"Мысль это сон чувства, бледное, чахлое чувство", - сказал Новалис в резкой оппозиции к Декарту ("Ученики в Саисе"). Интенсивность чувства исключает рефлексию. Растраченная потенция чувства ведет к рефлексии. Удовлетворенное желание начинает "объективно" анализировать: едок выбирает самые вкусные кусочки, любовник - самые нежные сантиметры женской эпидермы. Рацио, озабоченное здоровьем и конфигурацией тела, напоминает об умеренности и воздержании.
Для Новалиса чувство и разум отличаются лишь степенью напряженности.
Трещина меж эмоциональностью и разумом разрослась особенно эффективно в новую эпоху: голова - сердце, память обычная - память сердца, расчет и порыв, любовь духовная - любовь телесная и т. д. Эти оппозиции сугубо рациональны, ибо непостижимость совпадения противоположностей - принцип рационального мышления.
Однако anima rationalis средневековой философии и res cogitans (вещь мыслящая) Декарта далеко не синонимы. Декарт в сущности признает только мысль: "Моя философия рассматривает только величины, фигуры и движение". Душа для него - понятие неточное и весьма неудобное, поскольку чувства (аффекты) мешают работе оператора (res cogitans) над материалом (res extensa). Эта res extensa (вещь протяженная) суть что угодно - человеческое тело, гранитная глыба, птица, соломинка. Одушевленность и неодушевленность, движение и неподвижность - модусы "вещей протяженных", которые функционируют по всеобщим законам. Так истолкованная материальность мира никакого отношения не имеет к materia или hyle античности или средневековья, так истолкованный "дух" полностью чужд "интеллекту" в понимании, скажем, Николая Ку-занского. Поэтому его "Парадигма", где рацио должно имплицироваться в интеллект, совершенно иррелевантна новой эпохе. Индивидуальную anima rationalis вытеснили универсальные законы разума.
Однако ситуация индивида зависит от этой последней. Либо рациональная душа уничтожается социально-универсальным разумом, либо восходит в область "фантазии" - это, в данном случае, термин неоплатонизма. Сириан и Синезий называют так и "генаду активной перцепции" (чувство чувств, ощущение ощущений, aisthesis aistheseon), и акватическое hyle, где живет "тело фантазии" или субтильное тело души - к нему стремится наше активное начало (внутренний Эрос, бог секретных советов).
Если человек не верит в серьезность неоплатонической "фантазии" и считает одинокий поиск очень сомнительным, очень опасным, он уходит в "иное", хорошо или плохо устраиваясь среди людей, и отрекается от метахтонического пути "я". Это падение - талантливое или нет, темпераментное или нет, греческий катабазис, натуральная инволюция в небытие или туманное потустороннее. Встречаются субъекты, которые томятся по небесной душе и, тем не менее, медлительно распадаются в собственной обреченности. Таковы герои Эдгара По.
Итак, фантазия - климат напряженной сублимации внутреннего Эроса и активной эстезии. В отличие от фантазии, воображение пассивно, рецептивно, реактивно, репродуктивно. Нам не дано определить границу субъективного восприятия и "объективной" реальности. Но вполне вероятно следующее: чем пассивней восприятие, тем жесточе вещи и события вампиризуют нас, обращая в сомнамбул. "Падение дома Эшеров" - апофеоз агрессивных вещей, атмосферы, пейзажей: гнетущие низкие тучи, хмурые стены неприветного дома, зигзаг едва заметной трещины через весь фасад до зловещего озера, белесые стволы гнилых деревьев…
Смертельное лунное околдование кровавой Милитты и черной Гекаты, падение в гибельное лоно исступленного женского кошмара. Женщины Эдгара По - Лигейя, Морелла, Элеонора, наконец, Мэделайн Эшер, сестра несчастного Родерика, - женщины бледные, медлительные, с черными длинными волосами, с черными загадочными глазами, всезнающие и надменные. Мэделайн. Ее брат Родерик - ужасающая бледность кожи, тонкие почти невесомые шелковистые волосы - ее брат Родерик угасает, тает, истлевает. Родерик - жертва разъедающего воображения. Ибо как иначе объяснить тяготение родового рока, неведомой болезни, чьи симптомы отражают мертвенность пейзажа. В сиянии кроваво-красной луны бездонное тусклое озеро поглощает останки дома Эшеров.
Воображение: материя чрезвычайно хищная, пористая, впитывающая все - сны, случайные разговоры, теории, мнения и, подобно некоторым видам тропической паутины, пожирающая своего "изготовителя".
Воображение: адская смесь дурных предчувствий, боязливых надежд, псевдоинтуиций, сладострастных силуэтов, идей фикс, компенсаций, ожиданий, ужасов, искаженных копий знакомых либо прохожих - это пронизано социально акцентированными гипотезами касательно жизни и смерти, коллективных ценностей, религии, морали, эстетики.
Здесь исключена индивидуальность как единство или стремление к таковому. Родерика Эшера нет, несмотря на его оригинальность, таланты и прочее. Старинный род Эшеров, сестра, дом, белесые деревья, зловещее озеро… это и есть Родерик, неразличимый в могильном тумане.
Если воображение превалирует, личность растворяется совершенно. Человек проявляется лишь при концентрации воображения вокруг профессии, семьи, игры, любви. Эта концентрация обусловлена "интересом". Когда интерес пропадает, концентрация ослабевает, человек рассеивается в хаосе воображения. Интерес - разновидность тягости, притягательности хтонической бездны, интерес возбуждается провокативом, а всякий провокатив - женская прелесть, деньги, власть, наркотики - действует тем эффективней, чем слабей целое, индивидуальность.
Земля во всех модификациях - от стерильных пустынь до роскошной вегетации тропиков, основа и мать всех царств природы. Ей принадлежит львиная доля менделеевской таблицы, где вода и воздух занимают сущую чепуху, огонь вообще на присутствует. Однако представить землю без трех остальных стихий нельзя. При этом данные стихии не порождены землей и ее производными не являются. Легитимно предположить: в режиме воды иные три стихии пребывают иначе, нежели в режиме земли. Сие справедливо касательно воздуха и огня.
Земля. Если мы в перспективе новой астрономии полетим, скажем, в другую галактику, ничего качественно не изменится - разве только химический анализ другой планеты обогатит менделеевскую таблицу.
Эмоциональная, умственная, телесная деятельность, пусть даже максимально динамичная, базируется на земной атрибутике: всегда необходима основа, ось, опора, стабильность, начало и конец. Но главный атрибут земной жизни - тягость, притяжение. Когда во сне наше "я" распадается в сомнамбулических перифериях, земное притяжение пробуждает нас и собирает привычной композицией. Слава богу, вздыхаем мы после кошмара, черт бы подрал эту ежедневную бодягу, говорим мы, вырванные из блаженного сновидения.
Земная жизнь, изуродованная механицизмом, с каждым годом обретает дополнительные качества невыносимости. В климате дефицита, скудости, лишенности (privatio) - ибо какую пищу телу и душе дает беспрерывная ре-продукция и ре-трансляция? - воображение превратилось чуть не в единственный источник компенсации. Стимулируя воображение разнообразными доппингами, люди все чаще отправляются в рискованное "каботажное плаванье", однако притяжение берега, прилив снова втягивают на землю "пловцов". Спровоцированные сновидения, наркотические либо алкогольные галлюцинозы вызывают нервные недомогания и социальные преследования, но, по словам Шарля Бодлера, "куда угодно, только подальше от этого мира".
Несчастные случаи, безумие, провалы памяти, параноидальная потеря ориентации приближают нас к стихии воды.
Начнем изучение географии магического мира с "Пьяного корабля" Артюра Рембо. Несчастный случай - гибель команды от рук краснокожих - отдал корабль во власть Океаноса. Чувственный диапазон корабля - наконец-то он принадлежит себе и говорит от первого лица - расширяется беспредельно. В доминации воды земля, воздух и огонь интенсивно непредсказуемы. Полуострова отделяются от проблематичных материков, знакомых названий почти нет - упоминается только Мальстрем и "невероятные Флориды". Земные реалии представлены скупо: заброшенные бухты в жуткой вегетации, бегемоты, ревущие в течке, Левиафан, гниющий в сетях, остовы огромных змей, съеденных муравьями. Но даже эти драстические виденья - только мимолетные эпизоды в буйстве чудовищных водоворотов, судорожных бездн, в грохоте волн, пронзенном криками стремительных белых птиц. Потенция земли ничтожна сравнительно с бешеной энергией Океаноса, где "в циркуляции неведомых соков, в золоте и синеве пробуждаются певучие фосфоресценции".
Восторг, ликование, экзальтация, "молочно-звездное мерцание поэмы моря…" Восторг нисколько не темнеет от вида "задумчивого утопленника", от метафорических эпатажей вроде "лишайников солнца" и "соплей лазури". Все это пустяки сравнительно с неистовой напряженностью акватического бытия: "в ослепительном расцвете дня, располосованные синевой делиры и медлительные ритмы ферментируют терпкими багрянцами любви".
Грандиозная ферментация небесной огненной спермы.
Если мысль, по словам Новалиса, суть бледное вялое чувство, то "Пьяный корабль" - апофеоз чувства (sensation).
Но.
Для чего субъект поэмы обрел "свободу от всех экипажей" и людской суматохи? Чтобы стать игрушкой стихий? Хаос сумасшедшей разрушительной воды превращает корабль в нечто аналогичное. Роскошь морских пейзажей не утоляет ностальгий, сожалений, надрывов. Вторжение хаоса, говорит герметика.
Якорь и штурвал надо срывать окончательно, тоска по земле совершенно нелепа.
"Ибо, - по мнению Рабле, - все сокровища, над коими раскинулся небесный свод и которые таит в себе земля, в каком бы измерении ее не взять: в высоту, в глубину, в ширину или же в длину, не стоят того, чтобы из-за них волновалось наше сердце, приходили в смятение наши чувства и разум".
Свобода напрасна без томления по квинтэссенции, по Изиде или Афродите, дающим подвижно-неподвижную циркуляцию четырем космическим элементам. Артюр Рембо:
L’etoile a pleure rose…
Сердце твоих ушей розовеет
от звездной слезы…
Бесконечность змейно белеет
от твоей шеи до омфалоса…
Море багряно пенится близ
твоих румяных сосков…
И Человек истекает черной кровью
у твоего царственного бедра.
Деликатное приближение к божественной неопределенности Афродиты Анадиомены - матери небесно-лабиринтального круга.
Опасно молить божество о помощи, еще опасней посредством магии искусства втягивать эманации богов и богинь в полотно или камень.
Мы упоминали о принципе искусства античности и средних веков: художнику надобно почувствовать сперматический эйдос божества в той или иной материи, затем на манер повивальной бабки способствовать разрешению материи от бремени. Если творческий порыв, движимый любопытством, эротизмом, честолюбием, вызовет земную эманацию бога или богини, это грозит катастрофой. Любят цитировать миф о Пигмалионе, но пренебрегают его окончанием - скульптор погиб жестокой смертью, задушенный во сне собственной креатурой.
Пьяные женщины и прочее
Ситуация четырех космических стихий дает возможность считать средоточием земной жизни свободу сколь угодно субтильного огня, средоточием смерти - концентрацию беззвездной ночи до сколь угодно неподвижной кристаллизации черного льда. Эти крайние оппозиции способно разрешить только сверхъестественное вмешательство - такой вывод следует из мифа о кадуцее.
Две змеи безобразно и беспощадно боролись на дороге, пока Аполлон не бросил на них золотой жезл, вокруг коего они мирно переплелись.
Но.
Над новой эпохой тяжкой тучей нависли слова Хайдеггера: "Отсутствие Бога означает, что никакой Бог не ориентирует видимо и ясно людей и вещи на себя и не направляет, исходя из такой ориентации, историю мира и пребывание человека в этой истории. Но еще худшее означает отсутствие Бога. Не только боги и Бог исчезли, но и божественное сияние погасло в истории мира".
Крайние оппозиции - жизнь и смерть, движение и неподвижность, изобилие и лишенность несводимы к единству, меж ними вероятны только усталые перемирия и компромиссы, ибо закон мира сего in bello non in pace, война, скрытая или явная без всякого "мирного урегулирования".
О безумие большого города, вечером
Жалкие деревья у черной стены,
В серебряной маске сверкает глазами Зло,
Свет магнитным бичом гонит
цементную ночь;
Расползается гул вечерних колоколов,
Шлюха в ледяных судорогах рожает
мертвого ребенка,
Хлещет лбы одержимых бешеный Божий гнев.
Пурпурная проказа. Голод разъедает
зеленые глаза.
О ужасный хохот золота…
Стихотворение называется "К тем, кто молчит" и, очевидно, имеет в виду мертвых, немых, потрясенных технизированным кошмаром новых городов. Но, тем не менее, со времен Данте поэт остается, в известной степени, экскурсантом - Георга Тракля может ошеломлять современное положение дел, однако его поэтическое усилие направлено на преодоление своих социально человеческих эмоций. Сверкание, смех, гнев, пурпур, золото - вторжение огненной стихии в пустыню мрака и смерти. Поэзия Георга Тракля отличается напряженностью подобных столкновений. Сущность человека он понимает так:
О распадная структура человека,
Соединенная из холодного металла,
Ночи, ужаса потонувших лесов
И раскаленной ярости зверя…
Поэзия энергичной суггестии. Человек здесь собран из намеренных компонентов, поскольку металл не всегда холоден, подводные леса не всегда ужасны, зверь не всегда яростен. Только ночь осталась без эпитетов.
Слишком романтично, слишком эффектно для нынешней вялотекущей крови. Подобная структура человека встречается разве что на киноэкране, где обездоленному зрителю, лишенному шикарных красавиц, чемоданов с деньгами, смертельного риска, впрыскивают очередную инъекцию адреналина.
Смерть неустанно прогрессирует. Давить и сжигать непокорную кровь бунтарей танками и напалмом - вчерашний день. Надлежит привести человеческую массу к общему знаменателю и гасить огонь в крови на биологическом уровне. Посему из напитков изымают алкоголь, кофеин и теин, из табака никотин, а продукты снабжают "наполнителями" и консервантами, дабы устранить вкус и питательность. Это прямое следствие гуманного и позитивистского низведения разнообразия людей и этносов на уровень "всеобщего человека", столь же теоретического, как "растение", "зверь", "камень".
Проверим ход наших рассуждений. Материя, материальный, материализм, что сие ныне означает? Электроны, нейтроны, протоны, нейроны, химеры бесконечности. Материя, множество значений. Материя современной микрофизики имеет мало общего с материей позитивистов девятнадцатого века, ничего общего с материей схолиастов и совершенно чужда материи Аристотеля и неоплатоников. Космогония четырех элементов здесь также не причем.
Земля - круглая пылинка на периферии одной из бесчисленных галактик - никакой "великой матерью" быть не может. Эту роль ныне играет вселенская ночь с ее ледяным вакуумом, капризами гравитации, веществом и антивеществом. Подобный "частный случай фантастического" или "научная картина мироздания" получили признание из-за привычного представления о тесной связи науки и техники. Последняя, однако, создана руками практиков и ремесленников при минимальном математическом аппарате.
Вряд ли одинокие и гениальные позитивисты, начиная с Галилея и Декарта, смогли столь лихо перевернуть мозги человеческие, чтобы люди забыли великую мать. Скорее, виноваты здесь именно техники и ремесленники - "выходцы из народных масс". У портного, вероятно, дрожали руки, когда он примерял лиф да платье на корпус дамы, лесорубу поначалу жалко было убивать беззащитное дерево, кузнецу было не по себе от криков раскаленного металла. Затем портной решил: вожделение мешает работе, все это недурно в постели, а сейчас надо бесстрастным сантиметром зафиксировать плечи, грудь, бедра, иначе какое к черту платье. Аналогичное возможно приходило в голову лесорубу и кузнецу. Далее процесс дифференциации взялся и за самого мастера: ночью я супруг, утром - отец, днем - работник, вечером - компанейский друг…
Он забывал землю-мать, небо-отца, ибо ремеслом можно заниматься сиротой, бобылем и где угодно. Ремесленник, цеховой работник, фабричный рабочий.
Такова одна из причин уничтожения этноса и его превращения в народ, население, массу.
Каждый этнос порожден своей великой матерью. У греков - Гея, у египтян - Изида, у кельтов - Гвенда, у германцев - Фрейя и т. д. Это определяет специфику жизненного пространства, почву, минералы, металлы, фауну и флору. Если верна мифо-религиозная гипотеза о человеке - медиаторе меж небом и землей, то необходимо признать наличие небесного отца. В противном случае легитимно "одноразовое" явление человека и древнее сравнение "люди - листья" со всеми его коннотациями и ассоциациями устраняет сперматический эйдос, огненную пневму и прочие понятия такого рода.
Мать-земля способна обойтись собственными фаллическими компонентами для зачатия и пролонгации жизни. Но поскольку она принципиально репродуктивна, ее фаллические силы сравнительно быстро истощаются и, в конце концов, производят лишь слабые копии изначальных видов.
Немыслимо представить землю вне остальных элементов, коих она притягивает активно или менее активно. Это притяжение ослаблено у номадов, усилено у племен оседлых. Но любой этнос, кочевой или оседлый, основан на магико-эротико-героическом освоении пространства замкнутого или свободного, любой этнос игнорирует смерть как предел бытия.
Далее. Каждая мать-земля, северная или южная, западная или восточная, хочет небо-отца в разной интенсивности. Земля вольно дышит, раскидывается, солнечное небо приближается, жадно пьет реки и озера, облака бледнеют, розовеют, густеют, молнии, громы, бешеный ливень, плодотворный дождь. В криках, шипении, клекоте, уханьи, хрипах, напевных шелестах смыкаются земля и небо, любовная полифония расплывается, распадается в родные языки растений, зверей, людей. Этнос отлично знает первозданную вторичность самца - сперма возникает от грудного молока. Только потом, после инициации огнем он отделяется от нее и становится мужчиной, то есть героем.
Когда выбирают место для поселения, ищут центр будущего очага, итифаллический камень (символ Гермеса у греков, Стрибога у славян). Затем хранительницы огня окружают центр каменным кругом. На первом огне сжигают волосы от дедовой бороды, вносят в комнату веник, на дворе оставляют метлу. На новоселье перед веником ставят вино, перед метлой молоко, на седьмой день после новоселья справляют свадьбу веника и метлы. Магия веток, прутьев, колосьев, травы, волос преимущественна в оседлом этносе.