В II, 108 объяснение слова "pinnophylax" приводится по греческому смыслу. Некоторые из этих курьезов были указаны Де Поувом в издании 1727 года, включавшем в себя заметки таких ученых, как Мерцер, Гошель и Кауссен. Читатель должен иметь в виду, что в тексте, который приводится ниже, упоминаются, по крайней мере, три неегипетских животных: бобр (II, 65), слон (II, 84, 85, 86 и 88) и медведица (II, 83). После контактов с греками и римлянами египтяне могли узнать об этих животных, но вряд ли они стали бы вводить их в перечень священных символов. И, наконец, имеется несколько ссылок на чисто греческие или греко-римские традиции – например в II, 46 имеется ссылка на лавровый лист и оракул; в II, 117 – на флейту Пана; в II, 116 – на лиру. И что интересно, все эти странности собраны в книге II.
Хотя такие комментарии однозначно указывают на греческое авторство текста, мы должны признать, что автор знал кое-что о Египте. Выше уже отмечалось признание Шампольона о правильности тринадцати символов.
Кроме того, в тексте обнаружено десять египетских слов, из которых восемь оказались правильными.
В книге I имеется группа иероглифов, описывающих различные атрибуты египетской религиозной и государственной жизни: священная надпись, магистрат, пасторфорус, составитель гороскопов. Эта группа символов соответствует религиозным процедурам, изложенным Клементом Александрийским, а его описание пока признано относительно точным. Следует признать, что большинство современных исследователей Гораполлона (к примеру, Сбордон, бельгийцы Вергот и ван де Волл) указывают на точность многих иероглифов. Их доказательства не затрагивают книгу II, но вывод сделан верный: вряд ли какой-либо ученый XV века мог бы обладать подобной информацией – тем более что до XIX века знание иероглифов в Западной Европе черпали в основном из манускрипта Гораполлона.
По нашему мнению (и мы заявляем право первооткрывателей по этому вопросу), рассматриваемый труд имеет составное авторство. Книга I и книга II написаны, по крайней мере, двумя людьми. Первая содержит все египетские слова и правильные символы. Она следует четкому плану и описывает "вечность", "Вселенную", "год", "месяц", "времена года" и "богов" – то есть рассматривает космологические, метеорологические и психологические темы. Вторая книга имеет дело с различными ситуациями человеческой жизни: болезнями и здоровьем, удачами и неудачами. Однако это спорное замечание. Автор намеренно мог разместить глобальные темы в первой книге, а во второй перейти к человеческим проблемам. Однако как объяснить, что книга II повторяет тот же материал, который содержался в книге I? Например, пассаж II, 58 является повторением I, 55. В II, 78 бык назван символом умеренности, и это заявление ничем не отличается от пассажа в I, 46.
Более того, мы можем отметить явные противоречия.
Так, в I, 7 душу символизирует ястреб, а в II, 1 она описывается звездой.
В I, 13 судьба обозначается звездой, а в II, 29 она изображается семью буквами, окруженными двумя пальцами.
Смысл василиска в II, 61 противоречит I, 1.
В II, 91, олень пленяется музыкой флейты; в II, 54 та же слабость отмечается у горлицы.
Такие противоречия кажутся несерьезными – мы все подвержены ошибкам. К тому же, когда символ имеет двусмысленный характер, его значения часто подаются под одними и теми же заголовками. Но только одно из указанных противоречий отмечается в книге II, остальные наблюдаются между пассажами обеих книг. Возможно, лучшее доказательство двойного авторства приводится во введении Филиппа ко второй книге: "И к тому, что было написано другими… я чувствую нужду добавить…" Это выглядит так, словно он добавил какой-то материал, не написанный Гораполлоном. Следовательно, мы можем допустить, что каждая книга имела своего автора. Скорее всего, составителем второй книги был грек или житель Александрии, который мыслил и говорил по-гречески.
Если человек не является египтологом, то его основной интерес к иероглифам заключается в символическом смысле представленных образов. Подобный материал был общим для Запада и Востока. Его можно найти в таких фундаментальных работах, как "О природе животных" Элиана (III век), или в различных бестиариях и гексамерах. Аристотелевская "Физиогномоника" (см. пятую главу) утверждает, что психологический характер животных определяется по их физическому виду. De mirabilibtts ausctdtationibus ссылается на сказочные истории о животных – истории, которые имеют в основе фольклор более древних веков. Псевдофилонский De animalibus рассказывает легенды о сыновней почтительности аистов и о монархическом устройстве пчелиного роя, а споры о превосходстве животных над людьми ведут нас к самому "Alcmaeon". В этих ранних трактатах животные не рассматривались в качестве символов, но именно они создали базис для животного символизма. Следует также отметить "Gryllus" Плутарха, переделанный в XV веке в трактат "Круг Гелли"; благодаря его влиянию на Ренессанс люди считали, что животные не только лучше их, но и гораздо счастливее. Не следует забывать и баснописцев. У Бабрия и Федры мы не найдем ни одного намека на иероглифы, но символизация моральных черт образами некоторых животных являлась основной характеристикой басен.
Вероятно, самой очевидной параллелью поучительных историй "Иероглифики" были сюжеты бестиариев и гексамер. "Нехаетегоп" св. Василия и "Нехаетего" св.
Амвросия придали традиции должный престиж и сделали животных популярными символами достоинств и пороков.
(Точные параллели будут указаны ниже в соответствующих частях этой книги.) Трактат V века "Physiologus", приписываемый св. Амвросию, перечисляет черты льва, пеликана, феникса, бобра, гиены и вороны, большинство из которых уже было изложены тремя веками раньше в "Элиане". Трактат "Physiologus" Псевдо-Епифания (не старше V века) показывает, что к тому времени большая часть материала уже кристаллизовалась в пословицы и суеверия. Та часть работы Гораполлона, которая имеет греческие корни, восходит к "Элиану" и "физиологической" традиции. У него мало общего с достоверными зоологическими описаниями Аристотеля и – что достаточно любопытно – с Плинием.
Однако не следует рассматривать "Иероглифику" как коллекцию историй и небылиц, в которой главную роль играют животные. Это действительно геральдическая книга, похожая на труды Альсиати. Как верно заметил Фикино, каждый ее иероглиф выражает абстрактную мысль в визуальной форме. Образ стервятника, согласно Гораполлону (1,11) означает среди прочего "брак"; лев (I, 17) – "энергичность".
Эмблемная природа этих образов была замечена в XVI веке великим художником Джефри Тори, чья "Champ Fleury" (1529) учредила "искусство и науку буквенных пропорций". Эта красивая книга кажется на первый взгляд руководством по типографии, но, по мнению автора, она поясняла "мистический" смысл определенных форм. Тори не только читал, но и переводил Гораполлона, и именно из его работ Рабле черпал свои идеи об иероглифах.
Комбинация надписей и картин в книгах Альсиати не являлась чем-то новым. Аллегорические образы были для Ренессанса обычным делом, а строфы, прибавленные к ним, Альсиати брал, в основном, из "Греческой антологии". Предтечей его эмблем можно считать картину Леонардо "Договор между Франциском I и Львом X". Следует заметить, что да Винчи знал трактат Гораполлона.
Сохранившиеся в архивах бестиарии Леонардо описывали признательность удода, предусмотрительность муравья, верность журавля, постоянство феникса и целомудрие голубки. Как мы видим, даже такой великий человек находил это занятие вполне достойным.
Между прочим, значение эмблем заключается не только в их аллегорической силе. Каждая из них содержит несколько смысловых слоев. Эти слои активно обсуждались в христианской литературе, и одну из первых дискуссий начал Клемент Александрийский. По его мнению, иероглиф мог иметь три значения: аллегорическое, "загадочное" и буквальное, которое имитировало фигуральный смысл (он назвал его "тропологическим"). Эта классификация слоев сохранялась на протяжении Средневековья и Ренессанса, хотя позже к ней прибавился четвертый слой – анагогический.
Следовательно, иероглифы Гораполлона буквально представляли собой образы птиц, зверей и рыб; аллегорически они обозначали каких-то богов и богинь, времена года и различные периоды; тропологически выражали добрые и злые черты человеческого характера; и анагогически передавали скрытые сообщения, которые раскрывались в бестиариях.
К примеру, в книге Альсиати мы находим змею с хвостом во рту, которая окружает Тритона, дующего в раковину. Девиз над картиной гласит: "Изучая литературу, приобретаешь бессмертие". Под гравюрой имеется объяснение: "Трубач Нептуна, чье тело – тело морского зверя, видом своим изображающее морского бога Тритона – окружено змеей, держащей во рту хвост. Сие означает, что судьба человека выражается в силе ума и славных поступках и от нее зависит, будет ли имя того мужа распространено по свету". Буквально, эта картина изображает морскую тварь, поднявшуюся из волн. Аллегорически животное является богом Тритоном, дующим в раковину.
Тропологически труба означает судьбу, а змея – вечность. Анагогически образ передает сообщение, содержащееся в девизе – идею о том, что бессмертие приобретается через литературные изыскания.
Еще один пример того, как трактаты Гораполлона и Альсиати применялись для интерпретации символов, можно увидеть в знаменитом комментарии Миньоля, чья известность настолько велика, что не требует напоминания о его популярности. В ссылке на "Сатурналии" Макробия (1, 8) он указывает, что Тритон на храмах Сатурна символизировал эпоху золотого века, о которой теперь ничего не известно. Труба означала судьбу, а змея с хвостом во рту, ut docet Orus Niliacus in ipso Hieroglyph, frindfio, изображала вечность. "Это предполагает, – пишет он, – что история от времени Сатурна и до наших дней известна нам благодаря ее вокальной составляющей. Иные эпохи забыты. Все, что происходило до Сатурна, ушло в тень и безвестность. Сей факт символизирован хвостом Тритона, который пригнут вниз и невидим для нашего взгляда". Это описание, конечно, больше комментария Горация о смельчаке, стоящем перед Агамемноном. Но в нем содержатся различные смысловые слои; оно визуально и конкретно, хотя понятно только для обученного глаза и ума.
В предисловии Миньоля к книге Альсиати мы видим теоретическое оправдание неадекватного пристрастия средневековых ученых к эмблемам. Иероглифы придумали халдеи и египтяне, пишет он. Жрецы не хотели передавать вульгарным толпам знание о мистериях, et arcana sapientiae, которое предназначалось только для чистых умов и рук (умы и руки "вульгарной толпы" предположительно считались грязными). Эти иероглифы, продолжает Миньоль, скорее всего, были грубыми и примитивными образами, которые позже были украшены греками.
Греческое слово "символ" означает:
• 1) знак, который предшествует буквам;
• 2) пароль;
• 3) встречу;
• 4) свадебные кольца;
• 5) исправление текста;
• 6) монету;
• 7) знак, который имеет скрытый смысл.
Это последнее значение применимо к эмблемам. Переходя к египетским символам и основывая свое толкование на Клементе Александрийском, Миньоль определяет различные типы египетских символов и указывает, что в древние времена было принято скрывать истину от простых людей с помощью загадок, знаков, символов и аллегорий. Имелась также иероглифическая традиция, разработанная пифагорийцами и пришедшая к ним от египтян.
Они изображали Бога, как штурмана корабля, "показывая таким образом, что все вещи управляются через Божественное Провидение". Этот тип символов был описан Гораполлоном и объяснен в комментариях Пиерио Валериано, magno labore ac industria, imo vero admirabili paeneque divino ingenio.
Далее Миньоль знакомит читателя с символами на боевой оснастке – например с символами на щитах. Ему не удалось отследить их до Эллады, но он продемонстрировал универсальность этих символов в армиях разных стран. Затем текст переходит к рассказу об оружии королевских особ Франции.
Он подчеркивает разнообразие и повсеместное использование эмблем – что, по его словам, является неоспоримым доказательством их важности. Символы, указывает он, следовали уже рассмотренной нами традиции, с делением на три типа – то есть они были историческими, физическими, этическими (или аллегорическими).
Исторические символы изображали сцены реальных событий или образы зверей – например льва или аиста.
Физические – подразумевали образы богов: например статуи Минервы или Бахуса на алтаре, которые символизиоовали благооазумие в употоеблении вина и в целом описывались девизом: Vino prudentiam augeri. Кроме того, все эмблемы имели этический смысл, "хотя и не всегда очевидный". Истинная красота эмблемы создавалась слиянием того, что в XX веке литературоведы назвали "уровнями" смысла.
"Особенностью символов, – пишет Миньоль, – является их сокрытие основного смысла (sententiam) извивами и меандрами форм с тем умыслом, чтобы даже при раскрытии глазу одного из смысловых слоев вся доктрина по-прежнему оставалась тайной". Следовательно, тот, кто придумывает символ, прежде всего учреждает связь между мыслью и описываемым объектом, между душой и телом. Символ не следует делать смутным (tenebricosum) и невразумительным. В-третьих, он должен легко восприниматься умом. В-четвертых, нежелательно использовать в нем человеческие фигуры. И, наконец, в-пятых, его интерпретация должна требовать определенной эрудиции.
Миньоль указывает на различие символов и эмблем.
"Сила эмблемы заключена в символе, но оба эти элемента отличаются, как человек и животное". Эмблема не является загадкой, хотя напоминает ее. Загадка таится в двусмысленных словах; а эмблема чиста и однозначна. Загадки, пословицы и апофегмы могут быть выражены в эмблемах; но не наоборот.