В самом деле, если мы обратимся к "большой жесте", то есть к обширному циклу поэм, посвященных Гильому Оранжскому, его многочисленным родственникам и предкам, то увидим, что этот конгломерат разновременных произведений легко распадается на "малые жесты". При этом ряд поэм будет попадать одновременно в несколько микроциклов. Так, шестью поэмами, рассказывающими об основных событиях жизни Гильома ("Отрочество Гильома", "Коронование Людовика", "Нимская телега", "Взятие Оранжа", "Песнь о Гильоме", "Монашество Гильома"), не исчерпывается поэтическая биография нашего героя. Мы находим его как активное действующее лицо во многих других произведениях, в центре которых – судьбы иных "Эмеридов". Это видно, скажем, на примере "Жесты Вивьена", в которую входят поэмы "Отрочество Вивьена", "Подвиги Вивьена" (или "Клятва Вивьена") и "Алисканс". Хотя здесь на первом плане любимый племянник Гильома Вивьен, сам граф Оранжский играет в поэмах весьма активную роль. Точно так же – в "Жесте Эмери", куда можно включить такие поэмы, как "Песнь о Эмери Нарбоннском", "Нарбоннцы", "Смерть Эмери Нарбоннского". Отметим, что поэма "Алисканс", являющаяся поздней переработкой "Песни о Гильоме" (впрочем, возможно, что обе поэмы восходят к какому-то более раннему общему источнику), в равной мере относится к "Жесте Гильома", как и к "Жесте Вивьена". Но мы можем также говорить и о своеобразной "Жесте Ренуара", посвященной, согласно эпической традиции, брату Орабль-Гибор, жены Гильома, и зятю Людовика Благочестивого. Могучему сарацинскому богатырю Ренуару, принявшему, как и его сестра, христианство, отведена вторая часть "Песни о Гильоме" и основная часть поэмы "Алисканс", а также самостоятельная большая поэма "Монашество Ренуара" (она имеет несколько вариантов; в настоящее время опубликован лишь один из них – по рукописям библиотеки Арсенала и Муниципальной библиотеки города Булонь-сюр-Мер). Тем самым "Алисканс" входит в три микроцикла. Что касается Ренуара, то он является одним из центральных персонажей поэмы "Битва с Локвифером" и обширнейшей, и достаточно поздней, поэмы "Отрочество Ренье", которая в основной своей части посвящена внуку Ренуара – юному Ренье. В первой из этих поэм рассказывается, в частности, о гибели при родах жены Ренуара принцессы Элис (Аэлисы), о судьбе их сына Маллефера; в обоих, как и в "Монашестве Ренуара", заметная роль отведена Гильому. В "Отрочестве Ренье" повествуется о смерти Гибор, о безмерной печали Гильома и о его решении уйти в монастырь. Отдельные поэмы "большого цикла" посвящены младшему брату Гильома Гиберу д'Андрена ("Гибер д'Андрена", "Взятие Кордовы и Севильи"), другому его брату – Беву (или Бовону) де Коммарши (поэмы "Осада Барбастра" и "Бев де Коммарши"; вторая из них принадлежит перу трувера второй половины XIII в. Адене ле Руа). И тут немаловажную роль играет Гильом.
Вместе с тем в поздних поэмах, посвященных предкам нашего героя ("Отрочество Гарена де Монглан", "Гарен де Монглан", "Эрнальт Боландский", "Ренье Женнский", "Жирар Вьеннский", "Гальен, восстановленный в своих правах"), естественно, о самом Гильоме не упоминается: он еще не родился и, согласно эпической хронологии, подвиги его еще впереди. Но отметим, что в этих поэмах среди действующих лиц появляется Оливье, побратим Роланда, и сам герой великой "Песни". Здесь, в поэмах "Жирар Вьеннский", "Ренье Женнский", "Гальен", рассказывается о любви Роланда и прекрасной Альды, сестры Оливье (в "Песни о Роланде" эта тема едва намечена), а также о любовной связи Оливье с дочерью константинопольского "короля" Гугона Жаклиной (от этой связи и рождается Гальен). Герой последней из этих поэм присутствует при Ронсевальской битве, во время которой происходит трогательная и драматичная встреча сына с давно покинувшим его, но его не забывшим отцом. Как верно отметил Мартин Де Рикер, первоначальная версия поэмы о Гальене, восходящая к поздним рифмованным обработкам "Песни о Роланде", была искусственно (и довольно искусно) инкорпорирована в "третью жесту" – Гарена де Монглан. Так наш цикл на позднем этапе его эволюции оказался связанным "семейными узами" с "королевской жестой". Но этого мало. Благодаря нехитрым процессам генеалогической циклизации наша "жеста" соединилась с циклом Доона де Майянс (или Рено де Монтобан) и с циклом поэм, рассказывающих о Первом крестовом походе. Произошло это следующим образом: племянница Гарена де Монглан Кларисса, согласно легенде, зафиксированной в поздних по времени возникновения, но самых ранних по эпической хронологии поэмах, выходит замуж за Рено де Монтобан. Мотив этот не играет никакой конструктивной роли ни в цикле, ни в конкретной поэме. Он характерен для позднего этапа развития цикла и всего старофранцузского эпоса, который все в большей степени начинал восприниматься как некое целое, как огромный замкнутый организм, как рассказ об автономном социуме, члены которого связаны между собой разнообразнейшими и сложными связями. Он и был в восприятии труверов и их слушателей таким социумом – французским обществом эпохи Каролиигов. Французский героический эпос в совокупности относящихся к нему поэм не был простым набором разрозненных и разнохарактерных произведений. Напротив, в его эволюции отчетливо выявляется тенденция, вначале, возможно, непроизвольная, но затем безусловно сознательная, установить между отдельными памятниками разнообразные связи – сюжетные, семейные и т. д. Это происходило как внутри одного большого цикла, так и в эпосе в целом. Характерно, что об одном и том же событии может рассказываться в нескольких поэмах. Иногда это просто разные версии одного произведения, иногда же – произведения безусловно разные, подчас попадающие в один и тот же рукописный кодекс, но очень близкие по сюжету ("Нарбоннцы" и "Отрочество Гильома"), Но порой поэмы могут совпадать лишь описанием одного какого-то эпизода, трактуемого в каждом случае достаточно самостоятельно (таково, скажем, повествование о Ронсевальской битве в "Песни о Роланде" и в "Гальене"),
Но, как мы уже говорили, данный цикл на позднем этапе своего существования разрывал хронологические рамки каролингской эпохи: в поэме "Отрочество Ренье" рассказывалось, как у героя рождается сын Танкред, деятельный участник Первого крестового похода и один из основных персонажей посвященных этому походу поэм. Мотив этот появился в то время, когда поход этот тоже стал уже далеким прошлым, и его события приблизились к "героическому веку" Каролингов, как бы став его органическим продолжением.
Но даже если мы отбросим эти весьма поздние поэмы, то связь цикла Гильома Оранжскрго с "королевской жестой" не исчезнет. Связь эта присутствует в "Жесте Гильома" едва ли не изначально. Эпический Гильом, как и его исторический прототип, начинает свою деятельность при Карле Великом: Эмери Нарбоннский отправляет своих сыновей ко двору императора, где они завоевывают заметное положение. Даже первые поэмы "малого цикла" ("Отрочество Гильома" и "Коронование Людовика") во многом ориентированы на изображение внешней и внутренней политики Карла. Поэтому исследовательница эпоса З. Н. Волкова не совершила большой ошибки, включив в "королевскую жесту" такую "исконную" поэму нашего цикла, как "Коронование Людовика". Ведь там перед читателем не только появляется сам Карл Великий, но и решаются судьбы королевского дома: Гильом способствует коронованию сына Карла, а затем защищает молодого короля от взбунтовавшихся баронов и от попыток отнять у него императорский трон.
Следует заметить, что в большинстве произведений французского героического эпоса рассматриваются судьбы страны в теснейшей связи с судьбами королевского дома Каролингов. Поэтому Карл Великий оказывается в эпосе не просто главной фигурой, но и фигурой стержневой. Если в той или иной поэме речь идет не о самом Карле, то о его ближайших потомках (чаще всего) или о непосредственных предшественниках (Пипине Коротком и Берте Большеногой). При этом эталонная фигура Карла присутствует и в них – если не как действующее лицо, то как образец государственной мудрости и носитель идей объединения страны. Эта идеализация образа Карла Великого в разные исторические эпохи имела, конечно, разный смысл. В первые десятилетия после кончины императора его возвеличивание было неразрывно связано с прославлением героических дел франков, возглавлявшихся Карлом, то есть носило глубоко патриотический характер. Дела и дни Карла уже становились прошлым, но прошлым относительно недавним, память о котором жила в сознании и дружинных певцов, и широких масс служилых людей. К тому же в возвеличивании и прославлении государственной мудрости Карла и мощи созданной им империи были весьма заинтересованы его непосредственные потомки. Иначе обстояло дело на исходе XI столетия, когда стали возникать дошедшие до нас, как правило, в переработанном виде, памятники французского героического эпоса. Тогда эпоха Карла была уже далеким прошлым, хотя у нее и были точки соприкосновения с современностью (крестовые походы против "неверных" и постепенное вытеснение арабов из Испании). Песни об этом времени, исполняемые жонглерами, воспринимались как рассказы почти фантастические. Это, впрочем, может показаться странным: ведь эпическая традиция, как нам уже не раз приходилось говорить, не знала перерывов и остановок. Она действительно была непрерывной, но не неизменной. Та мифологизация истории, о которой упоминалось выше, не могла не затронуть и монументальной фигуры Карла. Отметим, что Средневековье увлеченно создавало героев, творило о них легенды, но и активно искало таких героев в прошлом. Постепенно на первый план выдвинулись три равновеликие фигуры. Все они были бесспорно историческими личностями, но их трактовка в литературе Средневековья была далека от исторической достоверности. Первым из них был Александр Македонский, олицетворение молодого удачливого правителя и талантливейшего полководца древности. Другим – Карл Великий. Третьим – король Артур. Последний из-за скудности и противоречивости сведений о нем был наиболее удобной фигурой для создания всевозможных увлекательных легенд. Но многое роднит его литературный образ с образом Карла. И в фигуре короля Артура, и в фигуре Карла Великого подчеркнуты главным образом положительные, "идеальные" черты. И государства их – реальная империя Каролингов и вымышленная всемирная империя Артура – наделяются в эпосе и рыцарском романе утопическими чертами, что становится особенно очевидно в XII в., когда предания об Артуре или Карле воспринимаются как скрытый упрек современности, лишенной и таких замечательных деятелей, и насаждавшихся ими во многом образцовых и недостижимых порядков. Таким образом, историзация легенды и мифа, что происходит на втором этапе эволюции эпоса, неизбежно связана с утопической идеализацией описываемых в соответствующих литературных памятниках героев и событий. Показательно, что на третьем этапе эволюции эпоса, при романизации мифа, фигура Карла уже почти не привлекает внимания поэтов; основные посвященные ему произведения созданы раньше.
По модели образа Карла строятся в поэмах, в том числе в поэмах нашего цикла, образы других "отцов семей", "вождей кланов", "глав рода" и т. д., например образ Эмери Нарбоннского. Он, как и Карл, мудр, рассудителен, справедлив и т. д. Он имеет и внешние атрибуты образа Карла (каким изобразил императора, скажем, безвестный скульптор XII в. на барельефе колонны собора св. Павла в Нарбонне) – он седобород, спокоен, уже немолод (а в поэме "Отрочество Ренье" Эмери уже 140 лет). Таким станет и Гильом на склоне лет. И все-таки Карл всегда превосходит других героев жест, даже скроенных по его меркам. Видимо, очень рано (когда точно – сказать, конечно, невозможно) возникает в эпической традиции и его антипод – король слабый, неопытный, но одновременно – неблагодарный и коварный. В подобном образе отразились, бесспорно, некоторые реальные черты французских королей IX и X вв. Но был здесь и некоторый литературный прием, точнее, воздействие архетипической модели: в архаических формах эпоса часто встречается мотив единоборства отца с сыном; затем это стало оппозицией: сильный отец – слабый сын. Поэтому и образы феодалов, героев жест, четко распределились по двум рубрикам: они либо продолжают дело Карла и всячески помогают его потомкам (хотя и могут находиться с ними во временном конфликте), либо этому делу противостоят, пользуясь неопытностью и слабостью наследников императора или даже ведя с ним самим ожесточенную борьбу.
Итак, почти весь фонд французских эпических памятников ориентирован в прошлое и приурочен к конкретной эпохе Каролингов. Как писал известный французский медиевист Рене Луи, "французский эпос по своей природе каролингский". Но в центре внимания эпоса – не все Каролинги, а по преимуществу ранние. Возможно, как раз этим можно объяснить такой примечательный факт, как "южная" ориентация эпической традиции. О походах против нормандцев или бретонцев в поэмах повествуется достаточно редко. Представители северных народностей могут восставать против королевской власти Каролингов, представляя для нее серьезную угрозу, но подлинными и постоянными врагами оказываются в эпосе "неверные". Это прежде всего сарацины, но также турки, персы, венгры, болгары, загадочные "славяне" (или "славонцы") и даже печенеги. Подобный набор "врагов" указывает на время сложения песен: в IX и X вв. Западная Европа жила в постоянном страхе, опасаясь опустошительных нападений "неверных", и жадно ловила самые фантастические россказни о них. В пору Крестовых походов, когда были созданы тексты большинства поэм о Гильоме Оранжском, интерес к контактам с "неверными" получил новую опору и оправдание. Сарацины и их союзники оставались врагами, которые – в эпосе – одерживали порой временные победы, но которых ждало неизбежное поражение. Впрочем, среди них находились и друзья, вроде богатыря Ренуара, принявшего крещение и ставшего верным помощником графа Гильома (и даже породнившегося с императором). Среди же сарацинок находилось немало желанных невест – мотив женитьбы героя на принявшей христианство красавице сарацинке навязчиво повторяется из поэмы в поэму.
Борьба с "неверными" стала политической доминантой героического эпоса. В свете этой борьбы решались и проблемы королевской власти (она должна быть сильной и преодолевать внутренние смуты) и личных судеб героев (отвоевание у мавров фьефа тем рыцарем, который не имеет земельного надела или его лишился, женитьба на богатой красавице и т. п.). Борьба эта нередко бывала окрашена в религиозные тона, но это не исключало сатирического изображения служителей церкви и даже откровенно антиклерикальных настроений, которыми окрашены, скажем, некоторые сцены "Монашества Гильома". Идея этой борьбы придавала всему эпосу патриотический пафос (к какому бы его циклу мы ни обратились), а также идеологическое и отчасти сюжетное единство.