Любопытно: своевольная комната принимает шаги - могла ведь и не принять. Акватическая атмосфера одушевляет все в совершенной неопределенности всего: явь распадается в сновидении, зеркала неумолимо втягивают и не отдают отражения, фантомальная, гипотетическая она струится вдоль перил, причем непонятно, речь идет о героине стихотворения или упомянутой книги. Голубой кавалер, слуга, старинная книга, убийство - понятия вполне четкие в земной ситуации - расплываются здесь подводными флоралиями. Акватическая материя в текучей своей экзистенции ничего не удерживает и не фиксирует, ее двойственность дает мужчине и женщине возможность независимого друг от друга бытия.
Русское слово "влюбленность" снежное чувство, легкая фасцинация - напоминает amar труверов, minne миннезингеров.
Королевна жила на высокой горе,
И над башней дымились прозрачные
сны облаков.
Темный рыцарь в тяжелой кольчуге
шептал о любви на заре,
В те часы, когда Рейн выступал
из своих берегов.Над зелеными рвами текла, розовея, весна.
Непомерность ждала в синевах
отдаленной черты.
И влюбленность звала - не дала
отойти от окна,
Не смотреть в роковые черты,
оторваться от светлой мечты."Подними эту розу", - шепнула -
и ветер донес
Тишину улетающих лат,
бездыханный ответ.
"В синем утреннем небе найдешь
Купину расцветающих роз", -
Он шепнул, и сверкнул, и взлетел,
и она полетела вослед.
Хронология, социальность, работы, обязанности - все это распадается в ослабленной хватке земли. Камни башни, металл кольчуги, томление королевны розовеют в интенсивной весне рейнской воды. Подними эту розу, то есть, преодолей крутизну башни, возьми меня - трудно достижимую ценность. На языке "blaison" (лексикон любви в средние века) роза - символ ктеис, взбудораженной внутренним жаром. Надобно преодолеть стыдливость девушки и оросить ее "бутон". Но фаллический порыв рыцаря слишком энергичен для примитивного обладания - он стремится увлечь королевну в пространство качественно иное.
Допустимо ли так интерпретировать романтическое стихотворение?
"Влюбленность" написана в южной Германии одновременно с пейзажно философским этюдом "Девушка розовой калитки и муравьиный царь". Там попадается такая строка: "Верно, и сердце мое - раскрывающийся розовый бутон". Для Александра Блока "Купина расцветающих роз" ассоциируется с небесным розарием Данте и "вечной женственностью" в трактовке Владимира Соловьева. Знаменитый каббалист рабби Абулафия считал расцветающий розовый куст символом "шекины" - субстанции Бога.
Полагая достоверным органический круговорот космических стихий, нет смысла разделять "идею" и "материю", "низкое" и "высокое", "плотское" и "духовное". "Я целую твой анус как драгоценную реликвию" нормальное, так сказать, сферическое желание. Только теоретически либо насильственно можно изолировать цветок от стебля, стебель от корня, корень от земли. Роза, напоенная дождем, своими лепестками творит собственный воздушный ареал, раскрываясь ради огня, который испепеляет ее, но… "пепел роз земных суть почва роз небесных" (Новалис).
Для платонически ориентированного Александра Блока оппозиция "земное - небесное" актуальна всегда:
Не смолкает вдали властелинов борьба,
Распри дедов над ширью земель.
Но различна Судьба: здесь -
мечтанье раба,
Там - воздушной Влюбленности хмель.
Роковая дилемма "здесь" и "там". Увы. Иронией и презрением нельзя отделаться от "эссенции блинов и перин" и злобной агрессии толпы. Земля нас кормит и поит и взамен питается нашей плотью и кровью.
Согласно Николаю Кузанскому, "из двух оппозиций одна всегда стремится быть единством по отношению к другой", то есть подчинить эту другую, ассимилировать ее. Оппозиции "жизнь - смерть" резко отличают язычество от монотеизма. Язычество не видит в смерти ни малейшей трагедии, смерть - катализатор трансформации, переход в иную модификацию бытия.
Для монотеистов жизнь, по крайней мере "эта жизнь", явление весьма случайное. Творцу вдруг вздумалось молвить "да будет свет" и сотворить мир из ничего. Затем Сын Божий, которому не понравилась юдоль земная, выдвинул вполне платоническую идею "царствия небесного". Новое небо, трансцендентное и теоретическое, стало объектом сугубо духовного созерцания.
Сверхсущий монотеос довольно быстро обрел атрибуты и акциденции и затем распался на множество "единств" - от Творца и Богочеловека до абсолютного "я" Фихте и обыкновенного, столь же теоретического, "эго". Трансцендентность Творца отразилась на земле изоляцией "я" от всего остального, ограничением, фиксацией. С каждым столетием новой эпохи смерть выигрывает у жизни, человек ныне опутан цифровыми кодами, стандартами, правами и обязанностями словно Гулливер нитками лилипутов. Земля - основная материя творения по книге Бытия - стала трамплином для святых и трясиной для обыкновенных людей и, поскольку земля легко отдается измеримости, покою и фиксации, стала она более реальной, нежели другие элементы. Рыба в воде, бабочка в томном прозрачном мареве доступны лишь субъективному созерцанию - для изучения объективного надо их поймать, убить, пригвоздить.
Аналитическое познание, основанное на фиксации и равнодольности, суть синоним смерти. Подобное познание конструирует общие модели, разделяя природу на мертвое и "пока еще живое". Уже лет триста модель человека функционирует в модели вселенной, причем ученые обещают гибель и этого псевдобытия, прогнозируя космические и техногенные катастрофы.
Ученые, как и большинство наших современников, люди истинно верующие. Они безоговорочно верят в смерть. Что есть вера? Вера в нечто делает это нечто сердцевиной верующего. Вне колебаний и сомнений. Люди новой эпохи могут сомневаться в Боге, богах, будущей жизни, вообще в чем угодно, однако в смерть они верят свято.
Характерно иудео-христианское мнение о человеке: персть земная, прах земной, из земли ты вышел, в землю уйдешь, раб Божий и т. п. Этой материи, этой земле, этой персти земной присуще беспредельное privatio, то есть лишенность, нужда. Посему рациональное познание аналогично охоте и войне.
Святая вера в смерть или, напротив, святая вера в жизнь радикально отличает монотеизм от язычества, медицину от спагирии, химию от алхимии, науку от магии. Прочтем фрагмент из книги современного швейцарского традиционалиста Титуса Буркхарта "Алхимия":
Извлечение благородных металлов из смешанной породы с помощью элементов растворяющих и очищающих - например, ртути и сурьмы в соединении с огнем - невозможно без преодоления мрачных и хаотичных сил натуры; реализация "внутреннего серебра" или "внутреннего золота" - в их чистоте и нетленной озаренности - невозможна без преодоления иррациональных и темных тенденций души.
Следующий отрывок из автобиографии жителя Сенегала доказывает, что в некоторых африканских племенах выплавка золота и поныне расценивается как искусство сакральное.
"…По знаку моего отца подручные привели в действие два кожаных меха справа и слева от горна и соединенных с ним глиняными трубками… Отец длинными клещами схватил котел и поставил на огонь. В мастерской замерло всякое движение: пока золото плавится, а затем охлаждается, нельзя поблизости работать с медью или алюминием, дабы частицы этих низких металлов не попали в котел. Только сталь не мешает делу. Но те, кто хлопотали близ нее, закончили работу и подошли к подручным моего отца. Слишком стесненный, отец их отстранил простым жестом: он не сказал ни слова, никто ничего не говорил, даже колдун. Слышалось только посвистыванье мехов и легкое шипение золотой массы. Но если отец и не произносил слов, я знал, что они рождаются, шевелят его губы, когда, склонясь над котлом, он перемешивал уголь и золото концом палки, которая сразу воспламенялась и приходилось ее менять.
От каких же слов шевелились его губы? Не знаю, не знаю точно, ничего мне не сообщалось. Но что другое, если не эвокации? Не заклинал ли он духов огня и золота, огня и ветра, ветра, свистящего в трубках, огня, рожденного из ветра… не заклинал ли он свадьбу золота и огня, не призывал ли духов на помощь? Да, там плясали они, и без них ничего бы не было…
И не удивительно ли, что маленькая черная змея подползла и свернулась вокруг одного из мехов. Она отнюдь не часто являлась в гости к отцу, но всегда присутствовала при плавке золота…
Тот, кто плавит золото, должен предварительно тщательно вымыться и, конечно, воздерживаться на все время работы от сексуальной близости…"
Голландец Бенжамен ван Леув в "Путешествии этнографа по центральной Африке" (1963 г.) относит подобные операции к "магии освобождения пленника или пленницы". Эта магия вдохновляет кузнецов, ювелиров, скульпторов, строителей пирог и больших весельных судов. Мастер долго выбирает дерево, проводит с ним ночь в задушевной беседе, пытаясь выяснить, желает ли оно плавать, а утром либо уходит, либо принимается строить лодку.
Бенжамен ван Леув распределил по группам более сотни магических обращений и действий с материей: "контакт с предками"; "обретение силы"; "оказание помощи"; "просьбы об участии в празднествах деревьев, зверей, минералов"; "просьбы о содействии". По словам этнографа, "это жалкая попытка классификации магически ориентированной жизни туземных народов". "Однажды, - вспоминает ван Леув, - я вышел поутру на берег озера Ньяса и удивился, не заметив привычной береговой скалы. Она пошла к дедушке на похороны, объявил мой проводник, к новолунию вернется". В конце книги автор передает странную сцену уже на океанском побережье: "Мистер О’Флаэрти из нашей группы, купаясь, обжегся о большую медузу дивной красоты; в отместку он вытащил медузу багром на песок и забросал камнями. Наши негры взвыли, бросились на песок и принялись раздирать ногтями грудь и лицо. Потом вскочили и, знаками приглашая нас, побежали за утесы. Мы машинально последовали за ними. Через минуту небо над заливом заволокла густая сеть блестящих волокон багряных, желтых, фиолетовых оттенков. Настала тишина, замолкли даже обезьяны и драчливые попугаи мабутсу. Вскоре небо прояснилось. В заливе не осталось ни одной рыбачьей лодки - они погрузились в воду. Перепуганные местные жители ничего толком объяснить не смогли.
Через несколько лет я прочел нечто аналогичное у Плиния Старшего. Он назвал чудовищную медузу cianea floris и добавил, что это одна из модификаций богини Афродиты".
Два эпизода, упомянутых голландским этнографом, как и любые натурально магические события, относятся скорее к сфере полюса жизни, нежели смерти. Книги этнографов и путешественников полны описаниями подобных случаев, ибо туземные народы, пока их не съела цивилизация, живут в атмосфере abundatio materia, сказочно плодовитой материальной природы.
Из двух оппозиций новая эпоха выбрала смерть как самодовлеющее и несомненное единство, более того: жизнь, по ее мнению, при неисчислимости благоприятных факторов, обусловлена гниением, разложением, случайным возникновением органического из фундаментально неорганического. Жизнь - явление исключительное, потому-то ученые никак не разыщут аналогий во вселенной. Войны, болезни, похороны заставляют приходить к максиме: "живем один раз" - выводы отсюда совершенно необъятны.
Что мы имеем? Преходящую жизнь, затем черное небытие либо зловещие туманы аутсайда, затем весьма проблематичную тропу бессмертия души и воскрешения плоти. Небогато.
Однако в стопроцентной несомненности небытия присутствует трещинка, изъян. Иначе нельзя объяснить стойкость платоновых пещер, вечных возвращений, фонтанов жизни, эзотерических путеводителей. Здравомыслящие граждане любят почитать об этом, но вообще полагают, что трещинка ползет не по монолиту небытия, но в головах бездельников и фантазеров.
Материю характеризует пассивность, потенциальность, лишенность (privatio). Но при всем том всякому виду материи присуща собственная спецификация лишенности: слепые глаза хотят видеть, дерево хочет пить, огонь хочет пожирать дерево. Только материя человеческого мозга уникальна и всепожирающа, как небытие. И поскольку человек новой эпохи сделался сателлитом смерти, его бесят "жесткие рамки" отпущенного срока, который надобно распределить рационально, как заключенный распределяет кусок хлеба.
Horloge! dieu sinistre, effrayant, impassible…
Часовой механизм! Бог зловещий,
устрашающий, бесстрастный…
Далее в знаменитом стихотворении Шарля Бодлера проступает следующий образ: "Три тысячи шестьсот раз в час… Раздается писк секунды, злобного насекомого: "Помни!"… Теперь говорит: "Я уже Когда-то… Я высасываю твою жизнь своим ненасытным хоботком"".
В подобном климате слово "жизнь" иррелевантно. Выжить, существовать, бороться за существование. Поэтому здесь промышляют взаимным вампиризмом и убийством, разделывают, распределяют на полезное и бесполезное, ломают и строят, анализируют и синтезируют. Но любой субъект, который познает людей и природу экспериментальной вивисекцией, сам становится объектом аналогичного познания.
Из магического мировоззрения следует исключить христиански интерпретированную "черную магию", только внешне напоминающую колдовские ритуалы древности. Изощренностью, точностью, ориентацией на смерть черная магия вполне похожа на современную науку. Но несмотря на несомненную гениальность, ученым далеко до мастеров позднего средневековья. Достаточно почитать "Анналы инквизиции 1400–1450", изданные в 1860 году доминиканцем Луи де Шандором, перешедшим в масоны. Гуманное негодование составителя против инквизиции не мешает ужасаться делам поклонников Зла: деревни и города, опустошенные неслыханной болезнью; ливень тарантулов и ядовитых змей с голубого неба; бургомистр, вспыхивающий словно внезапный факел; группа солдат, уходящая в гранитную скалу раз и навсегда; поселок в тысячу душ, который ложится спать и более не просыпается. Все это записано в донесениях и судебных отчетах в графе "О других предосудительных событиях".
Транзитность жизни и триумф смерти четко означили тенденции натурфилософии и научной активности после средних веков. Медики, фармацевты, химики либо в сложных микстах растительных и животных соков с кислотами и солями, либо в неустойчивых соединениях золота и серебра, либо в сульфатах и окислах вульгарных металлов стремились отыскать фильтры и эликсиры долголетия. В эпоху Ренессанса витальную магию и мистическую алхимию медленно и верно вытеснили арабские научные концепции, основанные на расчетах меры, количества и веса добытой насильственно, а потому мертвой материи. Далее Декарт, Роберт Бойль, Ньютон, современное естествознание.
Ты вышел из земли, в землю уйдешь, но прежде постарайся извлечь из матери материи все и еще больше.
Повернем ход нашего размышления, припомним тезу Майстера Экхарта из "Книги о справедливости": в глубине материи - forma substantialis latens, скрытая субстанциальная форма. Это эйдолон, spermatos или фермент - мужское начало, которое необходимо пробудить к действию. Так под влиянием скульптора в мраморе зреет статуя, так резчик освобождает деревянную ложку из дерева. Spermatos или фермент связует космические элементы тайным огнем, потому-то выявленный артефакт столь энергично суггестивен. Когда фермент активизируется, материя (мрамор, дерево, глина, лист бумаги) беременеет и c помощью художника, играющего роль повивальной бабки или реставратора, разрешается статуей, амфорой, стихотворением.
В данном случае, за материей вообще не признается атрибутики "лишенности" и "пассивности", созерцатель, скульптор, герметик относятся к ней как субъект к субъекту. К примеру для поэта Оскара Милоша "чистая страница - дева, которая читает мысли".
Согласно Майстеру Экхарту, для раскрытия скрытой субстанциальной формы, или spermatos, материи необходимо избавиться (материю необходимо избавить) от всех внешних форм. Художник, оператор или авторитет могут только очень и очень деликатно способствовать подобному процессу. Статуе, фонтану, неофиту самим надо преодолеть тягость матери земли и подняться в подвижную среду воды, воздуха и огня или, иначе говоря, в область сомнамбулизма, фантазмов, миражей и галлюцинаций.
Но кто он, кто видит и слышит миражи и галлюцинации, когда земная плоть отступает? Какой Рэндольф Картер спускается на семьсот ступеней в глубину дримлэнда? Астральный, эфирный, лунный? Лучше сказать: существо, которое идентифицирует данности восприятия как свои. И куда же направляется это "существо"? На поиски субтильного тела собственной души, в зыбкую реальность Океаноса, в метафоры барокко: "море - наша жизнь", "магнит - звезда Прекрасного". Подобное существо вполне материально в материальности сновидений и фантазмов. "Необходимо огню спуститься в форме воды, чтобы очистить материю…" - примечание знаменитого алхимика Гаспара д’Эспанье. Согласно Аристотелю, материя на одном уровне суть форма на другом. Космическая стихия воды активней земли, там нет смерти как неподвижности и стагнации.
Мы приближаемся к понятию "живой воды" сказок, hyle, materia prima. Вспомним сон Генриха фон Офтердингена: погружение в женскую субстанцию, что приняла форму воды. Далее очертание женского лица в голубой лилии. Раймонд Луллий писал: florem nare per liquidum aethere - цветок рождается из текучего эфира.
В акватической среде разумное вычисление бесполезно, здесь ведет только интуиция Красоты. Восприятие распадается и дробится, образы, прикосновения, звуки, запахи блуждают порознь, собираясь в нечто организованное и вновь рассыпаясь. Как распознать в субстанции anima mundi субтильное тело собственной души? Прекрасное притягивает мужское начало мужчины и мужской компонент женщины, но этого мало. Надо, чтобы "я" обрело там плоть и кровь. Артюр Рембо, "Being Beauteous":
Снег. Прекрасная Она. В свистящей и
гулкой музыке смерти ее дивное тело
вздрагивает словно спектр, малиновые
и черные раны вспыхивают в гордой
плоти. Вокруг Видения рождаются и
танцуют живые колориты. Сцена,
помост. Хриплый свист, рваная музыка
преследуют нашу мать Красоту. Далеко
за нами. Она отступает, она вздымается.
О! наши кости в новой плоти любви.