В скульптурах и картинах, украшающих церкви Средних веков, дьяволы изображены в бесчисленных образах и видах, отразивших те галлюцинации, когда монахам мерещились, быть может, в тех же самых церквах настоящие живые дьяволы. Во время службы - сколько раз их видали - они кувыркались пред алтарем, лазили по хоругвям, играли в прятки между скамеек, катались по полу, висели с капителей, тушили свечи, опрокидывали лампады, подкладывали разные мерзости в кадила и даже подсовывали попу требник вверх ногами: вот до чего властна их дерзость! Чтобы развлечь внимание молящихся, они вмешивались в священные песнопения, нарочно фальшивя и козлогласуя самым смешным образом, подсказывая хористам самые непристойные и позорные обмолвки, либо на самом трогательном месте возьмут да и оборвут мехи у органа, и он, вместо величественного звука, пискнет, хрюкнет и замолчит. А тем временем демон Тутивилл собирает с уст молящихся каждую ошибку в чтении, каждый промах в произношении и вяжет из них узел, который он в свое время, в день судный, принесет и развяжет пред перепуганными душами. Девушек, одолеваемых грешными мыслями, и жен, не очень-то верных мужьям своим, демон-искуситель подстерегает у исповедальных будок, нашептывая из-за темных колонн коварные советы лгать духовному отцу либо замолчать пред ним грех свой. Кто не вспомнит тут знаменитой сцены в "Фаусте" Гёте, когда злой дух овладел мыслями грешной Гретхен и - под погребальные звуки органа и грозного хорала о "Дне Гнева" - доводит ее до исступления, отчаяния и, наконец, обморока? Более того, бывало и так, что сам духовник, скрытый под капюшоном в глубине конфессионала, оказывался переодетым дьяволом и вместо слов увещания и прощения приводил кающегося в смертный грех отчаяния либо давал ему лукавые наставления, из которых истекал новый грех.
Все тот же Григорий Турский сообщает, как Епархий, епископ Альвернов, во времена короля Гильдеберта нашел однажды свою церковь полною демонов, и сам князь их восседал на епископском месте, в мерзостном виде публичной девки. Дезарий, со справедливым возмущением к произведенному соблазну, рассказывает, как дьяволы ворвались в одну церковь стадом грязных хрюкающих свиней. Было много "одержимых бесами" церквей. "Не ошибся, значит, - говорит Артуро Граф, - тот художник, который над порталом храма Notre-Dame de Paris поместил статую дьявола, опирающегося на парапет в удобной позе особы, которая совсем не стеснена тем, что забралась в место, для нее запретное, а, напротив, чувствует себя по-домашнему". Прав был и Лессинг, по замыслу которого не оконченный им "Фауст" начинался собранием демонов в церкви. В "Золотой легенде" Лонгфелло Люцифер, одетый священником, входит в церковь, становится на колени, насмешливо удивляется, что домом Божиим слывет такое темное и маленькое помещение, кладет несколько монет в церковную кружку, садится в исповедальню и исповедует князя Генриха, отпуская ему грехи с напутственным проклятием, а потом уходит дальше "по своим делам". В русских сказках черт нисколько не боится селиться в церкви и даже питается отпеваемыми в ней покойниками (см. выше приведенную сказку о Марусе). Валаамский игумен Дамаскин, скончавшийся уже в девяностых годах прошлого столетия, любил рассказывать, как в молодости своей он видел дьявола купающимся в водах святого пролива у самых стен скита, в котором юный Дамаскин отбывал свое послушание.
Мир природы был вполне отдан в добычу дьявольского одоления. Но не лучше было и с миром человеческим. Сатана мешался во все исторические события, вызывая и поддерживая злые, мешая и препятствуя добрым. Он сочинял ереси, возлагал тиару на главы антипапам, вселял гордость в сердце императоров, возмущал народы, подготовлял восстания и нашествия иноплеменников и направлял их. Он был крепким союзником сарацинов как заклятых врагов христианства. Им изобретены дурные нравы и законы, роскошь и блеск, нечестивые зрелища, деньги, за которые все продается и покупается. Он же, как известно, - "первый винокур". Скоморохи, шуты, купцы модных товаров - все это его подручные слуги. "Человек, вводящий в свой дом скоморохов и фокусников, - говорит Алькуин (726–804) в одном письме своем, - не подозревает, какая громадная ватага нечистых духов следует за ними". Пляска изобретена Сатаною. Древнерусское "Слово святого Нифонта о русалиях" (XIV век) утверждает: "Якоже труба гласящи собирает вой, молитва жи творима совокупляет ангели Божия, а сопели, гусли, песни неприязньсквы, плясанья, плесканья сбирают около себе стоудныя бесы, держай же сопелника, в сласть любяй гусли и пенья, плесканья и плясанья чтить темнаго беса, иже желаниеть и тщить пожрети весь мир". И в доказательство рассказывает видение св. Нифонта, как бесы, перепуганные церковным пением, ругали одного из князей своих Лазиона за бессилие против христиан. А он оправдывался: "О сем ли иесть скорбни, иже слышите Иисуса славима в церкви Мрьине? то мало ны о сем иести печали; яко во время иедино о сем оскорбляють ны; аще ли вы иесть се неизвестно, то пождите, да вы покажю, иже начнут нас славити, и вы обрадоватися имате". В скором времени бесы встречают толпу, следующую за скоморохом (сопелником). Все это сборище, опутав одною веревкою, влечет за собой один бес. Какой-то богатый человек заставил скомороха играть и плясать и дал ему за это серебряную монету. Бесы немедленно выкрали монету и послали с нею одного из среды своей к Сатане: "Рци, шед, отцю нашему дьяволу связаному тамо Иисусом Назарянином; се ти жертву пусти иедин от князь нарецаиемый Лазион"… "И дошел же посол бесовский к дьяволу и влез в жилища адова, принесе окаянныя и пагубныя приносы, иже приим дьявол обрадовался, и рече: "то всегда оубо жертву от кумир приемлю, но тако ся обеселити не могу, якоже от сих крестьян приносимых бывает ми радость и веселье". Си рек дьявол, пакы възврати сребро и медь супущему (т. е. сопелнику, скомороху), осквернив своим омрачением, и рек бесу: идите и пооучайте на игры грешныя назаряны. Не могут бо инако нарещи Господа нашего Иисуса Христа, но токмо Иисус Назарянин".
В другом сказании, "О танцующей девице", - "некой девке танцовати обыкшей и пети беси что сотвориша", - столь тяжкие преступления повели к самым плачевным последствиям: "точию очи смешише, и том сне восхищена бысть от бесов; и занесоша ю беси в геену, и тамо ю тако опалиша, иже ни един влас на главе ея не бысть, и все тело ея великими вреды страшными обложися, и нестерпимый смрад испущая, и по опалении един демон главню ей горячую в уста ея вонзе, и рече: имей сие за песни и за танцы и прелестные ризы; ризы же ея ни следу опадения прияша. Обудися воплем страшным от болезни кричаше, матери же и иным пребывшим, что ей сотворися всем поведая; призванный же священник на исповеди ни единого смертного греха обрете, едино се, еже все тщание име танцевати и песни пети". Каждое ухищрение комфорта, каждое развлечение, хотя бы самое невинное на первый взгляд, могло стать для человека сетью дьявольскою. Однажды св. Франциск Ассизский, жестоко мучаясь головной и зубной болью, позволил себе преклонить голову на пуховую подушку. Тотчас же набросился на него дьявол и издевался над ним, покуда св. Франциск не отбросил подушку прочь. Губерт из Ножана рассказывает, что два охотника заполевали демона под видом барсука и, думая, что имеют дело с обыкновенным животным, спрятали его в мешок и понесли домой. Но тотчас же на них напало бесчисленное множество демонов, так что они должны были выпустить своего пленника, а придя домой, оба умерли. "Ubique daemon! (Всюду демон!)" - восклицает Сальвиан, ибо католический мир действительно умел открыть Сатану и в красоте, и в богатстве, и в таланте, и в науке: он грозно сиял в каждом пороке и умел скрываться за любою добродетелью.
При такой огромной и пестрой опеке над миром дьяволам редко случалось сидеть без дела. Их жизнь - непрерывная скачка по суше и по водам в поисках добычи, непрерывный труд провокации греха и подготовки удобной для него почвы. У дьявола всегда на руках тысячи затей ко вреду человечества. День и ночь вырываются из ада все новые и новые черти, один другого свирепей, все с новыми и с новыми затеями.
Ужас пред этим могуществом - необъятным, повсеместным, повсечасным - загипнотизировал Средние века: вся их история затемнена легшею на ней тенью дьявола. По одной арабской сказке, в той крайней и неведомой, полной чудес и опасностей части Атлантического океана, которая носила название Моря Мрака, - там, на горизонте, поднималась из грозных волн неизмеримо громадная черная лапа князя демонов как страшное предостережение слишком отважным морякам. Так-то и в мире Средних веков, над городами, стеснившимися вокруг островерхих церквей, как стада вокруг пастырей, поднимается гордым знаком мрачного владычества страшная рука Сатаны. И ужас пред нею, переполняющий души, принимает формы и краски, и пластику в уродливых призраках, в мрачных легендах, созидая целое искусство, заключенное в чудовищные образы и мучительную мысль. В Средние века большая часть верующих управлялась ужасом пред Сатаной и страхом ада в гораздо большей мере, чем любовью к Богу и желанием рая. Тысячи способов и средств изобретались, чтобы воспрепятствовать могуществу великого врага и чтобы обмануть его ухищрения. Шли даже далее того. В попытках смягчить его свирепость смиренствовали пред ним, как бы пред богом с другой стороны - зловредным, но тоже всемогущим. Сатана получал молитвы, дары, жертвы. Французский бенедиктинец Петр Берсюир (ум. 1362) рассказывает такую историю. Где-то в горах близ итальянского города Нурсии (Norcia) есть озеро, обитаемое демонами, которые хватают и похищают всех, кто приближается к их жилищу, кроме профессиональных колдунов. Вокруг всего города была выстроена стена, охраняемая стражами, обязанными следить, чтобы колдуны не ходили к врагу с проклятыми книгами своих заклинаний. Ежегодно этот город должен был посылать в дань демонам живого человека, которого нечистые моментально разрывали на куски и пожирали. Для страшной жертвы выбирали, конечно, какого-нибудь злодея, присужденного к смертной казни. А если бы город уклонился от обычной дани и оставил демонов без жертвы, они опустошили бы Нурсию и даже, может быть, разрушили бы ее бурями.
Ужас к дьяволу поддерживала вера в близкое светопреставление, которая не раз прокатывалась по средневековому миру острыми вспышками, похожими на эпидемический психоз. А было известно, что на некоторое время, незадолго до конца мира, могущество Сатаны, с соизволения Божия, должно возрасти безмерно. Конечному торжеству добра должно было предшествовать такое переполнение мира развратом и всяческим злом, какого и не видано раньше на земле и самая пылкая фантазия не в состоянии вообразить. Сатана осужден на низложение и казнь, но побежден будет не прежде, чем даст последнюю и отчаянную битву Богу и его Церкви.
Глава седьмая
ЛЮБОВЬ И ДЕТИ ДЬЯВОЛА
ИНКУБЫ И СУККУБЫ
Самым тяжким и вместе с тем наиболее известным явлением одержимости было соединение дьявола с мужчинами и женщинами рода человеческого в плотскую связь и нарождение чрез то особой породы сатанинских существ, уже самым актом появления своего на свет обреченных аду, а во время земной своей жизни успевающих обыкновенно нанести человечеству жесточайший вред.
Способность любви и деторождения, по-видимому, признавалась за демонами вообще, так как каббалисты считали, что помимо мужских и женских форм, которые дьяволы могут принимать на себя как оборотни, они и сами по себе делятся на мужских и женских, сочетаются между собою и размножаются, как люди. Народные сказки Германии хорошо знают женщин-дьяволов, но всё старух: чертову бабушку, чертову матушку, - не особенно злые существа, охотно вступающиеся за людей пред своим свирепым внуком или сыном. В повериях и пословицах малороссов "чертова мать" даже очень популярна. "Дочекався чертовой мами" и т. д. Если "дощь иди кризь сонце", то есть при солнечном сиянии, это значит, что "черт жинку бье" либо "дочку замуж виддае". Однородные приметы-поверья и соответственные поговорки имеются у чехов, польских русинов, французов (le diable bat sa femme) и немцев (Афанасьев). Женщины-демоны одинаково популярны как в славянских, германских, латинских и кельтических поверьях (русалки, виллисы, феи, никсы и пр.), но в большинстве это не настоящие адские дьяволы, а стихийные духи, они сами по себе. Подобно домовым, лешим и т. д., это скорее союзная и вассальная Сатане, чем истинно дьявольская сила. Однако, как справедливо отметил Костомаров в своем послесловии к "Повести о Соломонии Бесноватой", русские "бесы составляют свой отдельный, материальный мир и, как животные, разделяются на два пола; к Соломонии приходит в качестве повитухи темнозрачная баба уже не человеческой, а бесовской породы. Русский народ повсеместно воображает бесов под образом двух полов; существует слово чертовки; существуют рассказы видевших бесовских самок. Один мужик в Новгороде мне [Костомарову] рассказывал, что он собственными глазами видел ночью на озере Ильмень черную бабу, которая сидела на камне, мылась и хохотала, потом исчезла. Это была, по его понятию, не русалка, но чертовка, бес женского пола". Раввины приписывали перво-дьяволу Самаэлю четырех жен, от которых и расплодилось бесчисленное дьявольское племя. Но вообще-то жена черта - существо, не определившееся в поверьях, хотя иногда и упоминаемая. Черт гуляет по свету холост, не найдя себе невесты под пару. Половую энергию, которую приписывали ему некоторые богословы и между ними особенно энергично Михаил Пселл, он избывает в свободных союзах с женщинами человеческими - с ведьмами на шабашах либо в том виде напущения (ossessio), которое носило название инкубата.
По определению специалистов черной мистики, инкубы суть демоны, соединяющиеся плотской любовью с женщинами, а суккубы - дьяволицы, преследующие с той же целью мужчин.
Угрюмо страстное поверье об инкубах и суккубах восходит к древнейшим временам человечества, чуть ли не к началу мира. Змий, соблазнивший Еву, не кто другой, как инкуб Самаэль. По талмудическому преданию (рабби Илии), Адама в течение 130 лет посещали чертовки, которые и народили от него лавров и суккубов. Вероятно, затем, чтобы остепенить молодого человека, и пришлось женить его на Еве. У праотца - похождения с бесовками, праматерь - жертва влюбленного беса: нечего сказать, замечает Артуро Граф, недурное начало для рода человеческого! Свирепого Каина почитали сыном Сатаны не только некоторые раввины, но и грек Суида (XI век) в знаменитом "Словаре" своем, толкуя в этом смысле 44-й стих VIII главы Евангелия от Иоанна: "Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины". Книга Бытия говорит о падении сынов Божиих в союзах с дщерями человеческими. От этих браков родились гиганты. Теологическая литература об этом приключении огромна. Конечный вывод ее, что павшие сыны Божии - ангелы, изменившие небу, чтобы стать инкубами. Байрон превратил схоластическое доказательство в чудные мысли и краски мистерии "Небо и Земля". Вообще фантазия поэтов-байронистов немало поработала во славу инкубата. Чтобы не ходить далеко за примерами, достаточно будет назвать нашего Лермонтова, который возился с этим сюжетом всю свою недолгую жизнь: написал суккуба ("Ангел смерти"), написал инкуба ("Демон") и принялся было за другого ("Сказка для детей"), но умер. После него, кажется, уже никто из русских классиков не посягал на тему, исчерпанную волшебною страстью лермонтовского стиха. "Сон", "Клара Милич" и "Призраки" Тургенева - довольно слабые рассказы с печатью той внешне красивой и сложной придуманности, которою в авторах-реалистах всегда выдается отсутствие фантастического настроения и недостаток веры в свой собственный искусственный замысел, - ближе относятся уже к иной, хотя и смежной, области фантастического царства: к вампиризму.
В 80-х годах XIX века в русской интеллигенции поднялся интерес к демоническим галлюцинациям - под впечатлением наблюдений Шарко, Рише и др. в области гипнотизма и большой истерии. Интерес был еще чисто материалистический. Пример ему давали из Франции сам Гюи де Мопассан, литературный божок нашей молодежи. Немало в то время было написано рассказов, лукаво скользивших по гибкой границе между физиологическим познанием и суеверною тайною. Кое-кто из восьмидесятников, однако, поплатился за эти опасные игрушки. Безумия заразительны, и многие, подходившие к спиритизму, теософии, магии и т. п., одевшись в броню научного скептицизма недостаточно толсто, потом сами становились спиритами, теософами, служили черные обедни, заболевали духовидением и с перепуга уходили в аскетизм, под покровительство той или другой властной Церкви. Напомню всесветно известный громкий пример Гюисмана (Huysmans). Смолоду он, ученик Золя и товарищ Мопассана, почти гениальным романом своим "Марта" взял самую высокую ноту художественного натурализма. Затеял писать исторический роман о ведовстве (подобный тому, как Н. К. Михайловский, после "Бесов", советовал написать Достоевскому), ушел в изучение Средневековья - и утонул в наплыве чудовищных материалов. Исторического романа он не написал, но сделался демономаном. Его "La Bas" и "Au Rebours" наделали в свое время много шума и сыграли значительную роль в сатанической литературе и пропаганде мистического миросозерцания. Кончил жизнь Гюисман католиком, с чисто мужицкою дуалистической верою-испугом, прячущейся под патронат доброго белого начала от страха к началу злому и черному. Говорят, впрочем, что в последние годы и это с него схлынуло и он понемногу, как и выздоравливающий, начал возвращаться к идеям своей молодости. Если это правда - ну и тяжело же было ему доживать, в сознательной оглядке, даром испорченную жизнь!