В конце XVIII – начале ХIХ столетия Флориан был очень популярен, и не только в России. В России Флориана много переводили, в том числе и сам Жуковский ("Вильгельм Телль", 1802; "Розальба", 1802; басни, 1806), к его авторитету прибегали в литературной полемике. Его литературные и переводческие взгляды были близки в это время Жуковскому, а своему отношению к переводческой деятельности французского писателя он остался верен в известной мере и в дальнейшем. Особое значение во всей Европе в самом конце XVIII – первой четверти XIX века имел флориановский перевод "Дон Кихота"; поэтому необоснованны упреки Жуковскому в том, что он, имея возможность обратиться к более точным немецким переводам, выбрал перевод Флориана. В самой Германии при всей добротности уже существовавших переводов в 1800 году был издан в оригинале перевод Флориана. Эта яркая версия открыла новую эпоху в попытках воссоздать роман Сервантеса на инонациональной почве. Именно к переводу Флориана, его тональности, его купюрам восходят все детские версии "Дон Кихота". Свое понимание романа и свои переводческие принципы Флориан со всей определенностью изложил в предисловии, переведенном Жуковским. Согласно Флориану, "есть недостатки в Серванте: некоторые шутки часто повторяются, иные слишком растянуты; есть неприятные картины. Сервантес не везде имел очищенный вкус, он платил дань своему веку! Сверх того всякая нация имеет свой особенный вкус <…> Я ослабил некоторые слишком сильные выражения, переделал многие стихи; выбросил повторения; наконец, быстротою слога заменил красоты, которых не мог найти в своем языке <…> Люди, не слишком строгие, которые не лишают переводчиков смысла и вкуса, могут поверить моей любви к Серванту, что я выбросил из него только то, что не могло быть его достойно в переводе. Знатоки в испанском языке не будут винить меня за то, что я осмелился сократить сию книгу, превосходную, несравненно приятную, в своем роде единственную. Они столько же знают, как и я, что мне иначе поступить было не можно. Красоты одного языка нередко исчезают в другом. Что же делать в таком случае переводчику? Пропускать или писать свое" (Д. К., I, 5–9).
Таким образом, Жуковский имел достаточно четкое представление об отличиях французской версии от испанского оригинала. Между тем некоторые тезисы этого предисловия, некоторые важные сведения о стиле Сервантеса и его поэтике, которые он оттуда почерпнул, давали ему возможность (которой он воспользовался) передать отдельные особенности "Дон Кихота" точнее, ярче и глубже, чем Флориан. Не без пользы для себя, например, он прочел следующее рассуждение: "Одну из главных красот сего оригинала составляет приятность, разнообразие слога. Сервант, заставляя говорить Дон Кишота, нередко возвышает свой тон, становится ритором. В разговорах Санхи всегда комическая простота и колкость. Совсем другой язык для пастухов, натуральный, веселый и всегда приятный. Слог историка чист, легок, в иных местах несколько пышен, но везде гладок и непринужден. Остается желать, чтобы все это нашли в моем переводе" (Д. К., I, 9 – 10). Уже от себя Жуковский добавил: "И мне тоже". Некоторые из этих языковых и стилистических пластов, суть которых была усвоена им именно из предисловия Флориана, Жуковский усилил (или ослабил), иногда наперекор французскому тексту, более или менее нейтральному. В целом же Жуковский достаточно точно следовал тому ключу, который был предложен Флорианом, и тем особенностям, которыми отличается перевод Флориана. Прежде всего, в нем пропущены целиком некоторые главы. При этом выброшены в основном рассуждения и диалоги, но знаменательно, что среди этих "снятых" глав – глава, вызывавшая тягостные чувства у почитателей Рыцаря печального образа, а именно та, в которой его топчут свиньи. Переводческие принципы Флориана вызывали позднее резкую критику. "К несчастью, – писал, например, его современник М.Ж. Шенье, – он желает сокращать и все другие (кроме стихотворных пьес) части произведения; но он часто сокращает красоты, уничтожает гениальное, а не в этом состоит верность перевода. Он охлаждает пламень Сервантеса; комик обильный и искренний везде является скудным и сдержанным".
На протяжении долгой истории переводов "Дон Кихота" сокращению или полному изъятию подвергались разные пласты романа, разные элементы его структуры. Сокращались то диалоги и пространные рассуждения самого Дон Кихота на темы ратного дела, нравственности, литературы, политики, человеческой природы, как наносящие урон занимательности, то вставные новеллы, как рассредотачивающие внимание, то "натуралистические" эпизоды, как не отвечающие требованиям, предъявляемым к изящной литературе, то сцены, в которых Дон Кихот выступал в невыгодном для него свете.
В переводе Флориана, а следовательно, и Жуковского полностью отсутствует 51-я глава и большая часть предыдущей в первой части "Дон Кихота", а также главы 6, 9, 51, 54, 56, 68 и 70 второй части. Кроме того, особенно часто во второй части в одну главу соединены две или даже три главы оригинала. При этом непереведенными оказались, с одной стороны, разговор Дон Кихота с племянницей и ключницей, в ходе которого он развивает свои идеи о различии между странствующими и придворными рыцарями и о различных "видах" родословных (ч. 2, гл. 6), а с другой – глава, в которой Дон Кихота топчут свиньи (ч. 2, гл. 68). Однако если первая из них могла восприниматься Флорианом как "излишек", а вторая – как "черта худого вкуса",то глава, где приводятся чрезвычайно важные письма, которыми обменялись Санчо и Дон Кихот и которая кончается "Законоположениями великого губернатора Санчо Пансы" (ч. 2, гл. 51), могла оттолкнуть Флориана своим откровенным демократическим звучанием.
Перевод Жуковского выдержан в целом в близком к версии Флориана стилистическом регистре карамзинского сентиментализма. Слог Жуковского-переводчика в "Дон Кихоте" во многом условен, насыщен привычными словосочетаниями, "обыкновенностями", по его собственным словам. Прежде всего это сказывается во вставных новеллах. В конце XVIII – начале XIX века они настолько были в духе времени, что их не только не сокращали и не опускали, но даже издавали в качестве отдельных произведений. Вставные новеллы легче поддавались подобной трансформации, особенно новеллы "пасторального" типа, такие как эпизод о пастушке Марселе из первой книги и чрезвычайно популярный эпизод со свадьбой Камачо. Достаточно сказать, что если во второй из них герой, бедный влюбленный пастух, охарактеризован как "ловкий" ("ágil"), то у Флориана он становится "aimable", а у Жуковского соответственно "любезным". Поскольку в этой же фразе далее раскрывается и доказывается "ловкость" героя: "Никто не умеет так метко бросать копье, так искусно бороться, так хорошо играть в мяч" (Д. К., II, 205), то Флориан вынужден был после "aimable" поставить точку с запятой, а Жуковский счел еще более естественным о проявлениях "ловкости" говорить в новом предложении. В целом же вставные новеллы и многие из монологов Дон Кихота в стилистическом отношении переведены достаточно адекватно. В передаче Жуковского следующим образом звучит, например, знаменитая речь о Золотом веке: "Блаженный век! отцы наши называли тебя златым не для того, чтобы злато, божество нашего железного века, изобильнее для них рождалось, но для того, что бедственные слова твой и мой не были никому известны. В сие время невинности и мира люди рождались с одинаковым правом на блага земные. Сочный плод сенистого дуба доставлял им пищу приятную, простую; чистые потоки, шумящие ручьи катили к ногам их светлые волны, утоляли жажду их благотворными струями: прилежные пчелы в пустоте скал и древ дуплистых копили для них золотой мед, из соку цветов составленный. Кора могучих древес покрывала их мирные кущи, для бурь и непогод сооруженные. Тишина и согласие царствовали в мире. Жадный, неблагодарный земледелец не смел острым железом раздирать земли, приносившей ему плоды свои. Тогда нежные, милые пастушки, в одежде невинности, гуляли по полям и рощам, пленяли сердца красотою, не знали других украшений, кроме природы" (Д. К., I, 173–174).
Что же касается основного текста романа, то здесь Жуковский, как справедливо отмечает Юлиан Малишевский, нередко проникается буколически-идиллическим настроением, не замечая, вслед за Флорианом, сарказма Сервантеса.
Уже Флориан подвергал роман известной перестройке с точки зрения "благопристойности". Позиция Жуковского в этом смысле была близка флориановской. "Благопристойность" в литературе, с его точки зрения, высказанной примерно в те же годы, когда он работал над переводом "Дон Кихота", "не есть изменение натуры, но ее очищенность. Натура может сохранить всю силу свою, и не быть отвратительной. Простота не есть грубость". Подобная трансформация, помимо устранения "черт худого вкуса", наносила ущерб комизму. Так, во 2-й главе первой части сначала сервантесовские бабенки "из числа тех, которые, как говорится, ходят по рукам" ("destas, que llaman del partido"), превращаются у Флориана "в девиц не слишком строгого поведения" ("de celles qui ne sont pas sévères"), а у Жуковского в "молодых девушек"; затем эти "молодые девушки" у Жуковского (следующего на этот раз за Флорианом) смеются не оттого, что Дон Кихот называет их "девицами" (как в оригинале), а оттого, что он называет их "почтенными". И мотивировка и комизм, таким образом, оказываются в значительной мере утраченными. Подчас Жуковский на свой страх и риск "снимал" двусмысленность комизма Сервантеса, сохраненную Флорианом. Например, в 9-й главе первой части у Флориана мы читаем: "…un héros dont la vie fut consacrée au sublime emploi de défendre l´honneur des belles, de ses belles qui, toujours sages, couraient les champs sur leurs palefrois, et mouraient á quatre-vingts ans tout aussi vierges que leurs mères". Жуковский заменяет "матерей" на "бабушек": "…герой, который во всю жизнь был защитником чести красавиц – красавиц, которые больше глаза берегли свою невинность, разъезжали по полям на убранных конях и в девяносто лет были так же чисты и непорочны, как их бабушки" (Д. К., I, 155).
Рекомендации Флориана: "пуще всего писать плавным и чистым языком" (Д. К., I, 38) – Жуковский следовал неукоснительно. Как отмечал Александр Веселовский, именно благодаря Флориану Жуковский усвоил в юности следующий взгляд (повторив его в статье "О переводах вообще и о переводах стихов в особенности", 1810): в переводах можно иногда "жертвовать и точностью и силою ради гармонии, как в музыке верность звуков должна уступать их приятности". В то же время Жуковский писал, что "переводчик остается творцом выражения, ибо для выражения имеет он уже собственные материалы, которыми пользоваться должен сам, без всякого руководства и без всякого пособия постороннего. – "А выражения автора оригинального?" – Их не найдет он в собственном своем языке; их должен он сотворить. А сотворить их может только тогда, когда, наполнившись идеалом <…> преобразит его, так сказать, в создание собственного воображения". Не удовлетворяясь "арабесками" Флориана, вызванными попытками передать словесную игру Сервантеса и некоторые барочные особенности его стиля, в чем Флориан подчас терпел неудачу, Жуковский прояснил стиль, облегчил его. Язык русского "Дон Кихота" чище, яснее, фразы нередко короче.
В соответствии со своей идеей о принципиальном отличии переводческого метода при переходе от одного стилистического пласта к другому Жуковский позволил себе наибольшую свободу в обращении с французским текстом при передаче языка Санчо Пансы. Особую сложность для переводчиков "Дон Кихота" всегда представляли пословицы Санчо Пансы. В переводе Осипова, наиболее близкой по времени к "Дон Кишоту" Жуковского русской версии романа Сервантеса, делается попытка давать русские эквиваленты пословицам и поговоркам Санчо, однако за редким исключением предложенные Осиповым варианты либо маловыразительны, либо не подходят по смыслу, либо имеют слишком отчетливую национальную окраску. Жуковскому пришлось иметь дело с испанскими пословицами во французском переложении Флориана, именно в этом отношении на удивление буквалистичного. Жуковский сознавал, что при передаче монологов Санчо главное – сохранить "свободное дыхание". Поэтому он легко шел на отступления от буквы перевода Флориана, понимая, по-видимому, что за некоторыми образными рассуждениями Санчо могут стоять устойчивые испанские фразеологизмы. В этих случаях Жуковский смело перестраивал весь монолог, не особенно усердствуя даже в подборе этих эквивалентов, и создавал некий органично звучащий в устах Санчо монолог, функционально в целом соответствующий переводу Флориана и обладающий благодаря своей "подлинности" подчас большей художественной убедительностью, чем последний.