А. Ивич по поводу этих строк точно заметил: ""Будет и семнадцать" - не значит, что уже приближается этот рубеж между учением и работой. Нет, стихотворение написано для детей, еще увлеченных игрой в трамвай и кондуктора, в доктора и больного". Но ведь то и замечательно в этих строчках, что написаны они от имени шести-, восьми- или десятилетнего ребенка, а речь ведется так, словно выбор профессии - уже сегодняшняя неотложная необходимость, словно семнадцать исполняется если не на будущей неделе, то уж, во всяком случае, не больше чем через год-два! Этот "перенос" во взрослое будущее, которое мыслится более конкретным, нежели нынешняя детская реальность, - черта чрезвычайно характерная для стихотворений Маяковского, адресованных детям.
И когда мы читаем в другом его стихотворении: "Должны уметь мы целиться, уметь стрелять", "Мы будем санитарами во всех боях", "За камнем и за веткою найдем врага", - то не нужно понимать эти строки так, будто дети прямо из стен детского сада или пионерского форпоста отправятся на театр военных действий, - нет, здесь речь идет об относительно отдаленном будущем, о времени, когда нынешние дети станут взрослыми бойцами, но это отдаленное будущее - единственная реальность стихотворения. Сегодняшний ребенок охарактеризован одной чертой, и эта его черта - кем и каким он должен стать, когда перестанет быть ребенком.
Если Маяковский похвалит за что-нибудь малыша, то похвала соизмеряется с пользой, которую одобренный поступок принесет потом, со временем:
Храбрый мальчик,
хорошо,
в жизни пригодится.
То есть пригодится в будущей, взрослой жизни, потому и хорошо. Если же отмечается "хорошесть" малыша именно как малыша, а не будущего взрослого, то делается это иронически:
Он
хотя и маленький,
но вполне хороший.
В названии сказки о Пете и Симе ребенком именуется только буржуйское дитя: "о Пете, толстом ребенке…" К Симе, сыну пролетария, это слово ни в коей мере не относится - Сима не "тонкий ребенок", а просто - "тонкий". На мгновение они объединены словом "дети" - "Сима с Петей были дети", но возраст героев, названный в первой же строфе сказки, снова разводит их: "Пете 5, а Симе 7", - странно подумать, но сравнительно малый возраст заявлен как социальная характеристика, компрометирующая "толстого ребенка". Если опираться не на эти "анкетные данные", а на резкие характеристики самой сказки, то Петю и Симу разделяют не два года (два года разницы - это пустяки!) - их разделяют десятилетия, их разделяют века, целая социальная эпоха. В образе Пети уродливо выпячены почти идиотические, бессмысленно-младенческие черты, трактуемые как "буржуазные". В образе Симы - любовно выделены сознательно-взрослые, "социалистические" черты. В результате "толстый" выглядит намного меньше своих пяти лет, этаким карикатурно не растущим Питером Пеном, прожорливым "малюткой Гаргантюа"; "тонкий" же кажется гораздо старше своего возраста - миниатюрным подростком, юношей с ухватками взрослого человека.
Кажется, располагай Маяковский машиной времени - такой, например, какую изобретает Чудаков в "Бане", - он немедленно отправил бы всех детей в их взрослое будущее. А поскольку такой машины у него нет, он поэтическим словом подстегивает события, торопит рост этих детей - давайте, растите скорей, не задерживайтесь на пустяках! "Расти", "вырастать" - самые актуальные слова в детских стихах Маяковского. Смысл сказки о Пете и Симе выражен так:
Вот и вырастете -
истыми
силачами-коммунистами.
В черновике сказки было еще место, не вошедшее в окончательный текст:
Подрасти б чуть-чуть для меры
и годится
в пионеры.
В других вещах для детей - то же самое:
Вырастет
из сына
свин,
если сын -
свиненок.
("Что такое хорошо и что такое плохо?")
Когда подрастете,
станете с усами,
на бога не надейтесь,
работайте сами.
("Гуляем")
Рабочий - тот,
кто работать охочий
…Подрастешь -
будь таким.
("Гуляем")
Словом,
вырос этот Влас -
настоящий лоботряс.
("История Власа - лентяя и лоботряса")
- Я расту кавалеристом!
("Конь-огонь")
У меня растут года…
("Кем быть?")
Растем от года к году мы…
("Песня-молния")
Из вас растет комсомол…
(Сценарий "Дети", заключительные реплики)
Будущее время - самая важная глагольная форма в этих стихах: "Буду делать хорошо", "Дети, будьте как маяк!", "Дети, не будьте такими, как Влас!", "Возьмем винтовки новые", "Мы будем санитарами", "Будет и семнадцать", "Заживут ребята в нем", "Я приеду к Пете, я приеду к Оле", "Открою полюс Южный" и так далее, и тому подобное. Вот именно - подобное, потому что какие бы глагольные формы ни использовал Маяковский, составляя моральные заповеди для детей, в его глаголах всегда ощутима бурная экспрессия будущего времени.
Стихи Маяковского для детей - непрерывный и страстный разговор о будущем. Вне стиха, в жизни, в быту он разговаривал с детьми о том же - никакого противоречия между "жизнью" и "искусством" в этом пункте у поэта не было. Журналист М. К. Розенфельд вспоминает, как однажды встретил в редакции "Комсомольской правды" Маяковского, который "беседовал с пионерами… и советовал им, кем лучше быть, когда станут взрослыми". Таких свидетельств, наверно, можно собрать сотни - о чем еще было беседовать с детьми поэту, автору сказки о Пете и Симе?
Может, у поэта не было памяти детства? Дикое и нелепое предположение! Он обладал памятью, приводившей в изумление многих его знакомых, людей тоже далеко не беспамятных. В автобиографии "Я сам" он рассказывал о своем раннем детстве, начиная чуть не с младенчества. Биографы проверили - все правильно, ошибок нет. Недаром вторую микроглаву этой автобиографии он посвятил собственной памяти (первая посвящена определению темы). И в стихах его есть несколько мелких, но точных воспоминаний о детстве. В одном - как он ребенком играл в индейцев. В другом - что только в детстве и было у него несколько счастливых дней. А в третьем он дает такую характеристику разносторонности и полноценности детской жизни и детской души, что нельзя не спросить: почему этого нет в его детских стихах? Почему из всего детского мироощущения он настойчиво выделяет только жажду роста, стремление вырасти? На него, на маленького, играющего камушками у реки,
Дивилось солнце:
"Чуть виден весь-то!
А тоже -
с сердечком.
Старается малым!
Откуда
в этом
аршине
место -
и мне,
и реке,
и стоверстым скалам!"
Этого удивления перед вместительностью детской души нет и следа в детских стихах Маяковского. Он, друг Солнца, заключивший с ним договор о сотрудничестве, чтобы совместно "светить всегда, светить везде", почему-то не включил в это соглашение свойство другой высокой договаривающейся стороны дивиться обширности "малого" детского "сердечка". В его стихах детское сердце знает лишь одну страсть: вырасти, стать взрослым.
Однажды случилось невероятное: Маяковский позавидовал детям.
Я
еще
не лыс
и не шамкаю,
все же
дядя
рослый с виду я.
В первый раз
за жизнь
малышам-ка я
барабанящим
позавидую…
Дети завидуют взрослым - это стремление к большим возможностям. Взрослые завидуют детям - это сожаление о невозвратимом. В стихах Маяковского для детей связи ребенка со взрослым изображены так, словно на свете существует только зависть первого рода. Чем же вызвана единственная за всю жизнь зависть "рослого с виду дяди" Маяковского к малышам? Она вызвана тем, какая прекрасная будет жизнь, когда дети станут взрослыми ("Красная зависть"), то есть когда они перестанут быть детьми…
Не странно ли, что поэт, сочиняющий стихи для детей, видит в детях только растущего человека, только чудесных людей будущего, так сказать, человека-футурум, а человека в настоящем времени, ребенка как такового, ребенка-презенс - не видит и не признает (или почти не видит)? Как хотите, а, по-моему, это странно. Но странность эта теряет свое качество и становится естественной для Маяковского, как только мы начнем рассматривать его стихи для детей не обособленно, а в контексте всего творчества поэта. Тогда немедленно окажется, что страстная тяга в будущую взрослость - это своеобразно преломленная (с оглядкой на читателя), но в общем та же самая мечта поэта о прекрасном будущем, которая пронизывает все его произведения. Мечта, явственно слышимая во всех лирических, эпических и драматических вещах Маяковского - от ранних стихотворений до последних, посмертно опубликованных строк. Мечта, подвигнувшая поэта на создание огромных утопических поэм (таких как "Летающий пролетарий", "Пятый Интернационал" и др.) и пьес ("Клоп", "Баня").
Ребенок - утопист по самой природе своего мышления: маленький человек непрерывно видит себя жителем страны своего будущего, страны взрослых, страны огромных возможностей. Маяковский - тоже утопист по природе своего поэтического мышления: он непрерывно представляет себя, своих героев и читателей в счастливом будущем, имя которому - коммунизм. Будущее - пусть даже неизбежное, но заранее представленное в художественных образах уже воплощенным, состоявшимся, осуществленным, - в жанровом смысле должно быть охарактеризовано как утопия.
Мнимо антидетское по строгим законам диалектики оборачивается самым детским. Между поэтом, мечтающим о коммунистическом будущем, и его маленьким читателем, мечтающим поскорее вырасти, устанавливается неожиданное соответствие. Сюжет сказки о Пете и Симе движется не просто к наказанию порока и торжеству добродетели, но от нынешней пошлой нэповской действительности - к сияющей действительности будущей, социалистической и коммунистической.
У поэта Маяковского было три времени - настоящее, прошлое и будущее, и каждое из них получало в его творчестве резкую и устойчивую характеристику, занимало место на определенной ценностной шкале. Прошлое всегда и неизменно получало категорически отрицательную оценку, будущее - столь же категорически положительную (в этом смысле он и впрямь был футуристом). Оставался непростой вопрос о времени настоящем. В дореволюционный период творчества Маяковского настоящее почиталось частью проклятого прошлого, присоединялось к нему. В послереволюционную - настоящее присоединялось к будущему, получало статус его начала, его истока. Буржуазные элементы НЭПа, по Маяковскому, грязнили и замутняли этот исток. Анафема прошлому и осанна будущему - доминанта творчества Маяковского.
Тем самым открывается вот что: несомненная лирическая основа сказки о Пете и Симе и всех вообще стихов Маяковского для детей.
IV
Стремление к всеохватности (вместе с порывом в будущее) - другое несомненно лирическое свойство всех произведений Маяковского. Небо и земля, рай и ад - вот обычная сценическая площадка, где поэт разворачивает действие. От маленькой квартирки в двенадцать квадратных аршин до Вселенной - вот его диапазон. У него если война - то непременно глобальная, революция - мировая, социализм - во вселенском масштабе. Временная и пространственная ограниченность человеческого существования - не помеха для поэта: его сердце вмещает всю Вселенную и одновременно заполняет всю Вселенную. Все охватить, все отразить, все воплотить в поэтическом слове - его бессонная страсть. Неописанные вишни в далекой Японии воспринимаются им как невыплаченный долг (поэт, правда, запамятовал, что вишни Японии он все-таки описал - в стихотворении для детей).
Эта особенность поэтического мышления Маяковского своеобразно преломилась в его детских стихах: поэт хотел рассказать детям обо всем самом важном. Он брал крупномасштабные темы и стремился осветить их полностью, до конца, "до донца".
Каждый художник стремится раскрыть свой предмет с наибольшей полнотой, но делают они это по-разному, каждый по-своему. Глядя на мир как бы с огромной высоты, Маяковский видел его широко и обобщенно. Он пренебрегал подробностями, которые показались бы его предшественникам и современникам Маршаку и Чуковскому (тоже весьма несхожим поэтам) самостоятельной, требующей развития темой. То, что Маршаку и Чуковскому представлялось отдельной темой, для Маяковского было лишь частным мотивом, эпизодом в ряду других эпизодов, подчиненных общей задаче. Маяковский ставил себе целью вовлечь в стихотворение максимальное количество фактов, относящихся к его теме, вобрать стихом все факты этого рода, исчерпать их.
У Маяковского в "Кем быть?" есть сценка: ребенок представляет себя взрослым врачом, идет игра "в доктора". Кроме этой профессии Маяковский предлагает на выбор другие: столяра и плотника, инженера, рабочего, трамвайного кондуктора, шофера, летчика, матроса, - и оказывается, что все они - хороши. О докторе есть стихотворная сказка у Чуковского. Есть у него и прозаическая сказка о том же докторе, которая имеет продолжения. Образ доброго Айболита переходит и в другие стихотворные сказки. Здесь тоже есть стремление к исчерпанности, хотя иного рода: Чуковский хочет сказать все об одном, Маяковский - одно обо всех. В первом случае преобладает индивидуализация, во втором - систематизация. Кто жаждет всеохватности, тому от систематизации не уйти.
Этим задана архитектоника большинства произведений Маяковского для детей: эпизоды, случаи, примеры, словно зерна четок, нанизаны на шнурок темы. Сюжет (в новеллистическом смысле) изредка появляется, но чаще отсутствует. Есть тема-задание, и есть эпизоды, приводимые в доказательство. Выбор того или иного эпизода - достаточно произволен, поэт мог бы заменить его другими деталями того же рода, важно только, чтобы тема убедительно показала решимость исчерпать себя. Протяженность стихотворения определяется психологическим эффектом доказанности: ни один опытный агитатор, каким бы он ни был "горланом", не станет продолжать речь, если почувствует, что достиг цели - убедил своих слушателей.
Количество эпизодов в стихотворении Маяковского должно быть таким, чтобы маленький читатель воспринимал его как множество, равноценное всем предметам или явлениям определенного класса.
"Что такое хорошо и что такое плохо?" - вся мораль. Нравственная проблема доказывается шестью парами доводов, двенадцатью эпизодами. Их может быть столько, сколько в стихотворении, может быть больше или меньше, они в известном смысле вообще могут быть другими. Главное вот что: в совокупности они должны засвидетельствовать волю стихотворения включить в себя все доводы - примеры хорошего и дурного.
"Кем быть?" - все профессии. То есть, конечно, не все, - здесь их всего восемь, а все не перечесть в детском стихотворении, да и те, что названы, - не единственно возможные с точки зрения замысла, который оставляет автору свободу замены. Но автор не волен назвать их в количестве меньшем, чем то, которое убедит читателя, что "все работы хороши".
"Прочти и катай в Париж и Китай" - вся география: физическая, экономическая, политическая. Земля представлена целиком - "вроде мячика в руке у мальчика" - с помощью двенадцати эпизодов-главок.
"Гуляем" - весь город. Улицы. Площади. Дома. Животные. Население - все социальные пласты. Тоже двенадцать эпизодов.
"Что ни страница - то слон, то львица" - все звери. Понятие "все звери" представлено девятью обитателями зоопарка.
"Конь-огонь" - все производственные процессы. Всего восемь эпизодов.
От шести до двенадцати эпизодов (то есть - до шести пар) - вот число, на которое интуитивно ориентировался Маяковский, подбирая доводы, достаточные для того, чтобы убедить читателя. Конечно, никаких подсчетов поэт не вел, количество их набиралось не по счету, а по ощущению достаточности, доказанности, исчерпанности. Тем не менее ясно видимая "кучность", определенная стабильность числового результата весьма выразительна, особенно если вернуться к "Сказке о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий" с ее шестью главами-эпизодами, стремящимися исчерпать тему всемирного противостояния голодных и сытых, пролетариата и буржуазии.
Всеохватность, всемерность, всемирность - вот как следовало бы назвать эту особенность детских стихов Маяковского. Или, сближая ее с очень похожим свойством детского мышления, - энциклопедичность. По поводу "Прочти и катай в Париж и Китай" С. Городецкий бросил фразу: "В одном стихотворении, увлекательном по темпу, усваиваются идеи Коперника и Маркса". Заметьте: Коперник и Маркс сразу - в одном небольшом стихотворении!