"Оксана Синякова (жена Асеева) под страшным секретом рассказывала Наталье Шмельковой, что накануне самоубийства Маяковский раз 15 ночью звонил им и повторял все время: "Коля, я знаю точно, меня все равно убьют". Самоубийства могли происходить не только от внутренних кризисов, но и от страха насильственной гибели". А страх Маяковского, посмевшего написать антисталинские стихи и пьесу, был вполне оправдан. Скрываться бесполезно – понял Маяковский. "Что делать?" – спрашивал Вл. Вл. своего друга Асеева. С Лилей он не делился своими опасениями. Он ей более не верил (после сокрытия ею писем к нему Татьяны Яковлевой). "Я ее боюсь", – признался Маяковский одному из своих конфидентов. Он не догадывался, что Лиля и Осип Брик были секретными агентами ЧК. Если бы знал! Как относилась Лиля Брик к Маяковскому на самом деле открылось в 1948 г. Фаине Раневской: "Вчера была Лиля Брик, принесла "Избранное" Маяковского и его любительскую фотографию. Лиля еще благоухает довоенным Парижем. На груди носит цепочку с обручальным кольцом Маяковского, на пальцах бриллианты. Говорила о своей любви к покойному. Брику. И сказала, что отказалась бы от всего, что было в ее жизни, только бы не потерять Осю. Я спросила: "Отказались бы и от Маяковского?" Она, не задумываясь, ответила: "Да, отказалась бы и от Маяковского. Мне надо было быть только с Осей". Бедный, она не очень его любила. мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому. И даже физически заболело сердце". Вот почему Вл. Вл. мог довериться только Асееву. Потому и Веронику Полонскую Маяковский умолял не оставлять его ни на минуту. Боялся остаться один. Может быть, он сам и нажал на курок в ее минутном отсутствии, чтобы избежать неминуемого, как он был уверен, убийства, которое могло бы быть кошмарным. Он мстил не себе, а режиму.
Последний год, последний месяц, последний день жизни и смерти Маяковского один к одному повторяют последний год, последний месяц, последний день жизни и смерти Пушкина. Тогда от Пушкина отвернулись друзья, даже Петр Вяземский, даже Виссарион Белинский. Критик сокрушался: поздний Пушкин исписался. Только после гибели поэта Критик и Друг опомнились.
Непоправимо, но именно в кульминацию маяковского антисталинизма соперничество Маяковский – Пастернак обнажило свою мировоззренческую подоплеку. Писать агитки недостойно большого поэта – уверен был Пастернак, ну, а воспевать верноподданническими стихами "отца" и первоавтора всей лживой политической трескотни достойно? А между тем Пастернак такими подобострастными стихами воспел вождя народов, перед какими бледнеет "аллилуия" Исаковского:
А в те же дни на расстоянье
За древней каменной стеной
Живет не человек – деянье:
Поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом
Предшествующего пробел:
Он – то, что снилось самым смелым,
Но до него никто не смел.1936
Этот панегирик сочинен после гибели Маяковского, после ареста и ссылки Мандельштама. В разгар коллективизации. Только много позже, в романе, не называя Сталина, Пастернак напишет: "Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться". Всего-то?!
Быков стремится быть объективным – приводит примеры любви Пастернака к Маяковскому, не самые, может быть, выразительные, но все же. Не для того ли, чтобы тем достоверней утверждалось превосходство Пастернака над Маяковским? Это не мой домысел. Биограф приводит слова Пастернака, разоблачающие общие места во взгляде на Маяковского, установившимся в постсоветское время, что будто бы "Маяковский начинал со стихов гениальных, а кончил бездарными, что с 1921 по 1930 год не написал ничего ценного и что, кроме этого перехода из бунтарей в горланы-главари, у него никакой эволюции не было" (с. 266). Быков делает слабый выпад "на первый взгляд оно и вправду так" и закрепляет его сильным умозаключением ".особенно на фоне более чем наглядной эволюции Пастернака" (там же). Понимать нужно, видимо, так. Эволюция Пастернака до такой степени наглядна, что не требует рассуждений, да что говорить – жизнь была ему сестрой. Спасибо Быкову, что антитезу "застывший Маяковский – развивающийся Пастернак" посчитал ложной по определению, т. е. так не бывает. Ну, а другие полярности, хотя бы не по определению, – "детство Маяковского – детство Пастернака", "малообразованность (тупому даже пытаются прояснить его собственную поэтическую генеалогию) – культура", "закостенелость – пластичность", "окончательность – неопределенность", "ярость – метафизика", "ненормальность – нормальность", "смерть – жизнь"? Не думается ли, что к любому качеству одного можно подыскать антикачество другого? В человеке, который "упорно выбирает смерть – и делает это в любых ситуациях", даже когда Лиля Брик предлагает ему нормальную жизнь – "полежать в чистой удобной постели; в комнате с чистым воздухом; после теплой ванны." (с. 279), нет ".ничего человеческого, чистая сверхчеловечность" (с. 279).
На самом деле, ни первый, ни второй, ни сотый взгляд не поможет Быкову разобраться в человеческом Маяковском, который смеялся и плакал, верил и разочаровывался, любил и ненавидел, искал, сопротивлялся, отчаивался, мыслил и перемысливал, воплощал и перевоплощал – вобщем, "эволюционировал". Маяковский эволюционировал от элитарного трагического, часто пессимистического, симфонизма к широкой народной героической и сатирической эпопее, тогда как Пастернак эволюционировал (если только это можно назвать таким словом) от отражений в трюмо и других зеркалах приусадебных зарослей своего сада и своей души к сикофанству в поведении и в стихах. Сопоставим: в 1920-е гг Маяковский, помимо грандиозного массива агитстихов, создал поэму "150 000 000", пьесу "Мистерия-Буфф", поэму-реквием "Владимир Ильич Ленин", поэму "Про это", поэму "Хорошо!". И (внимание!) поэмы "IV Интернационал" и "Пятый Интернационал", в которых обосновал необходимость Третьей духовной революции (почти по христианскому теологу Иоахиму Флорскому (XIII в.), поскольку Октябрьская не оправдала народных надежд. Уже только за эти поэмы – за "клевету" на Октябрь! – Маяковский по тем временам мог бы быть расстрелян. В конце двадцатых советский Ювенал создал сатирические комедии "Клоп" и "Баня" и поэму "Во весь голос". В "Клопе" Вл. Вл. показал, как омещанивается часть рабочего класса под разлагающим воздействием нэпа, в "Бане" – буржуазное, обывательское советско-партийное перерождение управляющего класса "номенклатуры", включая главначпупса Сталина.
От дореволюционной трагедии "Владимир Маяковский" и от первой советской "Мистерии-буфф" две эти драматические сатиры отличались примерно так же, как "Ревизор" Гоголя от его же "Игроков". В поэме "Во весь голос" Маяковский заклеймил туфту советско-сталинского "социализма" матерным ругательством – "окаменевшее говно".
Такова была идейная, мировоззренческая, тематическая "эволюция" Маяковского. Он начал "за здравие" советизма в 1917 г., а кончил "за упокой" его в 1928–1930 гг. Каждое из названных произведений было новаторским по отношению к непосредственно предшествующему и вообще ко всей дореволюционной поэзии и драматургии Маяковского. Все они – результат расширения словесной базы, тематики, композиционных обновлений, создания новых жанров поэзии, а, главное, переход от панегириков Октябрю к разоблачению предательства Октября и его идеалов, истинность которых он отстаивал с тем большей убежденностью, чем более действительность искажала их. Кроме монументальных произведений – поэм, пьес, он создал сотни стихотворений, равноценных его стержневым творениям, среди них такие жемчужины, как "Солнце в гостях у Маяковского", "Товарищу Нетте – пароходу и человеку", "Люблю", "Тамара и Демон", "Христофор Колумб", "Юбилейное", "Разговор с фининспектором о поэзии", "Киев", "Ленинцы". Всего не перечислишь. Что после сказанного стоят утверждения Пастернака, а следом его биографа Быкова, что Маяковский после Октября 1917 г остановился в своем творческом развитии, повторял себя дореволюционного? Уже поэма-фантазия "150 000 000" была необычайной. Несмотря на то что восторженные отзывы на поэму Л. Троцкого, А. Луначарского, В. Брюсова, М. Цветаевой, отчасти, между прочим, и Пастернака "уравновесили" в какой-то степени опрометчивый неодобрительный отзыв Ленина на одно из провидческих творений Маяковского, я посчитал необходимым обратиться к отзыву исследователя поэмы, ни политически, ни литературно не ангажированного знатока творчества Маяковского – филолога и литературоведа В. Тренина. Пастернак, а следом его биограф Быков, утверждают, что Маяковский, собственно, кончился как поэт, тогда как В. Тренина более всего поражает неожиданное и почти полное обновление всей словесной, фразеологической, идиоматической, композиционной, ритмической, образной, тематической палитры Маяковского. Поэт еще до революции говорил, что следующую "вещь" он сделает, только "перешагнув через самого себя". Тренин пишет, что если мы сравним "150 000 000" даже с такими близкими по времени поэмами Маяковского, как "Война и м1р" (1916) и "Человек" (1917), то черты их различия выступят гораздо явственнее, чем черты сходства. Все дореволюционные поэмы Маяковского монологичны. В противоположность этим произведениям, "150 000 000" задумана и осуществлена как эпическая сказочная поэма. Роль автора ограничивается в ней ремарками по ходу действия и лирическими отступлениями. В двух первых частях поэмы дано символическое изображение русской революции, перерастающей в революцию мировую. Эти части написаны в плане высокой патетики. Здесь впервые появляется былинный образ Ивана, воплощающего революционную энергию русского народа – Ивана=России. Ради этого он вводит динамические зрительные образы, передающие движение революционной стихии:
…на митинг шли легионы огня,
шагая фонарными столбами.
…………………………………..
Мы пришли сквозь столицы,
сквозь тундры прорвались,
прошагали сквозь грязи и лужищи.
Мы пришли миллионы
миллионы трудящихся,
миллионы работающих и служащих. (2: 119–122)
В поэме сочетается патетика в передаче марша трудящихся и бичующая сатира в изображении буржуазного мира. В главе об Америке изменяется ритмическая установка и впервые возникает "кольцовский" размер. Изменяется и ритм, и стиль стихотворного повествования. Героическая патетика сменяется сказочной сатирой, основанной на гиперболических и гротескных образах:
То не солнце днем -
цилиндрище на нем
возвышается башней Сухаревой. (2: 134)
Эти образы близки к традиции народной поэзии – к былинам, где часты сравнения такого типа: и упала буйна голова на землю, как пивной котел.
О "Реквиеме", который завершает поэму, Тренин пишет, что он "по своей эмоциональной напряженности должен быть отнесен к числу высших достижений мировой поэзии". Я бы добавил: и к числу тех высших проявлений человеколюбия, сострадания и скорби, которых лишены были советские вожди.
Ну, а как в те же годы – с 1917 по1930 – "эволюционировал" Б.Л.? От чего к чему? Пастернак видел внешний и внутренний мир человека (себя самого) в весьма своеобразной, зеркальной "обратной перспективе" (не той, о которой писал П. Флоренский – от Бога к отдельному индивиду, а от себя самого к себе самому), как в стихотворении "Зеркало":
В трюмо испаряется чашка какао,
Качается тюль, и – прямой
Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
К качелям бежит трюмо
………………………………………
Огромный сад тормошится в зале
В трюмо – и не бьет стекла!
…………………………………….
Огромный сад тормошится в зале,
Подносит к трюмо кулак,
Бежит на качели, ловит, салит,
Трясет – и не бьет стекла!1917
А вот что писал Пастернак в 1931 г, через год после гибели грузина Маяковского. Б.Л. приехал на Кавказ, в Грузию – в домен, можно сказать, Маяковского. Каким же и как Пастернак увидел Кавказ?
Кавказ был весь как на ладони
И весь как смятая постель…"Волны", 1931
(Согласитесь, это чисто зеркальное отражение. Сравните с пушкинскими, лермонтовскими и маяковскими картинами Кавказа.) Пастернак продолжает:
Туманный, не в своей тарелке,
Он правильно, как автомат,
Вздымал, как залпы перестрелки,
Злорадство ледяных громад."Волны"
Чем эти стихи Пастернака 1931 г. отличаются от его стихов 1917 г.? Решительно ничем. Никакой эволюции, обещанной Быковым. Все то же искажающее зеркальное отражение. Опять зеркало, трюмо, как в раннем стихотворении "Девочка".
Из сада, с качелей, с бухты-барахты
Вбегает ветка в трюмо!1917
Кавказ тоже вбежал в трюмо Б.Л. "с бухты-барахты". Но – стоп! Эволюция все-таки была. Пастернак и здесь, вдохновленный Кавказом, хотел опередить Маяковского. Горлан-главарь фактически отказался воспевать пятилетний план, а Пастернак на Кавказе "главарем загорланил":
О, если б нам подобный случай,
И из времен, как сквозь туман,
На нас смотрел такой же кручей
Наш день, наш генеральный план!"Волны"
Какой верноподданнический восторг! Маяковский отодвинул социализм в неведомую даль, а Пастернак, оспаривая его, воскликнул:
Ты рядом, даль социализма.
Ты скажешь – близь? – Средь тесноты,
Во имя жизни, где сошлись мы, -
Переправляй, но только ты.Ты куришься сквозь дым теорий,
Страна вне сплетен и клевет,
Как выход в свет и выход к морю,
И выход в Грузию из Млет.Ты – край, где женщины в Путивле
Зегзицами не плачут впредь,
И я всей правдой их счастливлю,
И ей не надо прочь смотреть."Волны"
Вспомнил "Слово о полку Игореве". Но как? Жена Игоря, сидя на городской стене Путивля плачет зегзицею о своем суженом, полоненном половцами. Пастернак противопоставил сталинский крестовый поход на крестьянство позорному походу князя Игоря на поганых, на хана Кончака. А следовало не противопоставить, а отождествить. Ибо это было написано тогда, когда, по слову Маяковского, истинный социализм стал бесконечно далеким будущим, когда сплетни и клевета опутали народ, когда десятки "князей Игорей" и их дружины стали добычею сталинских "половцев", когда женщины и в Путивле, да и по всей России, плакали по своим загубленным "погаными" мужьям, сыновьям, братьям, а часто и сами попадали в западни, расставленные по всей стране подручными "хана Кончака" – Сталина.
Как можно было, подобно Пастернаку, называть "правдой" "счастье" советских женщин, когда они были несчастны, как никогда ранее? Разве это не глумление над женщинами, над правдой жизни?! Получается, что не Маяковский, а Пастернак предал поэзию, "списывая" жизнь с ее отражений в кривых зеркалах своего сознания, отразивших изображение жизни в кривых зеркалах советской прессы.
Маяковский начал "за здравие" романтическому порыву революции, а кончил "за упокой" сталинской кровавой диктатуре. Пастернак, наоборот, начал "за упокой" Октябрю, равнодушно встретив весну надежд, а кончил "за здравие" могильному холоду "советизма" и маниакальному убийце и могильщику революции Сталину.