Начиная с пионерской работы Барбары Леннквист хлебниковедение не перестает в него всматриваться. Оно замечает в нем многое, включая оригинальное мировидение, цитату из пушкинского "Пророка" (1826) и "звериное число" из Откровения Иоанна Богослова. Не замечает оно только символистского скелета, спрятанного в этом всё еще ученическом шкафу.
Каков же этот скелет? Начнем с заглавия. "Числа" и его разновидности – "Семь", "Восемь", "Тринадцать", "Звериное число", "Змеиное число" и др. – вошли в символистский репертуар, по-видимому, благодаря авторитету Брюсова, в 1898 году написавшему свои "Числа" (π. 1898):
Не только в жизни богов и демонов раскрывается могущество числа.
Пифагор
Мечтатели, сибиллы и пророки
Дорогами, запретными для мысли,
Проникли – вне сознания – далеко,
Туда, где светят царственные числа. <…>Вам поклоняюсь, вас желаю, числа!
Свободные, бесплотные, как тени,
Вы радугой связующей повисли
К раздумиям с вершины вдохновенья![Брюсов 1973–1975, 1: 133].
"Числа" Брюсова in nuce содержат всю нумерологию Хлебникова. Они оснащены и ссылкой на Пифагора, и мотивом чисел, правящих миром (оттого числа царственные), и набором жизнетворческих ролей для математика (ср.: сивилла и пророк). Что касается пророческого самообраза, то Хлебников выразил соответствующий смысл пушкинской фразеологией, а именно вещими зеницами. Написанием "Чисел" и еще ряда математических стихотворений Брюсов получил признание как тонкий знаток нумерологического письма, и Андрей Белый в цикле "Брюсов. Сюита", точнее, во втором его стихотворении "Грустен взор. Сюртук застегнут…" (1904–1929), набросал общую для себя и Брюсова программу символистского познания мира так:
Неизвестную туманность
Нам откроет астроном: -Мира каменная данность
Мысль, стверженная числом.В строфах – рифмы, в рифмах – мысли
Созидают бытие:Смысли, сформулируй, счисли, -
Стань во царствие твое!Числа, рифмы, сочетанья
Образов и слов, поэт, -Становленья, расставанья
Всех вселенных, всех планет!Все лишь символ… Кто ты? Где ты?.. <…>
С быстротою метеора
Оборвавшийся к нам маг[Белый 2006, 2: 311].
"Числа" (п. 1903) Зинаиды Гиппиус предвещают еще один мотив хлебниковской нумерологии. Он, правда, представлен не в разбираемом тексте, а в ряде других. Речь идет об уравнении, связавшем трех единомышленников датами их рождения. Так, стихотворение Гиппиус строится на том, что Дмитрий Мережковский появился на свет 2 августа, она – 8 ноября, а Дмитрий Философов – 26 марта (все даты – по ст. ст.):
Бездонного, предчувственного смысла
И благодатной мудрости полны,
Как имена вторые, – нам даны
Божественные числа.И день, когда родимся, налагает
На нас печать заветного числа;
До смерти наши мысли и дела
Оно сопровождает.И между числами – меж именами -
То близость, то сплетенье, то разлад. <…>В одеждах одинаковых нас трое.
Как знак различия и общности, легло
На ткани алой – белое число,
Для каждого – родное.Наш первый – 2. Второй, с ним, повторяясь,
Свое, для третьего, прибавил – 6.
И вот, в обоих первых – третий есть,
Из сложности рождаясь.Пусть нет узла – его в себе мы носим.
Никто сплетенных чисел не рассек.
А числа, нас связавшие навек, -
2, 26 и 8[Гиппиус 1999: 128–129].
Попутно отмечу, что, взяв за основу такого рода абстрактные формулы, Хлебников насыщает их конкретными деталями своей жизни:
"Уравнение моей жизни: я родился 28 октября 1885 + 3+ 3= 3 ноября 1921 я предсказал в "Красной звезде" в Баку Советское Правительство. 17 декабря 1920 = 2 × 3 – 317 выбран председателем Земного Шара на 3+ 3– 3 – 48.
20 / XII 1915 от <рождения> или 2 × 3 – 3 в день Цусимы задумал мыслью победить государство" (Из записных книжек, [ХлСП, 3: 268]).
В точности следует "Числам" Гиппиус нумерологический "веник" Хлебникова, соединивший его и трех собратьев по кубофутуризму датами рождений:
Отмечу еще, что та теоретическая канва, которую Григорьев предлагает для описания Хлебникова, релевантна для Гиппиус и ряда других символистов.
"Существуют ли правила дружбы? Я, Маяковский, Каменский, Бурлюк может быть не были друзьями в нежном смысле, но судьба сплела из этих имен один веник" и т. д. (Из записных книжек, [ХлСП, 5: 269]).
С одноименным хлебниковским стихотворением "Числа" Гиппиус перекликаются не только заглавием, но также материализацией чисел и мотивом одевания (правда, у Гиппиус одежды – атрибут людей).
Было у Гиппиус и стихотворение "13" (1903):
И, чтоб везде разрушить чет, -
Из всех союзов и слияний,
Сплетений, смесей, сочетаний -
Тринадцать Дьявол создает.Он любит числами играть.
От века ненавидя вечность, -
Позорит 8 – бесконечность, -
Сливая с ним пустое 5.Иль, чтоб тринадцать сотворить, -
Подвижен, радостен и зорок, -
Покорной парою пятерок
Он 3 дерзает осквернить.Порой, не брезгуя ничем,
Число звериное хватает
И с ним, с шестью, соединяет
Он легкомысленное 7.И, добиваясь своего,
К двум с десятью он не случайно
В святую ночь беседы тайной
Еще прибавил – одного
[Гиппиус 1999: 129–130].
Тут много от будущей топики Хлебникова. Это, в первую очередь, чет и нечет; составление одного числа из других; и 13 апостолов – как отдаленное предвестие 317 Председателей земного шара. В продолжение гип-пиусовских "Чисел" и "13" в "Числах" Хлебникова звериное число 666 появляется прикрытым звериными шкурами, в чем можно видеть парономасию и метафору. Затем от звериных шкур поэт переходит к картинам дикой природы.
До Хлебникова в русской модернистской поэзии чемпионом-нумерологом был Бальмонт. Уже в его программном стихотворении "Будем как Солнце! Забудем о том…" (сб. "Будем как солнце", 1902) звучит гимн числам: <…> нас манит число роковое / В Вечность <…> [Бальмонт 2010, 1:316]. Кстати, подобных программных высказываний немало и у Хлебникова, но только на фоне приводимого топоса их авангардное звучание перестает ощущаться.
В нумерологическую копилку Хлебникова как автора "Чисел" наверняка попали и бальмонтовские коромысла, в двух разных стихотворениях поставленные в пару к числам. Пара эта образована не только благодаря сюжету, но и (внутренней) рифме. В одном случае это – ‘стрекоза’, ср. "Коромысло" (сб. "Только Любовь", 1903):
Коромысло, коромысло,
С нежными крылами <…>Прилетает, улетает
В ласковой лазури.
Для него она рождает
Блески, а не бури.Коромысло, коромысло,
Почему мы пленны?
Если б знать, какие числа
Для тебя священны.Наши числа приковали
Нас к земле угрюмой.
И в просторах вольной дали
Мы скользим лишь думой[Бальмонт 2010, 2: ЗЗ].
В другом же, "Люди Солнце разлюбили, надо к солнцу их вернуть…", открывающим сб. "Литургия красоты" (п. 1904/1905), – ‘созвездие’, то ли Большая медведица, то ли рычаг "Весов":
В тюрьмах дум своих, в сцепленьи зданий-склепов, слов-могил
Позабыли о теченьи Чисел, Вечности, Светил.Но качнулось коромысло золотое в Небесах,
Мысли Неба, Звезды-Числа, брызнув, светят здесь в словах.Здесь мои избрали строки, пали в мой журчащий стих,
Чтоб звенели в нём намёки всех колодцев неземных[Бальмонт 2010, 2: 111].
Попутно отмечу еще один релевантный прецедент интересующего нас соединения чисел с коромыслами, одновременно сюжетного и рифменного, – "Созвездия" (1908) Максимилиана Волошина. Это стихотворение восходит к Гете, на что указывает его эпиграф, ср.:
Так силы небесные нисходят и всходят, простирая друг другу золотые бадьи.
Гёте
Звенят Весы и клонят коромысла.
Нисходит вниз, возносится бадья…
Часы идут, сменяя в небе числа,
Пути миров чертя вкруг остия.Струится ночь. Журчит и плачет влага.
Ладья скользит вдоль тёмных берегов <…>Все имена, все славы, все победы
Сплетались там в мерцаниях огней.
Над головой жемчужной Андромеды
Чертил круги сверкающий Персей[Волошин 2003: 115–116].
В рамках заданной Бальмонтом и Волошиным парадигмы в недозарифмованных хлебниковских "Числах" числа и коромысла образуют одну из трех рифменных пар. Кроме того, пляской коромысла, наряду с другими символистскими образами – в частности, качелями, поэт придал своему закону времени художественное обличье: пляска коромысла вторит движению хребта вселенной как управляемая теми же числовыми ритмами. При этом коромысло можно понимать трояко. Если это утварь’, то тогда оно не только имеет конфигурацию, близкую к хребту, но также соотносится с ним метонимически. Если же это ‘стрекоза’, то тогда изоморфность с хребтом пропадает, однако взамен появляется отсылка к бальмонтовскому "Коромыслу" – кстати, повлиявшему на хлебниковское "Зверь + число" (1915): Когда мерцает в дыме сел / Сверкнувший синим коромысел /<…>// Огляните чисел лом. / Ведь уже трепещет буря, / Полупоймана числом [ХлТ: 100]. При интерпретации коромысла в звездном коде интертекстуальная привязка к Бальмонту тоже сохраняется, а кроме того, появляется привязка к Волошину. Возможно и четвертое прочтение коромысла, при котором все три его предметные референции (с привязанными к ним бальмонтовскими интертекстами) оказываются наложенными друг на друга.
Еще одним претекстом "Чисел" Хлебникова можно считать бальмонтовские "Числа" (сб. "Зарево зорь", π. 1912), с нумерацией в пределах 10:
Ты знаешь: 8 есть число
Того, чье имя – Вечность.
Направь ладью, возьми весло,
Путь чисел – бесконечность.Лик чисел – звездный небосвод,
Там числа в звездной пляске.
Растет их многозвездный счет,
Заданью нет развязки.Задача чисел – тайну плесть,
Сквозную сложность сеток.
И 2, и 3, и 5, и 6
Суть вехи для отметок.В веках раскинутое 7,
Во все концы 4,
Ведут к рассвету через темь,
К углам устоя в мире.Сложи – и 8 пред тобой
Являет лик змеиный,
Как дух в пустыне голубой,
Над нашей дольней глиной.Из глины – красный лик, Адам,
Двоякий образ – Ева.
Весь Мир есть сад, что отдан нам,
Направо и налево.И восьмииногий нам паук,
Чтоб лик явить загадок,
Из паутины создал круг,
Весь полный тонких радуг