Зикру предшествуют дыхательные упражнения, которые готовят к необходимому качеству произнесения имени Аллаха. Они вырабатывались веками и передавались из поколения в поколение, в разных братствах свои. Они, как убеждены суфии, очищают семь центров, через которые человек получает энергию. Произнесение имени Бога – это нагнетание энергии, когда за счет зикра человек как бы подключается к определенному потоку.
Суфии давно поняли особое воздействие на сознание музыки и танца. Учитель Джалал ад-Дин Руми еще в XII веке открыл силу вращения в определенном ритме. В танце происходит трансформация сознания. У дервишей один из непременных элементов – вращение. Считается, что вращение под ритмическую музыку дает возможность "выхода" в какое-то другое состояние. Сами суфии полагают, что во время вращения закручивается "космическая спираль". Во вращении они явственно ощущают стремление ввысь, стремление к выходу. Возможно, речь идет об освобождении от всего бренного, что тянет вниз. Как говорили суфийские поэты, "из тюрьмы своего неведения выйди на свет". Полагают, что ритм вращения, возможно, дает синхронизацию с какими-то процессами в Космосе.
Вращение под музыку и пение дает особый эффект. Еще в раннем исламе существовал ритуал чтения Корана нараспев. Сегодня это стало поистине высоким искусством. Коранические стихи в исполнении знаменитых хафизов – чтецов-певцов – очень сильно воздействуют на психику.
Из средств, которые использовались для вызывания экстатического состояния, пожалуй, наиболее эффективным была признана музыка, инструментальная и особенно вокальная, сочетающаяся с художественным словом. Музыка у суфиев называется "пищей души" (гиза-и-рух). Будучи высшим из искусств, она, как считается, поднимает душу до высших областей духа. Будучи сама невидима, она скорее достигает невидимого. Подобно тому как только алмаз разбивает стекло, музыкальные вибрации служат для того, чтобы лишить действия вибрации физические и умственные и поднять таким образом душу.
Суфии полагают, что истинная музыка известна только одаренным людям. Они говорят о пяти разновидностях музыки:
1. Тараб – музыка, побуждающая тело к движению. Это – художественная музыка.
2. Рага – музыка, взывающая к уму. Это – научная музыка.
3. Куль – музыка, вызывающая различные чувства. Это – эмоциональная музыка.
4. Нида – музыка в видениях. Это – вдохновенная музыка.
5. Саут – музыка в отвлечении. Это – небесная музыка.
Еще в ранние периоды мусульманской истории слушание музыки было введено в обычай у целого ряда шейхов и получило техническое наименование сама (от ар. самаа – букв. "слушание"). Основным назначением сама было вызывание экстаза. Сама устраивались на собраниях дервишской общины, а также на так называемых маджлисах, т. е. открытых собраниях.
Известный шейх Абу Саид ибн Абу-л-Хайра (967–1049), видный представитель хорасанского суфизма, широко пользовался в своих проповедях рубаи (четверостишиями), той стихотворной формой, которая имела народное происхождение и в этот период в аристократические круги доступа еще не получила. Рубаи – один из древнейших жанров персидско-таджикской поэзии. Рубаи имеет истинно народные корни. Считается, что как самостоятельный жанр сформировался в фольклоре задолго до становления письменной литературы. Полагают, что первым поэтом, создавшим рубаи в письменной литературе, был Рудаки (860–941), родоначальник поэзии на фарси.
Сам шейх Абу Саид не сочинял рубаи, а пользовался уже готовым материалом (народного происхождения). Видимо, так поступали шейхи и в предшествующую эпоху. Использовались главным образом любовные стихи, созданные как светская лирика, воспевавшие обычную земную любовь и только подвергавшиеся соответствующему истолкованию. Согласно ал-Газали, для целей сама была нужна именно любовная песня. Но Газали предостерегает от такого пения, которое вместо духовного восторга может вызвать чисто физическую страсть. Иначе говоря, производился отбор, привлекались преимущественно такие стихи, которые легко допускали символическое толкование. Отсюда предположение: уже в раннюю эпоху должна была возникнуть потребность в специальной поэзии, не насильственно толкуемой символически, а уже задуманной как символическая поэзия. Такая поэзия уже складывается в VIII веке. Вспомним, например, творчество Рабиа.
Все эти стихи очень близки друг другу по характеру. И не многие отличаются выраженным индивидуальным стилем. Когда суфийское движение распространилось в Иране, оно преимущественно стало развиваться в городах, где родной язык был персидский. Возможно, первое время на суфийских беседах пользовались только арабским языком. Чаще всего арабское пение воспринималось в Иране лишь как музыка, то есть сила воздействия художественного слова была слабой.
Рубаи в то время считались несовместимыми с сама шейха; они воспринимались как легкомысленные и безнравственные. Видимо, стихи такого рода были тогда преимущественно продуктом народного творчества. Вообще рубаи – форма не арабского происхождения. Рубаи – это импровизация, это такая форма, в какой и до наших дней иранцы и таджики изливают свои чувства.
Рассказывают, как шейх Абу Саид, проходя по нишапурскому базару мимо торговца рабами, услышал, как молодая рабыня пела в сопровождении музыкального инструмента чанга такие стихи:
Сегодня в этом городе нет такой подружки, как я.
Привели меня на базар, а покупателя нет.
К тому, кто хочет купить, влечения у меня нет.
А к кому влечение, тот купить меня не может.
О другом рубаи шейх Абу Саид говорил, что получил его от одного из своих учителей – Бишра ибн Йасина:
Без тебя, о душа, не знаю покоя,
благодеяния твои сосчитать не могу.
Если на моем теле каждый волосок станет языком,
то и тогда одну тысячную часть благодарности
выразить не смогу.
Здесь та же народная форма, но содержание показывает, что создано оно все же для суфийской беседы.
Наряду с рубаи среди использовавшихся Абу Саидом стихов есть и газель, близкая арабским стихам. Газель – вид моноримического лирического стихосложения в поэзии многих народов Востока. Состоит обычно из 5–12 бейтов, т. е. полустиший, в первом из них рифмуются оба полустишия, далее следует рифмовка через строку. Примером могут служить газели Хафиза.
Вот пример газели:
На друга за всякий пустяк нельзя обижаться,
ибо эта любовь такова – то радость, то горе.
Если унизит вельможа, унижение – не в укор,
а если обласкает, то клеймо обиды остынет.
Сто добрых дел из-за одного злого нельзя забывать,
если опасаешься шипов, нельзя есть финики.
Он гневается, ты проси прощения,
ведь нельзя же каждый день брать себе нового друга.
Абу Саид стихов не писал. Но однажды он написал на обороте письма такой бейт:
Когда ты стал прахом, я стал прахом твоего праха,
когда я стал прахом твоего праха, я очистился.
Уже в середине X века на беседах шейхов стихи декламировались на персидском языке. Все образцы этих стихов отличаются одними и теми же свойствами: простотой, естественностью, близостью к народному творчеству. Ведь основная масса слушателей все же состояла из неграмотных и малограмотных ремесленников и мелких торговцев. Шейх должен был приспосабливать свои беседы к их уровню, его речь должна была быть доступной. Отсюда и обращение к народному творчеству, и стремление приблизиться к нему. Отсюда безыскусственность, простота, даже, может быть, примитивность языка. Изысканной игры слов, характерной для придворной поэзии, нет и следа, нет и столь типичной для нее эрудиции. Но зато есть стремление к максимальной эмоциональности, а отсюда – порывистость, широкое развитие словесной инструментовки, повторы, омонимы, глубокая рифма. Эти свойства суфийская лирика сохраняет и в более позднее время.
Характерной чертой суфийских бесед было стремление к наглядности и использование в качестве материала для поучения притчи. Притчи и народные анекдоты, сказки иногда занимали важное место. Пользуясь этим, шейх подводит под известный рассказ, притчу теоретическую базу, толкует применительно к основной теме своей проповеди. Благодаря общей направленности беседы, искусному вплетению цитат из Корана толкование производило на простые умы в то время, несомненно, глубокое впечатление.
Исследователи полагают, что все многообразие позднейшей суфийской литературы в конечном счете восходит к маджлису, из него вытекают, а тем самым и определяются общие для всей этой литературы черты.
Зарождаясь в городских кругах, будучи рассчитана на широкий круг слушателей, эта литература составляет, таким образом, своего рода контрбаланс к холодной технизации поэзии аристократической. И хотя суфийская поэзия проникнута духом мистики (иной она быть в то время и не могла), но ее связь с народом, ее неизбежная демократичность, ее тенденции к критическому отношению к феодальной аристократии делают ее неизмеримо более живой и жизнеспособной, чем поэзия придворная. Она в какой-то мере дает возможность судить о характере народного творчества отдаленных эпох, и в этом ее огромная ценность, не говоря уже о художественной силе многих творений суфийских поэтов.
Но у суфийских авторов есть еще одна заслуга. Когда на Иран и Среднюю Азию налетел ураган монгольских нашествий (XI–XIV вв.) и рухнули троны почти всех воображаемых "миродержцев", придворная поэзия умолкла. Восхвалять стало некого, ибо монгольским ханам трескучие касыды на непонятном языке были не нужны. Не стало подачек – не стало и придворных поэтов, ибо все их искусство очень часто состояло только в умении выпрашивать подачки. Сказать им, по существу, было нечего.
Но суфийские поэты в эти тяжелые годы не умолкали. Их аудитория – массы – осталась, ибо можно было уничтожить династию, но нельзя уничтожить народ. Суфийскому поэту было для кого писать, более того, эта масса нуждалась в нем еще больше, ибо она была разорена, истерзана и измучена и хотела услышать слово утешения.
Суфийский поэт говорил слушателям о любви к ближнему, учил их сплотиться, призывал к взаимной поддержке. Именно эти авторы спасли тогда лучшие традиции персидской литературы, донесли их до XIV–XV веков и так дали ей возможность еще раз обогатить мировую литературу такими бессмертными произведениями, как газели Хафиза и разнообразные творения Абд ар-Рахмана Джами.
Без изучения суфийской литературы получить ясное представление о культурной жизни средневекового мусульманского Востока нельзя. Ее классики продолжали оказывать влияние на целый ряд восточных литератур вплоть до XX века. Тем более что все крупнейшие авторы мусульманского Востока, за редкими исключениями, так или иначе были связаны с суфизмом и без знакомства с этой литературой в полной мере поняты быть не могут.
Деятельность ал-Газали
Ал-Газали (Газали) Мухаммед (1058–1111), мусульманский теолог, философ, мистик, иранец, писал преимущественно по-арабски. Выдающийся знаток и толкователь Корана, в числе прочих молодых интеллектуалов был приглашен везиром Низам ал-Мулком в Исфаган (Иран) ко двору захватившего Иран сельджукского султана Малик-шаха.
В числе этих ученых был гениальный математик и астроном Омар Хайям, четверостишия (рубаи) которого, написанные в суфийской поэтической традиции, к тому времени уже получили большую известность. Газали был на десять лет моложе Хайяма. Во время своего пребывания в Исфахане Газали был еще далек от своего суфийского пути, поэтому доверительная беседа между ним и Хайямом тогда еще не была возможна.
В 1091 году Газали начинает преподавать исламское право (фикх) и другие науки в университете в Багдаде. Еще в период преподавания в медресе Газали пришел к выводу, что каноническое право (он написал несколько авторитетных исследований по этому вопросу) не может служить подлинной основой реальности, и впал в скепсис. Он обратился к суфийской практике. Он стал заниматься поисками озарения. Он понял, что для суфия главное не слова, а внутреннее восприятие. Газали говорил: "Я изучил все, что могли дать книги. Все остальное невозможно было постичь ни изучением, ни с помощью слов".
В 1095 году Низам ал-Мулк и сам Малик-шах были убиты. Газали был вынужден прекратить свою преподавательскую деятельность. Он отправился в паломничество и следующие почти десять лет провел странническую жизнь суфия-отшельника в Сирии, Иерусалиме и Александрии. Именно в эти годы им был создан главный труд его жизни – четырехтомное сочинение "Воскрешение наук о вере", примирившее суфизм и ортодоксальный ислам и обеспечившее ему пожизненную и посмертную славу обновителя ислама.
Ортодоксальный ислам был противопоставлен суфизму, который он рассматривал как попытку игнорировать Закон и заменить его личным опытом познания реального смысла религии, что было весьма еретической идеей. Ал-Газали оказался единственным человеком, способным примирить ислам с интеллектуализмом, то есть с суфизмом. Этот еретик (впрочем, суфием он стал не сразу) добился таких успехов в своей деятельности, что стал фактически отцом мусульманской церкви. Говоря о нем, используют академический титул шейх-уль-ислам. В средневековой Европе его называли Альгазаль. Многие авторы считают, что он взялся ответить на вопросы, поставленные христианской теологией перед мусульманскими мыслителями, и он ответил на них.
Узаконенное положение суфизма и признание его многими мусульманскими богословами внутренним содержанием ислама есть прямое следствие деятельности Газали. Согласно суфийской концепции, все проявления религиозной и психологической деятельности по своей природе идентичны. Газали смог, используя эту концепцию, наглядно показать внутреннюю реальность религии и философии таким образом, что это позволило ему заинтересовать последователей всех религий. Газали утверждал, что существует единый источник всех подлинных метафизических учений.
Его интеллект считали непревзойденным в исламе. По мнению Газали, истинной задачей обучения является не накопление информации, а активизация сознания, что было слишком смелой идеей для схоластов его времени.
Газали умирает в 1111 году, не успев создать собственной школы. Его мысли продолжают жить в его книгах, известных уже в средневековой Европе и получивших высокую оценку Гегеля.
Главный труд Газали имеет множество разделов и глав. Самый первый раздел – "Книга о знании" – начинается так: "Пророк Господа, да пребудет на нем Его благословение и благодать, сказал: "Стремление к знанию – обязанность каждого мусульманина". Также сказал Он: "Ищите знание даже в Китае"".
Одним из носителей высокого Знания и был иранец Газали, читавший древнееврейские и древнегреческие тексты и написавший свою книгу на арабском языке.
По суфийской традиции часть открытых ему истин Газали изложил в виде притч, многие из которых вошли в его книги. Это – "Книга о любви, радости и довольстве", "Книга Слушания и Экстаза", "О порицании гнева, ненависти и зависти", "О порицании скупости и порицании любви к имуществу ближнего", входящие в его многотомное сочинение "Воскрешение наук о вере".
В качестве иллюстрации приведем несколько притч Газали:
"Терпение состоит из макамов веры, а все макамы веры содержат три части: знания, состояния и действия. Знания – это посылки, они порождают состояния, а состояния порождают действия. Знания – как деревья, состояния – как ветви, а действия – как плоды".
* * *
"Я заметил, что знание бывает двух видов: обретенное посредством учения и данное природой. Знание, обретенное учением, бесполезно, если нет знания, данного природой, так же как солнце бесполезно глазу, лишенному света".
* * *