Нанесение вреда людям – основная характеристика лешего. Он может завести человека на высокую гору, не давать ему выбраться из леса, пугать хохотом, передразнивать (ФА ЧГПУ. Колл. 3, № 2, 3, 4, 6, 8). Иногда лешие собираются вместе, "бегают табунами", пугают оставшихся заночевать на открытом месте в одиночку. Лишь в некоторых текстах рассказывается о том, что лесной дух помогает человеку (возвращает коров, дарит гуся и проч.). В целом же леший в быличках враждебен по отношению к людям.
Повествования о водяном в наших материалах относительно скудны. Чаще всего водяной представляется в них в антропоморфно-зооморфном виде. В его традиционном облике совмещены черты, соотносимые с категорией базобразного: косматый, одутловатый голый старик, покрытый тиной, с зелеными волосами [Померанцева 1975: 50; Славянская мифология 1995: 98–99; Славянская мифология 1999: 28–30]. В наших текстах чаще всего образ водяного расплывчат, не детализирован, уточняющих сведений для составления его точного портрета не дается: "Плес по реке какой-то пошел, гляжу: плывет по реке кто-то. Пригляделась – зеленый такой человек, да и не человек-то он, а рыба наполовину, с хвостом и плавниками" (ФА ЧГПУ; зап. А. Мищенко в 2001 году в г. Челябинске от Г. Г. Юртиной, 1932 г.р.); "смотрим в окошко и все видим: вот плывет человек с руками и голова видна, еще и ногами перебирает, а следа не видно" (ФА ЧГПУ; зап. Н. Тараван в 1997 году в г. Златоусте Челябинской обл. от Н. И. Щербаковой, 1925 г.р.).
Основная функция водяного в быличках – пугать и топить купающихся. После встречи с водяным свидетельница замечает: "Поплыла я, вдруг чувствую, ногами трудно шевелить, будто держит кто. <…> А тогда точно поняла, что водяной тянет на дно прям, в свое царство" (ФА ЧГПУ; зап. Т. С. Огурцовой в 2001 году в г. Челябинске от З. А. Платошина, 1927 г.р.). "Я потом больше в воду не пошла, сроду не пойду, сохрани господи" (ФА ЧГПУ; зап. от того же информанта).
Русалка – традиционный образ нечисти в быличках, постепенно утрачиваемый в современную эпоху. Д. К. Зеленин указывает, что русалками становятся женщины, умершие неестественной смертью, и дети, умершие некрещеными [Зеленин 1995: 141]. О "нечеловеческой" сущности русалки свдительствуют ее длинные, распущенные по плечам волосы.
Нанесение вреда людям, наказание за незнание, "непосвященность", "немудрость" – типичная функция русалок. Часто они заманивают к себе неопытного человека, чтобы потом защекотать его, зовут, увлекают и искушают красотой. В образе русалки, на наш взгляд, можно усмотреть реализацию традиционного народного представления о том, что красота ущербна, если не подкреплена внутренней сущностью. Внешняя красота без внутренней гармонии, любви и добра – никчемна, бесполезна.
По замечанию Д. К. Зеленина, русалки "иногда покидают свое обычное местопребывание – реку, посещают некоторые дома и поселяют в семье раздор" [Зеленин 1995: 204]. Приведем текст с близким мотивом из наших материалов: "Сидела моя свекровь дома, вдруг слышит – стучатся в окно. Открываю, говорит, смотрю – моя напарница, на работу меня зовет. Я пошла, а там говорят, что меня не вызывали. Это, значит, русалка была, потому что мы у реки жили, приходила на работу наряжаться" (ФА ЧГПУ; зап. Е. Паначевой в 1998 году в г. Миньяре Челябинской обл. от С. Б. Юдиной, 1963 г.р.).
Интересное мнение высказывает один из рассказчиков: "У нас на Урале русалок нет. Ведь они все чаще в чистых водах живут. А у нас в лесах все кикиморы живут. В грязных болотах, где кочки и тина" (ФА ЧГПУ; зап. Е. Коузовой в 1999 году от АВ. Кузнецова, 1974 г.р.). Считается, что кикимора – это русалка, живущая "в заболоченных местах, но не в полях, а в лесах" (ФА ЧГПУ. Колл. 5, № 1), на это указывает и Э. В. Померанцева [Померанцева 1975: 92]. Многие источники отмечают, что кикимора представляет собой разновидность домашнего духа [Славянская мифология 1995: 222–223] "Чаще всего кикимора предстает в виде безобразной, скрюченной старухи маленького роста, подчеркиваются безобразные черты лица" [Путилов 1995: 390]. Это вредоносный дух, не совершающий добрые дела, имеющий зооморфный облик: "они обычно зеленые, тощие, маленького роста" (ФА ЧГПУ. Колл. 5, № 1). Домашняя и болотная кикиморы сходны по внешнему облику и функциям – страшные до отвращения, несущие злое, вредное.
Черт. В уральских записях универсальное воплощение зла представлено комплексным образом черта, беса и дьявола. Данное совмещение унаследовано от древних языческих верований и обновлено христианством. В житейских делах человек уповает на бога, но в душе его, как известно, происходит постоянная борьба высокого и низкого, божеского и звериного, бесовского. Человеческая мудрость, житейский опыт становятся залогом сохранения человеческого в человеке.
Черт может вмешиваться в жизнь человека неожиданно, в любую минуту, он отличается от других демонологических образов тем, что не находит себе места в общей классификации персонажей по месту обитания. Функции черта гораздо шире и разнообразнее, чем поведение природных или домашних духов, хотя он и может их дублировать: например, в быличке о том, как черти в бане тазами гремели (типичная роль банника), или как черт детей нянчит (функция домового).
Черт в быличках всегда несет в себе зло, никогда не выступает в качестве благодетеля, как, например, домовой. С точки зрения носителей фольклорного сознания, таков порядок бытия: зло повсеместно, с ним всегда приходится вступать в борьбу. Нужно соблюдать определенные правила, чтобы не быть побежденным злом. "Там (в тюрьме), говорят, он удавился: черти навещать стали, пугался очень, вот видно и удавился" (ФА ЧГПУ; зап. К. Печеркиной в 1998 году в г. Касли Челябинской обл. от Т. Н. Овчинниковой, 1952 г.р.). Это опасное зло можно победить лишь с помощью мудрости или крестной силы: "Мальчик попросил их, чтобы они принесли крест, потому что черт гоняет его по горе и не отпускает" (ФА ЧГПУ; зап. О. Цивилевой в 1998 году в г. Снежинске Челябинской обл. от И. А. Селиванова, 1937 г.р.).
Функционирование черта в разных жанрах фольклорной прозы определяет неоднозначность этого образа. Устные рассказы о черте делятся на две жанровые группы: 1) легенды и предания о черте как искусителе, носителе злого начала и 2) сказки и анекдоты о глупом черте.
Образ черта, широко распространенный в быличках, в легендах выполняет функции универсального воплощения зла. Так, именно посредством косвенного упоминания данного образа в одном из уральских текстов ("чертово яблоко") обозначено отношение старообрядцев к неприемлемому для них продукту – картофелю: "…брат с сестрой схлестнулись, поимели сношение. И из-за этого умерли. Их вместе в одну могилу схоронили. И говорят: "Как сука с кобелем". И выросла на этой могиле картофка. Про нее стал народ говорить: "Чертово яблоко" (АЛ; зап. В. П. Бирюковым в 1943 году в д. Мыльниково Шадринского р-на Курганской обл. от Х. Д. Воробьевой, 1876 г.р.).
Как и в волшебной сказке, черт в сказке социально-бытовой не является исконным персонажем: за ним скрывается образ, восходящий к древним тотемическим представлениям. Возможность подобного сближения объяснена Д. К. Зелениным: "когда на смену былых тотемов появились новые демоны, то образы этих последних естественно должны были контаминироваться со своими предшественниками – тотемами, память о которых исчезла далеко не сразу" [Зеленин 1936].
Мотив покровительства тотема, в частности, обнаруживается в современной записи сказки "Золотой топор" (729) (ФА ЧГПУ; зап. А. Огаровой в 1996 году в г. Златоусте от З. А. Калетинской, 1926 г.р.). Черт проявляет заботу о мужике, которого постигла неудача: "Что мужик, плачешь?" – "Топор, батюшка, уронил". После троекратного испытания мужика черт не только возвращает ему утерянное, но и вознаграждает его за честность.
Оппонентом черта в сказочном тексте традиционно выступает солдат. Так, в уральской сказке "Солдат и черт" ("Черт на часах", 1166*) герои заключают договор, по которому черт вместо солдата остается служить, а взамен получает его душу. Роль солдата оказывается для черта невыносимой: каждый день он терпит наказания за нерадивость ("все у него по форме, одного нет: не крест-накрест ремки на груди, и все на одном плече"). Спустя год, солдат возвращается, чтобы сменить черта, а "тот и про душу забыл: как завидел, все с себя долой. Ну вас, говорит, с вашей и службой-то солдатской! Как это вы терпите? И убежал" (ФА ЧГПУ; зап. Н. Курко в 1997 году в пос. Полевом Сосновского р-на Челябинской обл. от Р. П. Ведерниковой, 1929 г.р.). В тексте сказки воплощена мудрость народная: лишь терпение человека, любовь к людям и доброта позволяют ему выдержать все жизненные испытания.
Чаще всего солдат в сказках выступает в роли активного противника черта. Так, в уральской сказке начала века "Солдат учит чертей" (-1166 ***) герой изгоняет чертей из брошенного людьми дома. В некоторых уральских сказках образ черта может быть замещен разбойниками. Это относится, в частности, к тексту из сборника Д. К. Зеленина "Бесстрашный солдат" ("Бесстрашный", 326В*), где хитрый солдат изгоняет из дома "непрошеных гостей" [Зеленин 1991: 378–380].
Современные записи уральских сказок демонстрируют продуктивность другого типа замещения образа черта. Семантику нечистой силы принимает на себя служитель церкви. Отмеченная особенность наиболее характерна для популярных сюжетов о неверной жене. Так, например, в тексте "Про нечистую силу" ("Влюбленный поп", 1725) из сборника "Сказки Шадринского края" [Шадринск, 1995] солдат берется выжить из дома не чистый дух, а выгоняет попа, пришедшего к хозяйской жене. Анало гичный прием встречаем в другой сказке из этого сборника "Про по па, дьякона и псаломщика", являющейся контаминацией двух типов сюжета: "Поп, дьякон и дьячок у красавицы" (1730) и "Мужик хоронит трех попов" (1536В). Вариантом подобной сюжетной контаминации служит сказка "Как солдат попов топил" (ФА ЧГПУ; зап. Н. Поповой в 1995 году в с. Крыжановка Чебаркульского р-на Челяб. обл. от М. И. Попова, 1928 г.р.).
В силу объединения в образе черта целого комплекса языческих и христианских представлений о темной, нечистой силе он выступает в сказках в качестве универсального воплощения зла.
Ведьмы и колдуны, с позиций народного сознания, также олицетворяют злое начало. В уральских быличках ведьма – старая женщина, жительница двух миров – живых и мертвых. Ее враждебность по отношению к людям, несоответствие народным идеалам проявляется во многих признаках: "Бабка давно на селе жила. Страшная была очень, всегда одна жила, на самом краю села домик стоял маленький такой. Ворота покосившиеся, весь запущенный, неухоженный. Люди удивлялись, что трава даже вокруг дома этого не росла, одно дерево, листья у него зеленые только самой ранней весной были, а потом желтели сразу. Так все лето желтое дерево и стояло. Говаривали люди, что бабка эта – ведьма" (ФА ЧГПУ; зап. Ю. Благининой в 1999 году в с. Плешаково Челябинской обл. от Л. Д. Виноградовой, 1932 г.р.).
О колдунах известно, что они получают свое знание из книг или по договору с дьяволом. Характерная черта этих персонажей – мстительность: они никому не прощают худого слова, сказанного о них даже за глаза, "ведь им ведомо все, что делается" (ФА ЧГПУ. Колл. 7, № 16).
Особое значение в быличках придается моменту передачи знаний и смерти колдуна. Умирая, колдун должен передать свою науку – тот, кто взял его за руку, моментально перенимает все. Если же колдун или ведьма умирают, ничего не передав, то их кончина необычайно мучительна: "Недалеко от нашего дома колдунья жила, старая уже. Беда в том, что эта колдунья была одолеваема дьяволом, именно он заставлял превращаться и в корову, и в колесо, чтобы забрать души у Ивана и Степана. В то же время она сама никак не могла умереть, потому что ее душа никак не находила способа вылететь из этого дома. Люди догадывались об этом. Как-то большой толпой пришли к ней в дом, выдолбили крышу – и она спокойно умерла, то есть дьявол забрал ее душу" (ФА ЧГПУ; зап. в 1998 году в г. Челябинске от М. В. Белугиной, 1930 г.р.). С позиций народного сознания, связь колдуна с потусторонним миром дает ему возможность отрицательно влиять на людей: вредить на свадьбе, портить скотину, насылать болезни и т. п. Характер и степень воздействия на человека определяются силой колдуна и его желанием, но мера воздействия зависит и от противостояния жертвы.
Распространены былички о порче, которую наводят колдуны. Порча и иные несчастья часто насылаются на человека через поклад – специально наговоренные предметы, которые подбрасываются в дом или закапываются рядом с ним. Покладом может быть любая обычная вещь, в нашем архиве – игла и гвоздь (ФА ЧГПУ. Колл. 7, № 2, 4, 6), иногда как бы случайно оброненная.
Если неопытный человек брал ее, да еще успевал каким-то образом использовать, это грозило самыми страшными страданиями, часто приводило к смерти. Избавиться от порчи можно, обладая специальным знанием: "Она вдруг стала болеть, никак ее вылечить не могли. И вот в своей постели она обнаружила иглу. Подумав, что это сглаз, она выкинула ее на мусорку. Пришла к соседке, которая была значительно ее старше, и рассказала ей все. Соседка наказала иглу отыскать, бросить в печь и заметила, что если ей желали зла, то в печи поднимется вой и придет человек, который против нее это затеял. Подруга так и сделала. В печи поднялся вой, пришла ее давняя подруга, знакомая, которая во всем созналась" (ФА ЧГПУ; зап. в 1998 году в г. Пласте Челябинской обл. от Р. И. Фист, 1947 г.р.).
Мертвецы в быличках также ассоциируются с недобрым началом. По народным представлениям, существует два типа покойников: умершие "своей" смертью, по старости, и заложные покойники, умершие "неестественной" смертью: убитые, самоубийцы, погибшие в результате несчастного случая, некрещеные дети, колдуны и ведьмы. Такие мертвецы сближались с нечистой силой и были способны бродить по ночам и вредить людям. В основном покойники навещают, чтобы забрать с собой на "тот свет", потому "общаться" с ними нельзя: "Кое-как по кочкам добрался до кладбища и хотел обратно пойти, смотрю в метрах трех передо мной такая мерзкая, длинная, прозрачная фигура. Ручища вытянула, на месте стоит" (ФА ЧГПУ; зап. Ю. Кизялите в 2001 году в д. Дулино от Д. А. Петрова, 1979 г.р.).
"Все заложные покойники находятся в полном распоряжении нечистой силы; <…> вот почему и все действия таких покойников направлены ко вреду человека" [Зеленин 1994: 232]. Злое начало неявно выражено в современных представлениях, хотя такие примеры тоже есть: "Когда сын Василий умер, он ей часто являлся, гостинцы все приносил. Женщина обрадуется, пойдет к соседке, все расскажет: и как сын приносил, и как под подушку конфеты его складывала. Соседка ее за руку и в дом, подушку поднимают, а там овечьи говешки вместо конфет" (ФА ЧГПУ; зап. О. Благининой в 2000 году в с. Аландском от В. И. Дорохиной, 1926 г.р.). Интерес к непознаваемой смерти обусловливает активное бытование быличек о мертвецах, круг их мотивов узок и связан в основном с семейными отношениями.
В социально-бытовых сказках проявление константы софийности связано с осмыслением жизненных ситуаций, участники которых могут быть сведены к нескольким знаковым оппозициям: социальным (мужик – барин, мужик – купец, мужик – поп) или бытовым, внутрисемейным (мужик – баба/глупая жена).
Конфликт в социально-бытовой сказке чаще всего доводится до своего предела, до нелепости, до абсурда. "Сгущение" внутри обозримого пространства и времени множества несуразиц и составляет специфику вымысла в сказках данной жанровой разновидности. Сочетание, сближение в повествовании реального и нереального, действительного и фантастического, современного и архаического порождает смех, как правило, сатирический.
Наиболее древний слой сказок социально-бытовой разновидности составляют сюжеты о "дурнях". Центральный персонаж подобных сказок совершает поступки, основанные либо на буквальном понимании смысла сказанного другими, либо на неразличении причины и следствия, рода и вида, предшествующего и последующего событий. Такое поведение героя объясняется особенностями первобытного мышления, к которому оно по своей природе и восходит, но позднее актуализируется противпоставление по линии мудрость – дурость, посвященность – непосвященность.
Так, например в уральской сказке "Дурень", соответствующей типу сюжета "Дурак женится" (1685) у героя "была жена", но "свадьбы не играли": "до тех пор свадьбы не будет, пока он [жених. – И.Г.] не сделает чего чередом". Желая выбраться из нужды, дурень принимает от своего бра та помощь, но каждый раз поступает невпопад: капусту кладет в по мойное ведро, шубу рубит и бросает в кадку, служанку вешает на крюк, кошку сажает прясть, корову поит молоком. Наконец, жених де лает все как надо, и наступает время свадьбы. Однако кажущееся выправление дурня оборачивается очередной нелепостью: вместо пирогов он съедает котят, а потом чуть не убивает мужика (ФА ЧГПУ; зап. А. Логачевой в 1996 году в п. Северные Печи Челябинской обл. от Н. А. Гибадулиной, 1926 г.р.). Перед нами демифологизированный древний сюжет, восходящий к обряду посвящения, главное действующее лицо которого впадает в ритуальное безумие, одержим духом и в связи с этим наделен особыми способностями, выделяющими его из ряда обычных людей (см.: [Юдин 1977]).
Константа софийности своеобразно представлена в уральской сказке "Акулина" [Сказки Шадринского края 1995: 101–103]. Героиня сказки не соблюдает ритуала земледельческих обрядов [Русский народ 1996: 80], обнаруживает незнание последовательности хозяйственных работ: "Откуда надо начинать жать? Маменька с Иваном ничё не сказали…"; жать начинает с центра поля ("с середины пшеницы"), не завершает начатое. Подобное несоблюдение традиций, а также внешний облик героини: "голову никогда не чесала, ходила растрепой, волос длинной, как взобьется, она так и ходит" – выказывают ее близость к бесовскому роду. Как известно, распущенные волосы у восточных славян считались характерным признаком женских персонажей нечистой силы: русалок, вил, самовил, ведьм, чумы и пр. [Славянская мифология 1995: 107].
Поворотным моментом в судьбе героини сказки оказывается эпизод ее сна. В соответствии с особенностями мифологического сознания, которому свойствен многослойный изоморфизм пространства и времени [Мифы народов мира Т.2 670], сон героя сопряжен с переходом в "другое" пространство и часто влечет за собой изменение внешнего облика персонажа. Сама смерть героя может рассматриваться как проявление состояния сна. Не случайно поэтому В. Я. Пропп писал: "умирая, человек теряет свои личные свойства и признаки и становится неузнаваемым" [Пропп 1946: 301–302].