1917-1930 гг.: отмена старого законодательства; дезорганизация традиционного брачно-семейного уклада; социальная эмансипация женщин; ослабление института брака и основанной на нем сексуальной морали; резкое увеличение числа абортов, рост проституции и венерических заболеваний; нормативная неопределенность и споры о путях ее преодоления.
1930-1955 гг.: торжество тоталитаризма; курс на укрепление брака и семьи командно-административными методами; установление тотального контроля над личностью; отрицание и подавление сексуальности; ликвидация эротического искусства и легального сексуального дискурса.
1956-1986 гг.: смена тоталитаризма авторитаризмом; постепенное расширение сферы индивидуальной свободы; сдвиги в сексуальном поведении и начало возрождения сексуального дискурса; переход от командно-ад ми ни стративных методов защиты брака и семьи к мораль но-ад ми нистра тивным; переход от прямого отрицания и подавления сексуальности к политике ее регулирования и приручения; попытки медикализации и педагогизации сексуальности.
1987-1995 гг.: крах советского режима; ослабление государственной власти и всех форм социального и идеологического контроля; выход сексуальности из подполья; аномия и моральная паника; резкое ухудшение демографических и эпидемиологических показателей; вульгаризация, коммерциализация и вестернизация сексуальности; зарождение элементов новой сексуальной культуры, эротического искусства и т. п.
1996-2001 гг.: усиление реставрационных настроений в обществе; крестовый поход против сексуального образования; возрождение сексофобии и попыток решения сексуальных проблем административным путем; обострение идеологической борьбы вокруг проблем сексуального и репродуктивного здоровья.
С 2002 г. – рост имперских амбиций, свертывание демократических свобод и возрождение авторитаризма; клерикализация государственной власти и образования; усиление традиционализма, ксенофобии и антизападной риторики; возрождение сексофобии, окончательный отказ от идеи сексуального образования; активизация политической гомофобии; усиление контраста между динамикой реального сексуального поведения молодежи и официальной идеологией.
Однако эту схему не стоит переоценивать. Государственная сексуальная политика и стоящая за ней идеология – всего лишь верхушка айсберга. Их влияние на реальную сексуальную культуру и повседневную жизнь общества всегда проблематично, часто они достигают результатов, противоположных задуманному. В России дело обстояло именно так.
Благие намерения
Характернейшая черта советской сексуальной культуры первой половины 1920-х годов – громадный разрыв между добрыми намерениями новой власти и реально существовавшими в стране условиями. Советское законодательство и социальная политика по многим вопросам брака и деторождения в 1920-х годах были смелыми и прогрессивными (см. Solomon, 1990, 1992, 1996).
Декрет о гражданском браке, детях и ведении актов гражданского состояния от 18 декабря 1917 г. впервые в истории России объявил церковный брак частным делом брачующихся, не имеющим юридической силы. Были провозглашены и узаконены добровольность брачного союза, его светский, гражданский характер, свобода брака, который мог быть заключен без согласия родителей и опекунов, и его расторжимость (это было предусмотрено Декретом о расторжении брака). Принятие новых законов имело особую важность для женщин – они были полностью уравнены в правах с мужчинами во всех сферах общественной и личной жизни, включая брачно-семейные отношения. Женщины получили право выбирать себе фамилию, местожительство и гражданский статус. Вовлечение в производительный труд должно было гарантировать им экономическую независимость от мужчин. Беременность давала право на оплачиваемый отпуск. Чтобы разгрузить женщин от тяжкого "домашнего рабства", государство стало создавать систему ясель, детских домов и общественного питания. Расширялось и совершенствовалось медицинское обслуживание матери и ребенка, причем все это было бесплатным.
Эта программа была частью широкого социального эксперимента по преобразованию общества. Все частные вопросы сознательно формулировались не как медицинские или биологические, а как социальные, что позволяло уловить взаимосвязь явлений, ускользавшую от прагматиков. Концентрация власти в руках государства позволяла (увы, только теоретически) не просто декларировать замыслы, но и осуществлять их на практике. В стране существовали прекрасные интеллектуальные традиции дореволюционной социальной медицины, представленные такими блестящими учеными, как А. П. Доброславин, Ф. Ф. Эрисман и Г. В. Хлопин, она была тесно связана с передовыми идейными течениями в Западной Европе, особенно в Германии.
Однако в условиях экономической разрухи, бедности и бескультурья многие прекрасные начинания оказались невыполнимыми, приходилось откладывать их осуществление "на потом". Напротив, издержки, связанные с дезорганизацией брачно-семейных и сексуальных отношений, такие как нежелательные беременности, безотцовщина, проституция, венерические заболевания, были очень велики и вызывали растущую озабоченность. Количество разводов на 1 000 человек в 1920-х годов выросло по сравнению с 1912 г. в 7 раз (Миронов, 1991. С. 133). Церковный брак свое значение утратил, а гражданский брак многие не принимали всерьез. Некоторые старые коммунисты считали этот институт вообще не нужным.
Родители одного из моих друзей, счастливо прожившие вместе долгую жизнь, зарегистрировали свой брак только в середине 1980-х годов, одновременно с женитьбой внука (который с тех пор дважды развелся), да и то лишь по соображениям практического порядка. Но далеко не все фактические браки были такими прочными. Страдающей стороной при этом оказывались, как правило, женщины. Остряки говорили, что в отношениях между полами свобода и равенство дополняются не "братством", по классической формуле Великой французской революции "свобода, равенство, братство", а "материнством" (Стайтс, 2004).
В этих условиях властям приходилось делать не то, что им хотелось бы, а то, что казалось необходимым.
Аборты
Экономическая разруха в сочетании с дезорганизацией брачных отношений выдвинула на первый план проблему регулирования рождаемости. При отсутствии эффективных контрацептивов главным средством этого были искусственные аборты. В статье "Рабочий класс и неомальтузианство" (1913 г.), комментируя итоги Двенадцатого Пироговского съезда, Ленин поддержал требование "безусловной отмены всех законов, преследующих аборт или за распространение медицинских сочинений о предохранительных мерах и т. п.", видя в этом охрану "азбучных демократических прав гражданина и гражданки" (Ленин, 1960. Т. 23. С. 257).
Придя к власти, большевики это реализовали. Хотя теоретически советская власть с самого начала была настроена пронаталистски, в пользу высокой рождаемости, и делала все возможное для охраны жизни и здоровья матери и ребенка, в 1920 г. она первой в Европе узаконила искусственные аборты. В обстановке экономической разрухи реальный выбор был не между абортом и сохранением высокого уровня рождаемости, а между легальным и относительно безопасным и нелегальным и потому крайне опасным абортом. В 1920-х годах в Москве риск умереть от инфекции в результате аборта был в 60-120 раз выше, чем в результате родов (Goldman, 1993. P. 248).
При легализации абортов социально-медицинские соображения перевесили моральную заботу о сохранении жизни плода, на необходимости которой как до, так и после принятия этого указа настаивали акушеры и гинекологи. Это было рискованное, но, по-видимому, правильное решение. Количество абортов после него резко возросло (по некоторым данным – втрое; в 1924 г., если верить местной статистике акушеров и гинекологов, в Ленинграде аборты составляли 50, а в одной из московских клиник – 43% от общего числа рождений (Solomon, 1992)), зато количество внебольничных абортов резко снизилось, то есть поставленная цель была достигнута.
Однако массовые аборты сами по себе представляли проблему. В 1926 г. в России легально, в больницах, было сделано 102 709 искусственных абортов (Goldman, 1993. Note 3). Из них 39% в Москве и Ленинграде, 30% в областных и районных центрах и 16% в маленьких городах. На село, где проживало в то время 83% всех женщин, пришлось только 15% всех абортов. Тем не менее, и здесь их было много. Опрос 1 087 крестьянок из 21 деревни Смоленской губернии показал, что, хотя почти половина из них пытались как-то предохраняться (467 практиковали прерванное сношение и 22 – спринцевание), каждой четвертой приходилось прибегать к искусственному аборту, который был вторым по распространенности методом контроля рождаемости.
Споры между акушерами-гинекологами, возражавшими против абортов, и гигиенистами, признававшими их необходимость, выявили важную общую черту советской профессиональной ментальности: сама женщина как субъект свободного волеизъявления в них практически отсутствует. Спор о соотношении ее семейных (материнство) и внесемейных (работница) ролей сводился к вопросу о том, что важнее для государства – сохранение здоровья женщины как матери, продолжательницы рода, или как работницы, реализующей себя в общественной жизни, – и шел практически без участия женщин. "Специалисты" готовы были делать выбор за всех женщин, не считаясь с тем, что разные женщины могут иметь разные приоритеты.
Проституция
Не меньше, чем аборты, беспокоили государство венерические заболевания и проституция (см. Броннер, Елистратов, 1927; Люблинский, 1923; Лебина, Шкаровский, 1994; Голосенко, Голод, 1998; Панин, 2004).
Теоретически советская власть была категорически против любых форм проституции. Созданная в 1919 г. Межведомственная комиссия по борьбе с проституцией в опубликованных в конце 1921 г. тезисах утверждала:
"1. Проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйствования и наемным трудом.
2. Без утверждения коммунистических основ хозяйства и общежития исчезновение проституции неосуществимо. Коммунизм – могила проституции.
3. Борьба с проституцией – это борьба с причинами, ее порождающими, т. е. с капиталом, частной собственностью и делением общества на классы.
4. В Советской рабоче-крестьянской республике проституция представляет собой прямое наследие буржуазно-капиталистического уклада жизни" (Материалы межведомственной комиссии по борьбе с проституцией, 1921. С. 7. Цит. по: Лебина, Шкаровский 1994. С. 142).
В период Гражданской войны проституток нередко судили не по закону, а по "революционной совести", приравнивая их к "враждебным революции лицам" и даже "классовым врагам". 9 августа 1918 г. в письме к председателю Нижегородского губернского Совета Г. Ф. Федорову Ленин рекомендовал "расстрелять и вывезти сотни проституток" (Ленин, 1960. Т. 50. С. 142).
В период военного коммунизма распространение проституции заметно снизилось. Тем не менее, в 1920 г. в Петрограде насчитывалось, по приблизительным подсчетам, 17 тыс. проституток и около 300 притонов (Панин, 2004). По данным журнала "Социальная гигиена" за 1925 г., до Первой мировой войны 47, 5% городской молодежи начинало половую жизнь с проститутками, в 1914-1917 гг. – 32,1%, в 1918-1920 гг. – 16,6, а в 1921-23 гг. – только 3,6% (Голосенко, Голод, 1998. С. 62). Однако эта статистика не выглядит особенно надежной. Снижение роли проституции в сексуальном дебюте молодых людей не исключает того, что к ее услугам прибегают более старшие и состоятельные люди.
С переходом к нэпу проституция не только количественно выросла, но и "демократизировалась". Если в 1920 г., по данным С. Я. Голосовкера, услугами проституток пользовались 43% рабочих и 41,5% представителей других слоев городского населения, то уже в 1923 г. эти цифры увеличились до 61 и 50% (Голосовкер, 1923. Цит. по: Лебина, Шкаровский, 1994. С. 135). В Москве самыми известными злачными местами были Трубная площадь и Цветной бульвар, в Ленинграде – Лиговка и Невский проспект. О тесной связи проституции с общей социальной дезорганизацией убедительно свидетельствуют данные о социальном происхождении проституток, собранные С. А. Вольфсоном: 43% проституток составляли крестьянки, 42% – выходцы из разоренных революцией "бывших людей", 14% – рабочие (Вольфсон, 1919. С. 438).
Усилилась и роль проституции в распространении венерических заболеваний. По данным проведенного в 1925 г. опроса пациентов 2-го Московского венерологического диспансера, от 54 до 88% всех заражений имели своим источником связи с проститутками, причем 45% мужчин и 81% женщин о природе и профилактике вензаболеваний вообще ничего не знали (Вейн, 1925).
Что с этим делать, советская власть не знала. Сначала, продолжая гуманистические предреволюционные традиции, акцент делался на социальной и иной помощи. Как подчеркивал в 1924 г. ведущий медицинский эксперт по этим вопросам, заведующий венерологической секцией Наркомата здравоохранения профессор В. М. Броннер, "основное положение, из которого мы исходим при построении нашей работы, – это то, что борьба с проституцией не должна быть заменена борьбой с проституткой. Проститутки – это только жертвы или определенных социальных условий, или тех мерзавцев, которые втягивают их в это дело" (Лебина, Шкаровский, 1994. С. 137-138).
Само занятие проституцией, согласно действовавшему в то время законодательству, не являлось ни преступлением, ни правонарушением. Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. содержал две статьи, устанавливавших уголовную ответственность за деятельность в сфере сексуальной коммерции: "принуждение из корыстных или иных личных видов к занятию проституцией, совершенное посредством физического или психического воздействия" (статья 170), и "сводничество, содержание притонов разврата, а также вербовку женщин для проституции" (статья 171). Уголовный кодекс в редакции 1926 г. содержал лишь одну статью – 155-ю, предусматривавшую лишение свободы на срок до 5 лет с конфискацией всего или части имущества за "принуждение к занятию проституцией, сводничество, содержание притонов разврата, а также вербовку женщин для проституции". Внутренние инструкции Наркомата внутренних дел (НКВД) разрешали сотрудникам милиции и уголовного розыска привлекать проституток лишь как свидетелей, предписывалось относиться к ним корректно и уважительно (Панин, 2004).
Однако эта политика была неэффективной, что стимулировало обращение к репрессивным мерам. Уже летом 1922 г. НКВД разработал и опубликовал проект организации особой "милиции нравов". Этот проект вызвал волну возмущения. С обличительной статьей в "Московских известиях" выступила Клара Цеткин. Как отмечали специалисты, "угроза нравственного одичания, неимоверный рост проституции и венерических болезней, которые вызвали к жизни проект "милиции нравов", не могли все же преодолеть ужаса и отвращения к той системе кажущейся борьбы, какой была регламентация. Но идея этой меры имеет немало тайных приверженцев в нашем обществе" (цит. по: Панин, 2004. С. 115).
В тот момент критика помогла, проект не был реализован. Но уже в 1926 г. НКВД разработал новый проект, суть которого состояла в том, чтобы профессиональных проституток вовлекать в трудовую среду посредством принудительной изоляции (без решения суда). Для этого, по мнению НКВД, в Сибири и юго-восточных районах страны следует создавать колонии неквалифицированного и принудительного труда. Такие колонии должны находиться вдалеке от любых населенных пунктов (дабы не развращать местное население) и быть самоокупаемыми. В том же духе работали и органы НКВД на местах.
Осенью 1927 г. по предложению наркома юстиции РСФСР Белобородова была осуществлена принудительная очистка Москвы от проституток: 400 проституток отправились "строить социализм" на Соловки, в бывший монастырь. Сюда же в конце 1920-х годов были высланы 80 проституток из Ленинграда. Эра советского милосердия закончилась, уступив место административно-бюрократическим и милицейским репрессиям. В 1920-х годах эти две линии волнообразно чередовались, но в 1930-х был взят курс на принудительное трудовое воспитание в специальных колониях и лагерях.
"С 1929 г. борьбу с продажной любовью стали вести сугубо административно-репрессивными методами. Развернулось плановое уничтожение "продажной любви" как социального зла, несовместимого с социалистическим образом жизни. В то же время государство преследовало и другую цель. Собирая проституток в спецучреждениях и насильно заставляя их работать, оно покрывало потребность в дешевой, почти даровой рабочей силе" (Лебина, Шкаровский, 1994. С. 154).
Переход от политики устранения причин проституции к репрессивной политике уничтожения самих проституток принес определенные плоды. Профессиональная проституция ушла в подполье, стала менее видимой и, возможно, менее распространенной. Тем не менее, она не исчезла, и власти это прекрасно знали. Тогда был найден новый способ, тот же самый, что в трактовке всех других "отрицательных" явлений, будь то межнациональная вражда или политическая апатия, – на проблему просто закрыли глаза, сделав вид, будто ее не существует. Сексуальное поведение молодежи
Дезорганизация привычного уклада брачно-семейных отношений, быта и морали вызвала к жизни множество проблем, прямо или косвенно связанных с сексуальностью, а это, в свою очередь, стимулировало многочисленные социальные исследования. Особенно много, больше, чем в любой другой стране в те годы, было анкет о сексуальном поведении, благо такой опыт в России уже был (см. Голод, 1986; Fitzpatrick, 1978).
И. Гельман (1923) и Г. Баткис (1925) опросили, первый – свыше полутора тысяч (1 214 мужчин и 338 женщин), а второй – свыше 600 (341 мужчину и 270 женщин) московских студентов. В. Клячкин (1925) сделал то же самое среди омского (619 мужчин и 274 женщины), а Д. Ласс (1928) – среди одесского (1 801 мужчину и 527 женщин) студенчества.
М. Бараш (1925) обследовал половую жизнь 1 450 рабочих Москвы, С. Бурштын (1925) – 4 600 военнослужащих и студентов, С. Голосовкер (1925, 1927) – 550 женщин и свыше 2 000 мужчин в Казани, Н. Храпковская и Д. Кончилович
(1929) – 3 350 рабочих Саратова, З. Гуревич и Ф. Гроссер
(1930) – 1 500 харьковчан. Этот список можно было бы продолжить. Были также специальные обследования школьников, проституток, больных венерическими заболеваниями и т. д. Ни один период советской истории не документирован так богато, как 1920-е годы.
Что же было выяснено?
Почти все исследователи сосредоточивали внимание главным образом на признаках социального неблагополучия , к числу которых они относили широко распространенные среди рабочей и студенческой молодежи добрачные связи . В Петрограде в 1923 г. среди рабочих моложе 18 лет сексуальный опыт уже имели 47% юношей и 67% девушек (Труд, здоровье и быт ленинградской рабочей молодежи, 1925. С. 23). По данным опроса участников молодежной конференции в 1929 г., до 18 лет начали половую жизнь 77,8% мужчин (из них 16% – в 14 лет и моложе) и 68% женщин. Интересно, что самыми сексуально активными были комсомольские активисты (Кетлинская, Слепков, 1929. Цит. по: Лебина, Шкаровский, 1994. С. 185).