Любимая идея Репина – общинное устройство. Он надеялся когда-нибудь на ее осуществление. Но все-таки это были слова. Дело было в мастерской. А там стояла большая картина, писавшаяся, из-за нехватки холста, на линолеуме, купленном в Куоккале, в магазине возле станции. На картине были бурлаки. Столь неожиданный поворот к старой теме продиктован был желанием самарского купца Павла Шихобалова иметь в своей коллекции полотна знаменитого художника. Ведь волжская тема когда-то сделала имя Репина известным всей России, и не только. Но если бы мог заказчик предполагать, какою будет новая картина… Ее увидят в конце 1917 года. А уже в июле и в последующее время, до конца октября, Репин занят еще писанием портретов Керенского и посла Великобритании сэра Джорджа Бьюкенена.
В Адмиралтействе и в библиотеке Николая II, в Зимнем дворце, где заседало правительство, Репин акварелью и цветными карандашами набрасывал в альбоме с Керенского. Как оказалось, в мастерской "Пенатов" он написал по прежним зарисовкам не один, а два превосходных портрета, пометив их уже 1918 годом. Один он подарил в 1926 году Музею Революции в СССР, другой не так давно вернулся в Россию, правда, на антикварный рынок.
В октябре 1917 года Репин занят еще писанием портрета Бьюкенена в его посольской квартире у Марсова поля. Через несколько лет он вспоминал об этом времени в письме к П. И. Нерадовскому, которого просил разыскать потерявшееся изображение английского посла: "Заканчивать портрет пришлось осенью: дни становились короче, а главное темнее – а у меня введены были в картину солнечные рефлексы – к тому же время становилось все беспокойнее. Напр<имер> вчера я удостоился завтракать у Бьюкенена вместе с нашими молодыми министрами – Терещенко и Третьяковым, а сегодня они уже арестованы и сидят в крепости… И после завтрака уже не сидят в будуаре, в обществе дам <…> за кофе, а посол уже очень озабочен и собирается к отъезду в Лондон, распродает свою мебель, отправляет картины и пр. <…> Сеансы прекратились". Такая вот простодушная зарисовка октябрьского переворота.
Но Репин не так прост. 26 октября он пишет сыну, живущему в соседнем доме, в "Пенатах", записку, в которой объясняет, что не стоит торопиться принимать финское гражданство (уже ясно, что Финляндия отделится от России), потому что положение может измениться, а сейчас это "не по-дружески с Русью". И в этот же день Репин благодарит И. И. Горбунова-Посадова за его книжку стихов "Война". "Как бы я желал, чтобы последняя песня "Бойцам за всемирное братство" была бы положена на музыку и чтобы из этого вышло нечто подобное "Марсельезе" Руже де Лиля! <…> И может ли быть назначение музыканта – создать народный гимн и в нашу эпоху, что может быть роднее свободному сердцу".
В мастерской "Пенатов" между тем не прекращается работа. Репин хочет показать, наконец, "Крестный ход в дубовом лесу", начатый еще сорок лет назад и неоднократно переписанный. Вместе с тем, в середине октября он предлагает правлению ТПХВ, ввиду "неопределенности наших устоев", отложить на год выставку. "Во всяком случае я с Вами не намерен и не было поводов разрывать. "Крестный ход" мой все еще не окончен. И когда будет доведен до приличного вида, будет выставлен у Вас, на выставке здесь (в Петрограде) <…>". Он, как и другие, не знал еще, что сбыться этому не суждено.
Однако 24 ноября, то есть через месяц после переворота, в фойе Михайловского театра состоялось чествование Репина. Отмечалось с опозданием 45-летие его художественной деятельности, устроенное "Общиной художников".
В ответ на приветствие Репин сказал: "Лучшей памятью обо мне было бы открытие у меня на родине, в Чугуеве, Делового двора". Он считает, что теперь нужно создавать целые "деловые города", чтобы принять возвращающихся с фронта, четыре года мучившихся в окопах солдат.
На другой день в письме к И. С. Розенбергу, повторив мысль о Деловых дворах, Репин заявляет: "Я в настоящее время готовлюсь к Передвижной выставке. Предполагаю выставить пять вещей.
1-е большая картина 4½×2½ арш<ин>. Это вариант картины "Бурлаки на Волге", только фигура первого бурлака исполнена по старому этюду 1870 года и еще одна фигура – старая, все остальное, начиная с пейзажа-фона картины – все другое. Сцена уже в ¾-ти (в первой была почти в профиль), небо готовится к буре; простору больше.
2-я – Дезертир – молодой солдатик, не из "сознательных".
3 – портрет карикатуриста Ре-Ми; не тот, что у "Общинников" выставлен, а другой.
4 – Портрет г-жи Кл. Ф. Лемерсье (галерея выставок в Москве).
5 – Портрет нашей учительницы французского языка А. Ривуар. Благодарю Бога, что еще настолько здоров, что могу работать".
А. Ростиславов успел еще поместить в журнале "Аполлон", 1917, № 8-10, <с> 88 небольшую рецензию: "На осенней передвижной выставке <…> сенсацию производили работы Репина <…> на линолеуме. Благодаря узору, проступавшему даже под густым слоем краски, художественные результаты ужасны, особенно в большой картине "Быдло империализма", слабом варианте "Бурлаков". Зато обычная репинская лепка и сила света сказалась в портрете Ре-Ми".
В феврале выставка переехала в Москву, и какой-то аноним прислал Репину открытку с мерзейшим текстом по поводу необычного названия новых "Бурлаков".
Репин отвечает анониму, что он вовсе не в поводу у революции, если назвал картину "Быдло империализма", и считает название удачным. Он поясняет: ""Быдло" – слово польское, оно разумеет оскотевшего раба, сведенного на животные отправления. <…> Быдло глубоко развращенное существо: постоянно соприкасаясь с полицией, оно усваивает ее способности хищничать по-волчьи, подхалимствовать, но быстро приходить к расправе над своими господами, если они ослабеют.
Традиционная задача империи – воспитывать своих подданных в постоянном унижении, невежестве, побоях и безволии автоматов.
А мой аноним так еще живет тем режимом <…> взволнованно печалится об искусстве этот, по всей вероятности, бывший полицейский цензор. <…>
Мой печальник о русском искусстве боится повода – революции в искусстве. Но ведь революция есть пропасть, через которую необходимо только перейти к республике. И тут, в будущем, представляется большое грандиозное дело искусства. Вспомним только: Афины, Венецию – да и всю Италию (почти федеративную), Голландию и др. <…>
А в заключение своего длинного возражения я скажу похвальное слово Русской республике за некоторые проявления. 1-е нищенство, наше вековечное нищенство исчезло <…> А как скоро привилось равенство!.. Достоинство! Никакого подхалимства!! – как не бывало – это чудо!!
Большая перемена уже в это короткое время <…>. Республика так заметно подбодрила и уже облагородила улицы. Все ходят быстро, торопятся по делам. Куда девалась прежняя лень, апатия. <…>
"Обидно за русское искусство" – изрек критик-аноним. Да, тут есть правда.
В Академии художеств, в зале Совета собирается уже более года Союз деятелей пластических искусств. Я думал, что собравшиеся будут действительно решать будущие судьбы искусства, по существу предмета; но оказалось – главная тема собравшихся была бюрократическая постановка искусства, его зависимости от общего строя – построить министерство искусств и сделаться министрами, чтобы организовать новые методы взглядов, переоценки оценок. Говорили по-новому о равенствах всех искусств и ремесел. Я попробовал просить объяснений понятия равенства в искусствах, но, не будучи в состоянии понять их, вполне логически по страстной речи оратора, я удалился. Мне показалось таким отсталым недомыслием их усилие переоценить искусство, которого эти дилетанты совсем не знают".
В этом письме есть все, и упования, и разочарования, и "пропасть", и республика, и человеческое достоинство, но и "оскотевшие рабы". А на картине – скотское стадо. То есть восхищение и надежды только в словах, а в жизни то, что на полотне, и что устрашающе близко.
6 декабря Финляндский сейм принял декларацию об объявлении Финляндии независимым государством.
Совнарком РСФСР признал независимость Финляндии 18 декабря, то есть 31-го по новому стилю.
На собрании Академии художеств 19 декабря оглашен проект нового устава. Репин выступил с краткой речью, пожелав, чтобы в новой Академии было побольше дела и поменьше начальства.
1918. 7 апреля н.с. Репин пишет В. И. Репиной в Петроград:
"Прошлый мой приезд в Питер и обратно был так утомителен и огорчителен, что я не скоро еще соберусь испить его горькую чашу мытарств <…> Керосину нет. Мы ложимся в 9 час, встаем в 5, в пол-8-го пьем кофе, чай, едим тарань, хлебцы из меситки (что лошадям давали) <…> Недалеко от нас в Кювенепе (20–25 верст) идет бой, а мы ничего не знаем <…>.
У нас теперь позирует голеньким мальчик Эдя, Хильмин брат. Какое счастье писать с натуры тело!"
Оказалось, несмотря на все жалобы, работа в мастерской идет. Продолжается усовершенствование прежних полотен. Но появились и новые картины. Мальчик Эдя позирует не просто так. Для Репина этюд с худенького светловолосого подростка требуется для воплощения сюжета об отроке Христе во храме.
13 апреля 1918 года граница между Финляндией и Россией закрылась. "Пенаты" в шести километрах от нее, но по ту сторону. "Другая" жизнь, начавшаяся в России в 1917-м, теперь вступает в права в новой Финляндии. Деньги пропали в российском банке. Все сначала.
Подолгу не удается наладить связь с близкими. Репин пишет Вере Ильиничне 4 (17) июня 1918, что накануне Г. К. Гегер-Нелюбин привез ему от нее письмо, "деньги, хлеб, шоколад и сахар, сахар! О, как мы изголодались и истосковались по вас <…> У меня или малярия или инфлюэнца, я едва ноги таскаю от слабости, лень: все спать-отдыхать прикладываюсь. Главное – от бесхлебья отощал.
Надя хозяйничает, а одна из прислуг ушла от голода".
"Можно лопнуть от догадок: до сих пор варварство военного быта угнетает нас и все больше. До сих пор Веры нет, и я не могу ни написать, ни ответить на письма. И не знаю, когда дойдет до Вас этот запоздалый ответ… О милом Куоккале. Теперь это пустыня: дачи заколочены, стекла выбиты и дорожки заросли".
А неделю-полторы спустя Репин пишет дочери: "Г-жа Леви приезжает на сеансы и Шуваловы нас очень балуют своими щедротами, а г. Орлов (художник) добыл муки, крупы <…> А у нас хлеб, и каша, и огурцы, и томат и пр. некоторое время еще держимся".
Своей модели Беатрисе Леви Репин пишет: "Я уже приготовил для Вас трон-эшафот и решал Вашу позу; она должна быть победоносна <…>".
Уже и осень подошла. "Папа чувствует себя теперь хорошо, – сообщает Вера. – Пишет новые картины и портреты дамские <…>. Со временем собирается устроить свою выставку в Гельсингфорсе. В Куоккале много русских бывает по средам. Приезжают по средам из Выборга и Гельсингфорса посмотреть папины работы. Продукты есть в большем количестве, чем в Петрограде. Только нет сахару и керосину, так что вечер проходит в темноте и надо рано ложиться спать. Папа добрый и веселый, встает в 4 часа утра и ложится в 7 ч. веч<ера> <…>".
Действительно, Репин решил картин своих не продавать, а устроить в Гельсингфорсе выставку, а по окончании ее – аукцион. "Вообще заграницей потребуется сделать это известным всей Европе".
К Репину едут из Выборга, чтобы что-то купить. В. Ф. Леви просит Репина уступить ему портрет жены подешевле. И в конце октября 1918 года приходит приглашение выставить работы в салоне Стриндберга в Гельсингфорсе. "Они предвидели мои тайные мысли <…>. Гусляр уже оценен в 5 т<ысяч>, а пойдет за 6, если ему посчастливится подняться на аукционе. А этюд Бабы в ряз<анском> костюме уже почти принадлежит Лемерсье за 5000 р.".