к ним на поклон и в 1776 году объединились.
Читателя, вероятно, удивит, что при этом Елагин дал обещание отказаться в своих ложах от "английской" системы и перейти в "шведско-берлинскую". Объяснение этого шага лежит в совершенно иной плоскости – а именно, мистической. Дело все в том, что английское масонство было кристально чисто. Признавая в теории наличие некой "масонской тайны", оно в эту тайну не посвящало ни большинство английских масонов, ни тем более русских, предписывая им совершенствование на том материале, которым они уже овладели.
Напротив, "шведско-берлинская" система претендовала на хранение тайных знаний, полученных самим Иисусом Христом от предводителей секты ессеев, и сохраненным потом рыцарями-храмовниками. Такая традиция возбуждала большой интерес, тем более, что правила (старо-)английского масонства в принципе не воспрещали работу в "градусах" других систем, хотя и не рекомендовали ее.
Всего под началом Елагина как Великого мастера после объединения 1776 года объединилось до восемнадцати лож. Их общие собрания проводились четыре раза в год, под руководством самого Великого мастера, в его дворце на Елагином острове, причем каждую ложу представлял ее мастер и два надзирателя. Сакрализация пространства и времени принадлежала к числу основных забот при проведении масонских работ. Ложа всегда мыслилась расположенной на Востоке города, даже если, как в случае Островов, это фактически был северо-запад. Согласно масонским поверьям, в момент начала работ, пространство ложи расширялось от земли до неба, от севера до юга, и от Востока до самого запада. Считалось, что время на этот период как бы замирает. Отсюда обычный в "масонских беседах" обмен репликами: "Который час?" – "Самый полдень!".
В середине этого раскрывшегося на время пространства и остановившегося времени помещался Великий мастер, начинавший свои символические путешествия по ложе, равно как другие ритуальные действия. Особые церемонии полагались при наступлении масонского Нового года (первого марта), на Иоаннов день (24 июня), и по другим памятным датам. Одним словом, Елагин остров занял центральное положение в масонской топографии Петербурга и всей России, причем значительный вклад в его сакрализацию принадлежал немецкой ("циннендорфской") системе.
Для того, чтобы не сообщать нашему повествованию излишней торжественности, стоит рассказать, каким образом циннендорфские акты попали в руки Великого мастера, И.П.Елагина. Этот рассказ общеизвестен; он приводится во всех основных курсах истории русского масонства по сведениям, почерпнутым из частного письма самого Рейхеля к берлинским собратьям по ордену.
Было самое начало сентября. Иван Перфильевич собирался с утра ехать в Царское, к императрице, с докладом, Встреча с фон Рейхелем была назначена на раннее утро, около семи часов утра. Подъехав ко дворцу Елагина, немецкий масон оставил свои акты у надежного человека внизу, в коляске, опасаясь, что по входе в дом, их у него отнимут силой, а самого выпроводят, не дав ничего взамен.
Впрочем, ничего страшного не произошло. Услышав, что вперед надо бы дать расписочку, Елагин весьма удивился, иронически смерил взглядом будущего соратника, друга и, так сказать, брата по масонским работам – затем пожал плечами и расписался авансом в получении. Удивляться, действительно, было чему. Утренний посетитель утверждал, что привез ему записи древнейших ритуалов, донесенные до нового времени цепочкой божественных посвященных – а вел себя, как обыкновенный барышник.
Переведя дух, Рейхель спрятал расписку и послал вниз за актами. Торжественная минута настала. Елагин бегло просмотрел принесенные бумаги – и, в свою очередь, облегченно вздохнул. Затем компаньоны поставили подписи под актом объединения и разъехались, один в Петербург, а другой – в Царское. Так, третьего сентября 1776 года, "елагинские" ложи соединились с "рейхелевыми".
Достигнутое единство оказалось не вполне прочным. Елагин довольно скоро вернул свои ложи к работам по старо-английской системе. С другой стороны, чувство, что в "шведско-берлинской" системе хранятся какие-то подлинные тайны, у наших масонов осталось. Под его влиянием, через несколько лет они обратились непосредственно в Стокгольм, где встретили достаточно радушный прием. Как известно, в 1780 году Великий провинциальный мастер "шведской системы" выдал патент на основание в Петербурге особой Директории. Дальнейшая ее судьба принадлежит истории уже шведско-петербургского мистицизма.
"Тамплиерский клерикат "
В нашем повествовании затронута лишь та линия, которую можно на основании документов эпохи считать магистральной для петербургского масонства. Постоянные, иной раз весьма далекие отклонения от этого курса были многочисленны и разнообразны. Это неудивительно: вечные поиски древних актов и потаенных знаний входили здесь в "правила игры" и придавали пути масона особую привлекательность. Впрочем, одно из таких отклонений заслуживает некоторого внимания в общем контексте нашей темы. Речь пойдет о системе "тамплиерского клериката", введенной у нас трудами И.А.Штарка.
В собственном смысле слова, эта система принадлежит истории германского масонства. Как известно, в шестидесятых годах XVIII века в нем укрепилась и даже стала преобладать система так называемого "строгого послушания" (оно же "строгое наблюдение" или "чин") (по-немецки "Stric(k)te Observanz"), выработанная бароном К.Г. фон Гундом. Это была наиболее последовательная попытка пронизать масонство средневековым феодальным духом, дополнив его начальные, "иоанновские" ступени более высокими, "рыцарскими", при получении которых масон посвящался в тайны ордена тамплиеров и признавал свое беспрекословное подчинение гермейстеру (Heermeister, от немецкого слова Heer – "войско") ордена. Гермейстер, в свою очередь, состоял в таинственных сношениях с никому не известными верховными начальниками ордена, пребывавшими по преимуществу в Шотландии.
Первый съезд приверженцев "строгого наблюдения" прошел в 1764 году, в городе Альтенбург, с ночными церемониями, в рыцарских одеяниях и величайшей пышностью. А уже в 1767 году, с бароном фон Гундом вступил в сношения совсем молодой, вовсе не знатный человек, по имени Иоганн Август Штарк. Он сообщил барону, что заветные тайны ордена тамплиеров действительно сохранились, однако не в светской, а в духовной ветви их ордена (носившей название "тамплиерского клериката"), которую он, Штарк, и имел честь представлять. Из слов его с несомненностью вытекало, что Гунд, со своим древним дворянством, непререкаемой репутацией знатока ведущих масонских систем и гермейстера новообразованного (точнее, воссозданного заново) духовно-рыцарского ордена должен был если не преклонить колено перед напористым молодым человеком, то принять его в свои объятия.