Но дыханием моим,
сердцебиеньем,
голосом,
каждым острием вздыбленного в ужас
волоса,
дырами ноздрей,
гвоздями глаз,
зубом, исскрежещенным в звериный лязг,
ёжью кожи,
гнева брови сборами,
триллионом пор,
дословно -
всеми порами
в осень,
в зиму,
в весну,
в лето,
в день,
в сон
не приемлю,
ненавижу это
всё.
Всё,
что в нас
ушедшим рабьим вбито,
всё,
что мелочинным роем
оседало
и осело бытом
даже в нашем
краснофлагом строе. (4: 179)
Параграф третий
Идеалы и действительность
Могуче сказано о ненависти ко всему, "что в нас ушедшим рабьим вбито". Речь идет, конечно, не только о домашнем быте, но и о быте общественном, об обществе. Контекст не оставляет сомнений. А массовые расстрелы невинных рабочих, крестьян, интеллигентов, концлагеря, поголовная слежка за населением, превращение миллионов обывателей в стукачей, система запретов на все относительно самостоятельное – передвижение, помысел, мечту. Организованная крупномасштабная травля инакомыслов – это что – тоже наследие рабьего прошлого. Об этом поэт ни словечка. Не знал, не видел, одобрял или боялся сказать? Не мог не знать, не видеть того, что еще при Ленине знал. Разумеется, не все, но знал. Одобрял?
Красный террор после покушения на Ильича одобрял, но только против истинно виноватых, против врагов революции, – не обеспокоенный тем, что исполнители экзекуций покарают и невинных. Или считал, что без пролития крови революций не бывает? Боялся протестовать? Не похоже. Владимир Короленко протестовал. И как решительно! Признав революцию, упрекал вождей-больше-виков за то, что они изменяют себе и революции, оскверняют и предают светлые идеалы. Горький осуждал Ленина, называл его заговорщиком типа Нечаева. Я хочу думать, что ссылку на быт как на рабье наследие следует понимать расширительно. Это был эзоповский троп Маяковского. А те, кто за ним следил, – двурушники Лиля Брик и Я. Агранов – это превосходно понимали. Не семейный же быт имел в виду Маяковский, когда в своей предсмертной поэме назвал наше общество "окаменевшим говном", – он, ни разу в жизни ни в писаниях своих, ни в разговорах не употребивший ни единого бранного слова. Правда, поэма "Про это" была написана в январе – феврале 1923 г., а поэма "Во весь голос" в начале 1930 г.
Такого сочетания лирики и эпоса, какое было органикой поэзии Маяковского, русская поэзия до него не знала. В Европе мы можем найти подобное сочетание личности поэта как главного действующего лица всех его произведений – и лирических, и эпических – и такой мироохватности, такого стремления к единству всего человечества на христианских началах свободы и справедливости, такой всепоглощающей любви к женщине как святыне – разве только у Данте.
Когда наступил кризис истории, на религиозный парадигмальный проект наслоился эстетический, углубив понимание учения Христа. Не было ни одного русского поэта (нет и сегодня), который изнутри российской жизни отразил бы перерождение революции и Советской власти, отразил бы трагическое, героическое, комическое, безобразное, отвратительное, гнусное в своей эпохе. Лишь Маяковский, создатель нового языка русской поэзии, удостоверил своим творчеством, доказательнее научных и философских трактатов, что противоречия между высшими идеалами человеческого существования (Христа, Данте, Рабле, Маркса) несовместимы с реальностью российской социокультуры и, возможно, со всей социокультурной эволюцией вообще. Между Россией и поэзией Маяковского, пытавшегося внедрить высокие идеалы в российскую действительность, произошло короткое замыкание, порвавшее связь между прозаическим жизненным процессом и духом истории. Поэтическая деятельность Маяковского доказала опасность прямого контакта поэзии высоких идеалов с действительностью. После революции в экономике, политике, социальных отношениях в культуре изменилось очень многое – иногда к лучшему, а чаще к худшему Если брать Россию до 1930 г, поэт разоблачал ее социокультуру как перелицованное самодержавие, чиновничество, самодурство и произвол, озлобленное мещанство, раболепие и холуйство. Он прославлял рабочий класс, ростки социализма в школах, вузах, на стройках и шахтах, воспевал Октябрь, дипкурьера Теодора Нетте, жизнь и подвиг которого апостольски благословил:
В наших жилах -
кровь, а не водица.
Мы идем
сквозь револьверный лай,
чтобы,
умирая,
воплотиться
в пароходы,
в строчки
и в другие долгие дела. (7: 164)
Маяковский воспел рабочих Кузнецкстроя, которые в нечеловеческих условиях возводили гигант металлургии.
РАССКАЗ ХРЕНОВА О КУЗНЕЦКСТРОЕ И О ЛЮДЯХ КУЗНЕЦКА
По небу
тучи бегают,
дождями
сумрак сжат,
под старою
телегою
рабочие лежат.
И слышит
шепот гордый
вода
и под
и над:
"Через четыре
года
здесь
будет
город-сад!"
Темно свинцовоночие,
и дождик
толст, как жгут,
сидят
в грязи
рабочие,
сидят,
лучину жгут.
Сливеют
губы
с холода,
но губы
шепчут в лад:
"Через четыре
года
здесь
будет
город-сад!"
Свела
промозглость
корчею -
неважный
мокр
уют,
сидят
впотьмах
рабочие,
подмокший
хлеб
жуют.
Но шепот
громче голода -
он кроет
капель
спад:
"Через четыре
года
здесь
будет
город-сад!
……………………….
Я знаю -
город
будет,
я знаю -
саду
цвесть,
когда
такие люди
в стране
в советской
есть! (10: 128–131)
Ритм этого двухголосия – строители и поэт – согласный, учащенный перестук сердец, прерывистое дыхание, удары молота по наковальне. А Маяковский вместе с рабочими под старою телегою, под дождем жует подмокший хлеб. Нет, уважаемый Бронислав Горб, Маяковский не шут революции, как Вы утверждаете, он певец поколения рабочих, вскормленных энтузиазмом, упорством, выдержкой, надеждой и верой Октября.
Там,
за горами горя,
солнечный край непочатый.
За голод,
за мора море
шаг миллионный печатай! (2: 24)
Прославляя героев Кузнецкстроя, поэт не забывал и о перерожденцах вроде Присыпкина – Пьера Скрипкина, и в том же 1929 г. написал сатирическую пьесу "Клоп" о расколе в рабочем классе, учиненном нэпом. Маяковский не был существом одномерным. "Комок сердечный разросся громадой: / громада любовь, / громада ненависть". Рабочих он почитал и любил неизменно. Маяковский возвел поэтический памятник рабочим Курска, добывшим первую руду:
Я о тех,
кто не слыхал
про греков
в драках,
кто
не читал
про Муциев Сцевол,
кто не знает,
чем замечательны Гракхи, -
кто просто работает -
грядущего вол.
…………………………………
И когда
казалось -
правь надеждам тризну,
из-под Курска
прямо в нас
настоящею
земной любовью брызнул
будущего
приоткрытый глаз.
Пусть
разводят
скептики
унынье сычье:
нынче, мол, не взять
и далеко лежит.
Если б
коммунизму
жить
осталось
только нынче,
мы
вообще бы
перестали жить. (5: 151, 152, 159)
Марина Цветаева постигла: "Лицом Маяковского пролетариат мог бы чеканить свои монеты".
Часть девятая
Герои и жертвы революции
Параграф первый
Феликс Дзержинский
Сколько было у Ленина соратников по революции и гражданской войне: и Троцкий, и Сталин, и Бухарин, и Зиновьев, и Каменев, и Орджоникидзе, и Киров, и Куйбышев, и Ворошилов с Буденным, и Богданов, и Луначарский, и Рыков и много других, помельче. Ни о ком из вождей и "вождят" Маяковский не писал, не прославлял. Кроме одного – Феликса Эдмундовича Дзержинского. Никто для него не был примером истинного коммуниста, рыцарем справедливости без страха и упрека – только Дзержинский. Маяковский проходит вдоль Кремлевской стены, в которой замурованы урны с прахом революционеров:
Кто костьми,
кто пеплом
стенам под стопу
улеглись…
А то
и пепла нет.
От трудов,
от каторг
и от пуль,
и никто
почти -
от долгих лет.
Поклонился мысленно праху Красина, потом – Войкова:
За ним
предо мной
на мгновенье короткое
такой,
с каким
портретами сжились, -
в шинели измятой,
с острой бородкой,
прошел
человек,
железен и жилист. (8: 318, 319)
Да, это Дзержинский. Главный чекист революции. Гроза контрреволюционеров, мародеров, шкурников, предателей. Суровый, бесстрашный и неумолимый к врагам. Скольких он приговорил к расстрелу и скольких невинных погубил в ослеплении классовой ненависти. А Маяковский именно ему призывает подражать молодежь:
Юноше,
обдумывающему
житье,
решающему -
сделать бы жизнь с кого,
скажу
не задумываясь -
"Делай ее
с товарища
Дзержинского". (8: 319)
Клеветники, оборотни обрадовались – вот когда Маяковский признался в своей жестокости, одобрил насилие ради насилия. А так ли? Все ли мы знаем о Председателе ВЧК? Знаем ли то, что знал о нем Маяковский? А поэт знал, потому что железный Феликс "сломался" в его родной Украине. Ленин послал Дзержинского в Харьков уничтожить "кулацкую" армию Махно. Председатель ВЧК принялся исполнять приказ вождя. Подручные главчекиста успели с ходу погубить отряд махновцев, захватить нескольких в плен и привести в ставку Дзержинского. Ужо, пропишет им ижицу сам начальник. В Харьковской тюрьме ВЧК перед Дзержинским стояли несколько мужиков. Председатель ВЧК пристальным взглядом изучал махновцев.
"– Сколько имел земли? – спросил у одного из них.
– Пять десятин… А опосля раздела батько Махно дав ще пятьдесят.
– И сколько наемных рабочих… ну, батраков сколько держал?
– Тилькы семья! Батько не дозволяв наймитов держать.
– Руки покажи!
Махновец послушно показал руки. Ладони были тяжелые, мозолистые, пальцы крючковатые, потертые, отливающие железом".
Параграф второй
Не умею воевать с крестьянами
"Следующий, не дожидаясь, выставил навстречу Дзержинскому свои руки. Это были такие же крестьянские клешни. Широкие, плотные, раздавшиеся от ежедневного труда". Такими же были руки других арестованных. Дзержинский со всеми говорил, руки всех смотрел, как будто сам в земле ковырялся. Потребовал к себе стенографиста.
– Записывайте! <…> "СНК, Ленину… Против армии Махно испробованы все возможные средства. Справиться не могу. Вообще не умею воевать с крестьянами и не расцениваю это как борьбу с врагами Советской власти… Всегда считал себя карающим мечом революции, но только не по отношению к трудящимся. Дзержинский"".
"В недалеком будущем Дзержинский под влиянием харьковских впечатлений откажется принимать участие в подавлении Кронштадтского восстания, Антоновского – на Тамбовщине. <…> То, что увидел и пережил председатель ВЧК в Украине, безусловно оказало влияние на "железного Феликса". Нет, он был вовсе не железный, этот Феликс".
Сестра Дзержинского Ядвига вспоминала: "Он очень любил Христа. Заветы Христа глубоко были вкоренены в его сердце".
Патриарх Тихон был приговорен к расстрелу. Дзержинский своею властью отменил этот приговор и выпустил патриарха из тюрьмы на свободу. Председатель ВЧК убедил Ленина не применять высшей меры наказания – расстрела к врагам советской власти. Христианин каялся. Заботился о беспризорниках.
Руководство партии травило Дзержинского – обнажает наши язвы.
На Пленуме ЦК и ЦКК 20 июля 1926 г. Дзержинский говорил "верхам": ".если вы посмотрите на весь наш аппарат… на всю нашу систему управления, если вы посмотрите на наш неслыханный бюрократизм, на нашу неслыханную возню со всеми возможными согласованиями, то от всего этого я прихожу прямо в ужас. Я не раз приходил к Председателю СТО и Совнаркома (т. е. к Ленину) и говорил: дайте мне отставку. нельзя так работать!" Через несколько часов после этой речи Дзержинский умер от сильнейшего сердечного припадка. Ему было 49 лет. Маяковский об этом знал. Сразу же после внезапной смерти Дзержинского Маяковский решил:
разве не лучше,
как Феликс Эдмундович,
сердце
отдать
временам на разрыв. (7: 211)
Вот почему Маяковский призывал следовать Дзержинскому, его беспощадности и его милосердию, его правдивости и совестливости, его нетерпимости к высшим чиновникам совсистемы, включая Сталина.
Строго говоря, лишь пятилетие (1917–1922 гг.) можно считать советской эпохой, т. е. пятилетие, когда революция еще не выдохлась (а более пяти лет ни одна революция не продолжалась – не только русская, но и французская, и голландская, и английская, и американская), но даже и в эти годы к ее победам в гражданской войне, к громадью ее планов поэт относился настороженно, с недоверием, критически. И почему вообще в качестве критерия творчества Маяковского следует брать первое пятилетие Советской власти? Как революционный поэт-новатор Маяковский выступил в 1912 г. – тогда революция фактически уже началась. За десять лет он создал стихотворения и поэмы, не уступающие пореволюционным. То, чем гордятся сегодня Европа и Соединенные Штаты Америки – высоким личным уровнем потребления, – стало вожделением "демократической" интеллигенции России, пробравшейся в начальники над рабочими. После введения нэпа коммунизм обступило мещанство. Коммунистическая партия стала партией мещан, с мещанским кругозором партийцев и мещанским образом жизни их и их семей. Ужас состоял в том, что все этот выдавалось за коммунизм и совершалось на фоне редких перемен, которые иначе, чем социалистическими, не назовешь. В сходной ситуации в Италии ХМ в. оказался Данте, расселивший многих своих еще здравствующих недоброжелателей в Аду и Чистилище. Данте было невмоготу жить в обществе, которое отвернулось от идеалов Библии, а после надругалось над ними. А Маяковский усомнился в скором достижении целей истории, т. е. в том, что человечество хочет и может подняться в наджитейские сферы духа.
Социокультурная эволюция ныне продвигается к своему завершению, стремясь навязать стандарты "потребительского общества" всему миру. Не на то надеялся Данте, не о том тосковал Маяковский. В "потребительском обществе" нет места Любви, на которой держится мироздание. Любовь была сердцем творчества и жизни двух этих поэтов. Потребность любить – безгранична, потребность быть любимым – неодолима. А с ума сводящее несчастье безответной Любви – это не частность биографии Маяковского, это содержание его жизни, вобравшей в себя всю земную и всю космическую трагедию отвергнутости. Маяковский походил на бумажного солдатика Булата Окуджавы, того самого, который хотел переделать мир, чтоб был счастливым каждый.
Часть десятая
Лениниана Маяковского
От нее никуда не деться – она была. Искренняя. Правдивая. Воспевающая и Несогласная.
Параграф первый
Единомышленник
До революции поэт страдал от духовного одиночества. И когда отчаяние одиночества стало вить из его души удавки, из Циммервальда раздался гневный протест против войны, который перетасовал карты воюющих держав. То был голос Ленина. За одно это выступление Маяковский прощал Ленину все его ошибочные, с его точки зрения, решения и даже его жесткость, обернувшуюся жестокостью после Октября. То была любовь с первого взгляда, но (как это позже выяснилось) без взаимности, впрочем, как и его любовь к женщине. Какая отвага мысли, какое бесстрашие, какая ясная и благородная цель! – думал Маяковский о Ленине. И хотя поэт попытается принизить единицу, действующую независимо от массы ("голос единицы тоньше писка"), речь Владимира Ильича в Циммервальде (когда все социалистические партии проголосовали за войну, за ее продолжение до победного конца) подняла единицу, личность Ленина над массами, над миллионами во всех странах Европы и России. "Нет людей", – говорил Маяковский. Оказалось, есть, по крайней мере одна свободная личность, отважившаяся выступить против всех воюющих государств. Мог ли Маяковский, искавший хоть одного Человека, после услышанного не потянуться к Ленину.
Глоткой орудий,
шипевших и вывших,
друг другу
страны
орут -
на колени!
Додрались,
и вот
никаких победивших -
один победил
товарищ Ленин (6: 273)
Когда "пройдут года сегодняшних тягот"
И оттуда,
на дни
оглядываясь эти,
голову
Ленина
взвидишь сперва.
Это
от рабства
десяти тысячелетий
к векам
коммуны
сияющий перевал. (6: 280)
Это не верноподданническая любовь к вождю, это человеческая гордость человеком, дерзнувшим в одиночку пойти против всего воюющего света. Что может быть выше этого чувства?! Маяковский впервые за многие годы ощутил, что он духовно не одинок. О каком подобострастии можно тут говорить? У Ленина тогда не было никакой власти, даже в собственной партии. Ленин знал, понимал, чувствовал и любил Россию, русское простонародье. Второй раз Ленин пошел против течения, как только вернулся в Россию. В своей речи с броневика Ленин призвал отказать в доверии Временному правительству, передать всю власть Советам и готовиться к вооруженному восстанию как прологу социалистической революции. Никто Ленина не поддержал, даже ближайшие соратники. "Один в поле не воин"? Ленин опроверг эту максиму здравого смысла. Он был один, полем была Россия. И он завоевал ее словом неустрашимой правды, только словом! Он был один против всех – и чужих, и своих. Маяковский был покорен. Маяковский показал, какой Ленину виделась Россия.
Параграф второй
Россия глазами Ленина
(Из поэмы "Владимир Ильич Ленин")
Сверху
взгляд
на Россию брось – рассинелась речками,
словно
разгулялась
тысяча розг,
словно
плетью исполосована.
Но синей,
чем вода весной,
синяки
Руси крепостной.
Ты
с боков
на Россию глянь -
и куда
глаза ни кинь, упираются
небу в склянь
горы,
каторги
и рудники.
Но и каторг
больнее была
у фабричных станков
кабала.
Были страны
богатые более,
красивее видал
и умней.
Но земли
с еще большей болью
не довиделось
видеть
мне. (6: 258, 259)
Параграф третий
Каратель и мститель
Кто мог предвидеть, что после смертельной болезни и особенно после смерти Ленина произойдет перерождение ленинской гвардии в партию красно-коричневых, причем более коричневых, чем красных, что положение рабочих и крестьян станет еще хуже, чем при крепостном праве?! Ленин возвращался в Россию не как миротворец. Он призывал превратить империалистическую войну в гражданскую, а это означало кровавое столкновение классов, страдания, голод, насилие, разгул хулиганья, разбойничьих банд, красный террор. Ленина не останавливал неизбежный разгул по всей стране разинщины и пугачевщины. Крестьянские восстания охватили всю Россию.
Дело
Стеньки
с Пугачевым,
разгорайся жарче-ка!
Все
поместья
богачевы разметем пожарчиком. (8: 269, 270)