Между оперным (театральный статус, статус фантастической театральности машин, "Гранд-опера" техники), что соответствует первому порядку, операционным (индустриальный, продуктивный статус, исполнительный механизм энергии и мощности), что соответствует второму порядку, и операциональным (кибернетический, алеаторный, флотационный статус "метатехники"), что соответствует третьему порядку, на уровне научной фантастики сегодня ещё могут иметь место любые случаи взаимодействия. Однако лишь последний порядок ещё может заинтересовать нас по-настоящему.
Животные: территория и метаморфозы
К чему стремились палачи инквизиции? К признанию Зла, принципа Зла. Нужно было заставить обвиняемых сказать, что их вина лишь случайная, что она - следствие вмешательства принципа Зла в божественный порядок. Таким образом, признание восстанавливало вызывающую доверие каузальность, и пытки, уничтожение Зла через пытки, были лишь триумфальным (не садистским и не искупительным) завершением действия, порождённого Злом как первопричиной. В противном случае малейшая ересь ставила бы под сомнение всё божественное творение. Так же и мы, когда используем и наносим вред животным в лабораториях, в космических ракетах, прибегая во имя науки к этой экспериментальной жестокости, - какое признание мы хотим вырвать у них под скальпелем и электродами?
Определённо признание принципа объективности, в котором наука никогда не была уверена и в который она втайне и вовсе теряет веру. Нужно заставить животных сказать, что они не животные, что зверство, дикость со всем тем непонятным, радикально несовместимым с умом, что они содержат в себе, не существует и что, наоборот, самое зверское, самое исключительное, самое анормальное поведение находит своё объяснение в науке, превращаясь в физиологические механизмы, мозговые соединения и т. д. Нужно убить в животных зверство и его принцип неопределённости.
Экспериментирование, следовательно, не средство для достижения цели - это современный вызов и современные пытки. Оно не ищет ясности, оно вырывает признание науки, как когда-то вырывали признание веры. Признание того, что очевидные отклонения в виде болезни, безумия, зверства являются лишь временными расстройствами в прозрачности каузальности. Это доказательство, как когда-то доказательство божественного разума, должно постоянно и повсеместно возобновляться - в этом смысле мы все животные, причём животные лабораторные, которых постоянно подвергают тестированию, чтобы вырвать из нас рефлекторные реакции в знак признания рациональности в последней инстанции. Повсюду зверство должно уступить место рефлекторному анимализму, изгоняющему порядок необъяснимого, дикого, воплощением которого для нас, через своё молчание, как раз и остались животные.
Животные, следовательно, были нашими предшественниками на пути либерального уничтожения. Все аспекты современного обращения с животными напоминают особенности манипулирования людьми - от экспериментов до ускорения темпов индустриального разведения.
Европейские ветеринары, собравшиеся на конгресс в Лионе, выразили озабоченность по поводу болезней и психических расстройств, которые распространяются в индустриальном животноводстве.
"Наука и будущее", июль 1973 г.
Среди кроликов распространяется болезненная тревожность, они становятся копрофагами и теряют способность к размножению. Уже от рождения кролик кажется "тревожным", "дезадаптивным". Наблюдается большая уязвимость к инфекциям и различным паразитам. Антитела теряют свою эффективность, самки становятся стерильными. Спонтанно, если можно так сказать, увеличивается смертность.
Истерия цыплят распространяется на всю группу, коллективное "психическое" напряжение может достигать критического предела, тогда все животные поднимают крик и хаотично мечутся. После окончания кризиса наступает подавленность, всеобщий страх, животные прячутся по углам, безголосые и будто парализованные. После первого же потрясения кризис возобновляется. Так может продолжаться несколько недель подряд. Были попытки давать им транквилизаторы…
У свиней проявляется каннибализм. Животные ранят сами себя. Телята начинают вылизывать всё, что их окружает, иногда вплоть до смерти.
Следует констатировать, что сельскохозяйственные животные страдают психически… Возникает потребность в зоопсихиатрии… Фрустрационные психические состояния препятствуют нормальному развитию.
Темнота, красный свет, различные приспособления, транквилизаторы - ничего не помогает. У домашних птиц существует иерархия доступа к пище, субординация. В условиях перенаселения последним в этом порядке вообще не удаётся питаться. Люди пытались сломать субординацию и демократизировать доступ к пище с помощью другой системы распределения. Неудача - разрушение этого символического порядка приводит к полному замешательству среди птицы и к хронической нестабильности. Замечательный пример абсурдности - всем известны аналогичные плачевные последствия благих демократических намерений в племенных обществах.
Животные испытывают соматические изменения вследствие психических переживаний! Экстраординарное открытие! Раковые заболевания, желудочные язвы, инфаркты миокарда у мышей, свиней, цыплят!
В заключение автор предполагает, что, по-видимому, единственным лекарством является пространство - "немного больше пространства, и многие из тех расстройств, которые мы наблюдаем, исчезли бы". Во всяком случае, "судьба этих животных стала бы менее плачевной". Поэтому он удовлетворён конгрессом: "Современная обеспокоенность участью сельскохозяйственных животных свидетельствует в очередной раз, что союз этики и разума - правильно осознанный интерес"; "С природой нельзя поступать как попало". Поскольку проблемы стали настолько серьёзными, что начали вредить рентабельности предприятий, это снижение прибыли может заставить производителей создать животным более нормальные условия существования. "Чтобы разведение было здоровым, отныне необходимо будет заботиться также о психическом равновесии животных". И автор предсказывает то время, когда животных, как людей, будут отправлять в сельскую местность для восстановления этого психического равновесия.
Ещё никогда не было так хорошо сказано, в какой мере "гуманизм", "нормальность", "качество жизни" являются всего лишь превратностями рентабельности. Какая чёткая параллель между этими животными, больными от прибавочной стоимости, и людьми, больными от промышленной концентрации, научной организации труда и конвейерных заводов! И здесь также капиталистические "скотоводы" были принуждены к решительному пересмотру методов эксплуатации, к внедрению инноваций и постоянных усовершенствований в виде "качества труда", "усложнения заданий", к открытию "гуманитарных" дисциплин и "психосоциологического" измерения завода. Лишь неизбежная смерть делает пример животных более ярким, чем пример людей, приставленных к конвейеру.
Против индустриальной организации смерти животные не имеют иного ресурса и не могут бросить другого вызова, кроме самоубийства. Все описанные выше аномалии являются суицидальными. Это сопротивление означает неудачу индустриального подхода (снижение прибыли), и особенно ощущается то, что оно находится в противоречии с логическими рассуждениями специалистов. Если исходить из логики рефлекторного поведения и взаимосвязи, животное - машина, а если с позиции рациональной логики, эти аномалии необъяснимы. Значит, животных следует наделить психикой, иррациональной и расстроенной психикой, обречённой на либерально-гуманистическую терапию, хотя конечная цель будет оставаться при этом неизменной: смерть.
Таким образом, мы изобретательно открываем психику животных как новую, неисследованную область науки, когда те обнаруживают дезадаптацию к смерти, которую для них готовят. Так же как мы вновь открываем психологию, социологию, сексуальность заключённых, когда всё это становится невозможным просто потому, что они уже сидят в тюрьме. Становится очевидным, что заключённый нуждается в свободе, сексуальности, "нормальности", чтобы выдержать тюрьму, так же как индустриальные животные нуждаются в определённом "качестве жизни", чтобы нормально умереть. И в этом нет ничего противоречивого. Рабочий также нуждается в самоуправлении и в чувстве собственной значимости, чтобы более полно соответствовать императиву производства. Каждый человек нуждается в определённой психической жизни для своей адаптации. Другой причины для пришествия психического, сознательного или бессознательного не существует. И его "золотой век", который длится до сих пор, совпадает с невозможностью рациональной социализации во всех сферах. Ни гуманитарные науки, ни психоанализ никогда не появились бы, если бы каким-то чудом было возможно свести человека к "рациональному" поведению. Всё это открытие психологического, сложность которого может расти до бесконечности, вызвано невозможностью эксплуатировать до смерти (рабочих), держать под стражей до смерти (заключённых), откармливать до смерти (животных), согласно строгому закону эквивалентностей:
столько-то времени и калорий энергии = столько-то рабочей силы;
такое-то преступление = такое-то соответствующее наказание;
столько-то пищи = оптимальный вес и индустриальная смерть.
Все эти вещи пробуксовывают, и тогда возникает психическое, ментальное, невротическое, психосоциальное и т. д., и не для того, чтобы порвать с этим бредовым уравнением, но для того, чтобы восстановить скомпрометированный принцип эквивалентности.
В итоге, как вьючные [somme] животные, они должны были работать на человека. Как подопытные [sommation] животные, они должны отвечать на вопросы науки. Как животные, предназначенные для потребления [consommation], они стали индустриальным мясом. Как соматизированные животные, они обязаны сегодня разговаривать на языке "психического", отвечать за свою психику и за проступки своего бессознательного. С ними случилось всё то, что происходит и с нами. Наша судьба никогда не расходилась с их судьбой, и в этом своего рода горький реванш над человеческим разумом, который исчерпал свои силы, утверждая абсолютное преимущество человеческого над животным.
Впрочем, животные получили свой статус бесчеловечности лишь в ходе прогресса рациональности и гуманизма. Логика, параллельная логике расизма. Как таковое "царство" животных существует лишь, поскольку существует человек. Повторение генеалогии их статусов относительно друг друга заняло бы слишком много времени, но пропасть, разделяющая нас сегодня, пропасть, которая позволяет посылать животных вместо нас в эти страшные миры внеземного пространства и лабораторий, пропасть, которая позволяет уничтожать виды, отправляя как в архив отдельные экземпляры животных в африканские заповедники или в ад зоопарков, потому что в нашей культуре место для них появляется, лишь когда они мертвы, - и всё это прикрыто расистской сентиментальностью (малыши тюлени Брижит Бардо), эта пропасть, разделяющая нас, стала следствием одомашнивания диких животных, так же как истинный расизм стал следствием введения рабства.
Некогда животным был свойствен более священный, более божественный характер, чем людям. В первобытных обществах нет даже "царства" людей, и долгое время порядок животных оставался порядком референции. Лишь животное достойно быть принесённым в жертву как божество, и только потом, в нисходящем порядке, идёт человеческая жертва. Люди классифицируют себя по происхождению от животного: так, индейцы бороро "являются" попугаями ара. Это явление не принадлежит ни к дологическому или психоаналитическому порядку, ни к ментальному порядку классификации, к которой свёл характер животных Леви-Стросс (хотя то, что животные могли использовать язык, уже фантастическое допущение, это также было составляющей их божественности), - нет, оно означает, что бороро и ара являются частью одного цикла и что цикличность исключает любое разделение на виды и все те отличительные оппозиции, которыми мы мыслим. Структурная оппозиция - дьявольская, она выделяет и сталкивает различные тождественности: таково выделение человеческого, которое отбрасывает животных в нечеловеческое, - а цикл символичен: он отменяет позиции в обратимой последовательности - в этом смысле бороро "являются" ара, так же, как по утверждениям канаков, мёртвые прогуливаются среди живых. (Или к чему-то похожему стремится Делез со своим "становлением-животным", когда призывал: "Станьте розовой пантерой!"?)
Так или иначе, но животным всегда было присуще, до настоящего времени, божественное или жертвенное благородство, описания которого находим во всех мифологиях. Даже убийство во время охоты ещё остаётся символическим взаимоотношением в отличие от экспериментального препарирования. Даже приручение ещё остаётся символическим взаимоотношением в отличие от индустриального разведения. Достаточно обратить внимание на статус животных в крестьянском обществе. При этом не следует путать статус доместикации, которая предполагает наличие участка земли, клана, системы родства, в которую входят и животные со статусом домашних питомцев - единственного типа животных, оставшегося нам вне границ заповедников и мест разведения, - собак, кошек, птичек, хомячков, переполненных любовью своих хозяев. Путь, который прошли животные от божественной жертвы к собачьему кладбищу, над которым льётся тихая музыка, от сакрального вызова к экологической сентиментальности, многое говорит о вульгаризации статуса самого человека, и это ещё раз подтверждает неожиданную взаимосвязь между нами и животными.
Именно наша сентиментальность по отношению к животным является верным знаком нашего к ним презрения. Она пропорциональна этому презрению. Именно по мере своего отнесения к сфере безответственности, бесчеловечности животное становится достойным человеческого ритуала любви и заботы точно так же, как ребёнок по мере своего отнесения к статусу наивности и инфантильности. Сентиментальность - это лишь бесконечно выродившаяся форма зверства, расистского сочувствия: нам надо унизить животных, чтобы вызвать сентиментальность по отношению к ним.
Те, кто когда-то приносил животных в жертву, не держали их за безмозглый скот. И даже люди Средневековья, которые осуждали и наказывали их по всем правилам, были в этом гораздо ближе к ним, чем мы, которых такая практика шокирует. Тогда считали животных виновными, и это была форма их почтения. Мы же не считаем их ни за что, и именно на этом основании мы "гуманны" с ними. Мы больше не приносим их в жертву, мы не наказываем их, и мы гордимся этим, но это лишь потому, что мы приручили их, или даже хуже того - потому, что мы сделали их расово неполноценными, которые даже не заслуживают нашего правосудия, разве что нашу привязанность и социальное милосердие; которые даже не заслуживают наказания и смерти, разве что экспериментирования и забоя на мясо на скотобойнях.
Именно из резорбции всех форм насилия, которое творится относительно них, сегодня и проистекает монструозность животных. На смену насилию жертвоприношений, которое выступает насилием "близости", "интимности" (Батай), пришло сентиментальное или экспериментальное насилие, которое является насилием отдаления друг от друга.
Монструозность приобрела другое значение. Изначальную монструозность животных как предмет ужаса и фасцинации, но вовсе не негативных, лишь амбивалентных, монструозность как предмет обмена и метафоры - во время жертвоприношений, в мифологии, в геральдическом бестиарии и даже в наших грёзах и наших фантазмах, - эту монструозность, переполненную всевозможными угрозами и всевозможными метаморфозами, монструозность, которая втайне находит своё решение в живой культуре людей и является одной из форм альянса, мы обменяли на спектакулярную монструозность, монструозность Кинг-Конга, вырванного из джунглей и превращённого в звезду мюзик-холла. В результате культурный сценарий инвертируется. Прежде культурный герой уничтожал зверя, дракона, чудовище, и из пролитой крови возникали растения, люди, культура; сегодня же животное Кинг-Конг приходит, чтобы опустошить индустриальные метрополии, приходит, чтобы освободить нас от нашей мёртвой культуры, ставшей такой после того, как она вычеркнула из себя любую реальную монструозность и разорвала заключённый с ней пакт (что выражается в фильме через примитивное подношение женщины). Глубинный соблазн фильма обусловлен именно этой инверсией смысла: вся бесчеловечность переходит на сторону людей, весь гуманизм переходит на сторону пленённого зверя и на сторону взаимного соблазна женщины и животного, монструозного соблазна одного порядка другим, порядка человеческого и животного. Конг погибает потому, что ему удалось восстановить связь через соблазн, с этой возможностью метаморфозы одного царства в другое, с этим кровосмесительным промискуитетом между животными и людьми, так никогда и не реализованным, разве что символически-ритуальным образом.
В сущности, путь, который прошли животные, не отличается от пути сумасшедших и детей, секса или негритюда. Логика исключения, заключения, дискриминации и, неизбежно взамен этого, логика реверсии, обратимого насилия, которое приводит к тому, что целое общество начинает равняться на аксиомы безумия, инфантильности, сексуальности и низших рас (очищенных, следует сказать, от тех радикальных вопросов, которые возникают в связи с самим фактом их исключения). Конвергенция цивилизационного процесса поражает. Животные, подобно мёртвым и многому другому, прошли через этот непрерывный процесс приобщения путём исключения, который заключается в том, чтобы ликвидировать, а затем заставить говорить исчезнувшие виды и признать их через их исчезновение. Заставить говорить животных, как заставляли говорить сумасшедших, детей, секс (Фуко). Это тем более невероятно в отношении животных, чей принцип неопределённости, удручающий человека с момента разрыва их альянса, основывается на том, что они не говорят.