[Бальмонт 1912: 130–131].
Общими для двух поэтов являются: змеиная образность; тайна, сопровождающая число; и рифма числа: коромысло.
Зоометафорика, примененная Хлебниковым для чисел, тоже укоренена в символистских сочинениях. В интертекстуальную параллель к хлебниковским "Числам" просится, например, "Цифра 2" (п. 1906) Людмилы Вилькиной, где двойником, или, точнее, образной репрезентацией графического написания цифры 2, сделан лебедь:
Средь чисел всех милей мне цифра – два.
То – лебедь белая средь темных знаков,
Цветок душистый средь поникших злаков,
На длинном теле сфинкса голова.Земля и небо – оба естества -
В ней слиты тайной всех лучей и мраков.
Она – обетованье вечных браков,
И там, где дышит жизнь, она жива.В ней таинство зачатья и порока,
В ней отдых от единого добра,
В ней веры и сомнения игра,
В ней пестрый шум и разноцветность рока.Она – достойный образ божества,
Языческая лебедь – цифра два[Вилькина 1908: 26–28].
С хлебниковским стихотворением "Цифра 2" сближается еще и перетеканием числовой – научной – тематики в языческую.
У символистов число правит миром абстрактно, ср. "Перебои" (1905) Гиппиус:
И опять болит душа,
И опять над ней закон
Чисел, сроков и времен[Гиппиус 1999: 156],
чем, кстати, поддерживается русская традиция, идущая из XVIII века, состоящая в том, чтобы упоминать числа через запятую с мерами и весами. Хлебников, напротив, мыслит конкретными проекциями чисел, или вещеобразно, как сказано в "Числах" по другому поводу, а в "Зангези" как раз по этому (Запах вещей числовой [ХлТ: 489]). Но даже и тут не обходится без обращения к символистским прецедентам. Из еще не отмеченных – троп века как зубы, модифицирующий брюсовское представление веков и цивилизаций нанизанными на одну нитку, т. е. образующими единый ряд, из "Фонариков" (1904):
Столетия – фонарики! о, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме! <…>
Ассирия! Ассирия! мне мимо не пройти!
Хочу полюбоваться я на твой багряный свет:
Цветы в крови, трава в крови, и в небе красный след.
А вот гирлянда желтая квадратных фонарей.
Египет! сила странная в неяркости твоей! <…>
Но что горит высоко там и что слепит мой взор?
Над озером, о Индия, застыл твой метеор. <…>
Но вам молюсь, безвестные! еще в ночной тени
Сокрытые, не жившие, грядущие огни![Брюсов 1973–1975, 1: 435–436].
В "Числах" Хлебникова не ложится на символистские модели, а потому остается загадочным, только уравнение с Я, поделенным на единицу. Возможно, перед нами операция типа извлечения из себя мнимого числа. Согласно остроумным комментариям Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова в [ХлСС, 1: 487], тире перед единицей можно прочитывать не синтаксически, а как ‘минус’; тем самым речь идет о ‘нет-единице’. Ее также можно прочитывать с опорой на символистский дискурс тайны: скрытое от читателя, оно попадает в интеллектуальное поле зрения лирического героя как обладающего зрением пророка.
В разборе "Чисел" стоит вспомнить еще и о том, что в русской поэтической традиции единица символизировала Бога и человека как индивидуальность.
Примером, когда единица соотносилась с Богом, может служить "Истина" (1810, п. 1811) Г. Р. Державина:
Источник всех начал, зерно
Понятий, мыслей, чувств высоких,
Среда и корень тайн глубоких,
Отколь и кем все создано,
Числ содержательница счета,
Сосференного в твердь сию,
О Истина! о голос Света!
Тебя, бессмертная, пою. <…>О Истина! трилучный свет,
Сый, – бывый, сущий и грядущий!
Прости, что прах, едва ползущий
Смел о Тебе вещать свой бред;
Но Ты, – коль солнцев всех лампада,
Миров начало и конец,
От корней звезд до корней ада
Объемлешь все, – всего Творец! <…>Слиянный в узел блеск денниц,
Божественная лучезарность,
Пространств совокупленна дальность,
Всех единица единиц!
О правость воль неколебимых!
О мера, вес, число всего!
О красота красот всезримых!
О Сердце сердца моего![Державин 1864: 61–64].
Примеры на второе осмысление единицы, которые могли прийти на память Хлебникову, гораздо более многочисленны. Это, прежде всего, знаменитое место из "Евгения Онегина" (1823–1831):
Мы почитаем всех нулями, /А единицами – себя. /Мы все глядим в Наполеоны; / Двуногих тварей миллионы /Для нас орудие одно [Пушкин 1977–1979, 5: 36].
Это и манифест эгофутуристов, которых кубофутуристы относили то к единомышленникам, то к конкурентам:
"АКАДЕМИЯ ЭГОПОЭЗИИ (Вселенский Футуризм)" (1912)
19 Ego 12
Предтечи:
К. М. Фофанов и Мирра Лохвицкая.
СКРИЖАЛИ:
I. Восславление Эгоизма:
1. Единица – Эгоизм.
2. Божество – Единица.
3. Человек – дробь Бога.
4. Рождение – отдробление от Вечности.
5. Жизнь – дробь Вне Вечности.
6. Смерть – воздробление.
7. Человек – Эгоист.
II. Интуиция. Теософия.
III. Мысль до безумия: безумие индивидуально.
IV. Призма стиля – реставрация спектра мысли.
V. Душа – Истина.
РЕКТОРИАТ:
Игорь Северянин
Константин Олимпов (К. К. Фофанов)
Георгий Иванов
Грааль-Арельский" [РФ: 130].
Учитывая ницшеанские установки Хлебникова на замещение собой Бога, единица, фигурирующая в его "Числах", могла транслировать и смысл ‘Бог’, и особенно смысл ‘человеческое эго’, и, как это делалось эго-футуристами, более сложный смысл: ‘человеческое эго – единица, перенимающая полномочия Бога, чей традиционный символ – единица’.
Есть у уравнения с единицей и "я", выстраиваемого в "Числах", и еще одно интертекстуальное измерение – толстовское, о чем см. параграф 4.2.1.
Таким образом, нумерологические произведения Хлебникова типа "Чисел", рассмотренные на фоне современной им художественной нумерологии, приоткрывают свою зависимость от русских символистов, досконально разработавших дискурс числа.
4. Нумерологическая историософия Хлебникова и ее истоки: от Льва Толстого до символистов
4.1. Историософия Вл. Соловьева и символистов в нумерологическом преломлении Хлебникова
Для своего нумерологического дискурса Хлебников позаимствовал из символистской поэзии еще и историософию, редуцировав ее до хронологии. Тот общий принцип, что числа правят судьбами народов, до Хлебникова заявил Брюсов в стихотворении "Замкнутые" (1900–1901):
Грядущий Город-дом являлся предо мной. / Приют земных племен, размеченный по числам, / Обязан жизнию (машина из машин!) / Колесам, блокам, коромыслам[Брюсов 1973–1975, 1:265].
Хлебникову оставалось конкретизировать судьбы народов до войн, а дальше наполнить эту символистскую формулу конкретным содержанием: военными датами.
4.1.1. Восток νs Запад. История по Хлебникову движется волнами: то Запад восстает на Восток, то Восток на Запад. Это "знание" он почерпнул из "Панмонголизма" (1894) Владимира Соловьева:
Когда в растленной Византии / Остыл Божественный алтарь /<…>// Тогда он поднял от Востока / Народ безвестный и чужой, / И под орудьем тяжким рока / Во прах склонился Рим второй. /<…>// О Русь! забудь былую славу: / Орёл двуглавый сокрушён, / И жёлтым детям на забаву / Даны клочки твоих знамён. /<…>// И третий Рим лежит во прахе, / А уж четвёртому не быть [Соловьев 1974: 104–105].
Как известно, Соловьев, вообразивший Россию полем сражения Запада и Востока, заложил мощную традицию. Соответствующий мотив в дальнейшем окрасил и "Петербург" Андрея Белого (первая редакция – 1911–1913; из трилогии "Восток или Запад"), и прореволюционных "Скифов" (1918) Александра Блока. Блок углубил соловьевскую дилемму полузападности-полувосточности России до формулы нам внятно все. Обладая западным даром к числам и видениям, русские, тем не менее, угрожают Западу своею азиатской рожей:
Мы, как послушные холопы, / Держали щит меж двух враждебных рас / Монголов и Европы! /<…> // Мы любим всё – и жар холодных числ, / И дар божественных видений /<…> // Мы широко по дебрям и лесам / Перед Европою пригожей / Расступимся! Мы обернемся к вам/ Своею азиатской рожей! [Блок 1997-…, 5: 77–79].
Превращая противоборство Востока и Запада в универсальный мировой закон, Хлебников подчиняет его ритму "вечного возвращения" Ницше. Из пары Запад vs Восток Хлебников выбирает Восток. При этом символистам он приписывает страх перед Востоком / Азией, а будетлянам – дух азиатов-триумфаторов (см. "! Будетлянский" в параграфе 2). Русская цивилизация, согласно Хлебникову, не знает дилеммы Запад – Восток, поскольку совершенно самобытна, а в том случае, если интеллигенция ориентируется на Запад, она не живет своей жизнью. Что же касается ореола пророка, которым русские писатели наделили своих соотечественников, то его Хлебников апроприирует для себя.
Судя по "Зангези", Соловьев для Хлебникова и дальше оставался неразвенчанным авторитетом. Конкретно в этом произведении он упоминается в связи с положенной в основу "Панмонголизма" формулой "Москва – третий Рим" и картинами сражений Запада и Востока на русских территориях:
И если Востока орда / Улицы Рима ограбила., /<…>/ Через два раза в одиннадцатой три / Выросла снова гора черепов / Битвы в полях Куликова – / Это Москва переписывала набело / Чернилами первых побед / Первого Рима судьбы черновик. / <…>/ Выросла в шлеме сугробов Москва., / Сказала Востоку: "Ни шагу!" / Чем Куликово было татарам, / Тем грозный Мукден был для русских. / В очках ученого пророка / Его видал за письменным столом / Владимир Соловьев. / <…>/ Проволока мира – число./<…>/Востока и Запада волны/ Сменяются степенью трех [ХлТ: 491–493].
Соловьеву здесь щедро отдано предвидение Мукдена – на том основании, что в "Панмонголизме" и "Краткой повести об антихристе" (п. 1900; из "Трех разговоров") тот показал опасность Азии, все более сплачивающейся под эгидой панмонголизма, для России и Европы, ср. "Панмонголизм":
От вод малайских до Алтая / Вожди с восточных островов / У стен поникшего Китая / Собрали тьмы своих полков. II Как саранча, неисчислимы / И ненасытны, как она, / Нездешней силою хранимы, / Идут на север племена [Соловьев 1974:104–105].
Русско-японская война, случившаяся уже после смерти Соловьева, подтвердила его правоту, и общественное мнение окружило имя поэта-философа тем пророческим ореолом, на который претендовал и Хлебников.
4.1.2. Пробег по цивилизациям. Нумерологический дискурс Хлебникова организован как быстрый пробег по разным цивилизациям, ср. "Нашу основу":
"Мы знаем про гаммы индусскую, китайскую, эллинскую… "[З]аконы Наполеона вышли в свет через 317 X 4 после законов Юстиниана – 533 год… [Д]ве империи, Германская – 1871 год, и Римская – 31 год, основаны через 317x6 одна после другой… Русско-японская война 1905 года была через 317 лет после Англо-испанской войны 1588 года" [ХлТ: 629].
Такой моделью русская поэзия была обязана Брюсову, ср. его "Фонарики", процитированные в параграфе 3.4. Ей следовали многие, включая Бальмонта, который в "Трех странах" (сб. "Литургия красоты. Стихийные гимны", 1905) пользуется готовым набором цивилизаций из "Фонариков" – Ассирией, Египтом и Индией:
Превратить народ могучий в восходящестъ плит, / Быть создателем загадок, сфинксом Пирамид, / Я, достигши граней в тайнах, обратиться в пыль, – / О, Египет, эту сказку ты явил как быль [Бальмонт 1905: 7] и т. д.
Нововведением Хлебникова стала подстановка знаковых событий на место знаковых картин и поиски единых законов, управляющих историей.
4.1.3. Историософия, редуцированная до хронологии. Даты – наиболее элементарное наполнение историософии. Для работы с ними достаточно поверхностного знакомства с цивилизациями, хотя бы по массовой книжной продукции Брокгауза и Эфрона. И вообще, трудно не признать правоту Г. О. Винокура, который хлебниковскую трактовку истории мотивировал так:
"Философски он ненавидел историю… История – это разные эпохи… культуры… государства и… языки. Но Хлебников видел только одну общую культуру, одно человечество, одну литературу, один… язык" [Винокур 2000b: 207].
Историософия, редуцированная до чисел, занимает особое место в культуре Серебряного века. Познаниями Соловьева (профессионального философа), Брюсова (историка), Вячеслава Иванова (филолога-классика), Бальмонта (знатока многих цивилизаций и путешественника по экзотическим странам), Кузмина (с тремя годами консерватории и систематическим самообразованием) или Андрея Белого (сына профессора математики, с солидным университетским и самообразованием) Хлебников, безусловно, не обладал. Дебютировав в символистской среде и заразившись ее интересами и вкусами, он позднее переориентировал свой нумерологический проект на авангардные ценности (такие как "все позволено", апелляцию к будущему, образ сверхчеловека, подменяющего собой Бога-демиурга), а вместе с ними – и на более низкий культурный уровень и массовую аудиторию.