Символика благодарственной закланной жертвы (зевах шламим) ясно прослеживается в этом таинстве (1 Кор 11:24), основе и центре всей христианской жизни, за которым закрепились и другие названия – Причастие или Трапеза Господня. Согласно ранней традиции толкования отцами церкви молитвы Господней, выражение "насущный хлеб" указывает, что это моление означает не просто просьбу о пище для поддержания физической жизни. Речь идет о Слове, о Христе, о таинствах, необходимых христианам для поддержания Царства Божьего, которое уже в них как залог жизни вечной. Таким образом, Сам Господь наставлял Своих учеников просить не только о материальном хлебе, поддерживающем наши физические силы, но и о хлебе духовном, подаваемом в Евхаристии. Именно в Причастии мы наиболее глубоко переживаем, что значит быть общиной верных / церковью.
Святость Бога освящает участников Трапезы Господней, делает нас святыми через милость, даруемую в новой заповеди – таинстве Евхаристии, как в Ветхом Завете в отношении избранного народа посредством исполнения заповедей Торы. Последние состояли из законов и предписаний, направленных на восстановление нарушенных грехом взаимоотношений между Богом и человеком. Благодарственная жертва, включавшая совместную трапезу, была одним из установленных этими предписаниями обрядов жертвоприношений. Участвуя в Трапезе Господней, мы следуем Его заповеди совершать это регулярно, в вере, до возвращения Господа, храня таинство веры (1 Тим 3:9). Развивая эту мысль апостола Павла, Ориген выстроил богословскую концепцию христианской тайны, которая заключается во Христе, явленном в Писании, в Церкви и в таинствах. Ведь в самой вере непостижимым образом заключено общение человека с Богом и желание все большей глубины этого общения. По выражению Шмемана, вера есть "воплощение и жажда воплощения, явления, присутствия и действия одной реальности в другой". Согласно этой концепции евхаристическая трапеза становится символом союза души человека с божественным Словом, предвосхищая совершеннейший союз, который совершится в эсхатологической перспективе в конце времен. Речь идет о браке Агнца – Отк 19:9, неотъемлемой частью которого является праздничная трапеза – см. Мф 26:29, Лк 22:30 и др.
Жертва Христа, согласно Григорию Богослову, есть свидетельство любви к нам Бога Отца, отдавшего Сына Своего ради нашего спасения (Ин 3:16), ведь чтобы нам обрести жизнь вечную, "необходим был Бог воплотившийся и умерший".
Он был Жертва, но и Архиерей; Жрец, но и Бог.
Кровь принес Он Богу, но очистил весь мир.
Вознесен на крест, но ко кресту пригвоздил грех…
Так Григорий Богослов говорил о Христе, приносящем самого себя в жертву Богу. В дальнейшем идея богообщения, присутствия Бога в совместной трапезе как неотъемлемой части ритуала благодарственной жертвы получает новое прочтение в учении Григория Богослова об обожении человека во Христе:
…познаем свое достоинство, почтим Первообраз, уразумеем силу таинства и то, за кого Христос умер. ‹…› Пусть человек все отдаст, все принесет в дар Тому, Кто отдал себя в выкуп и в обмен: никакой дар не сравнится с тем, чтобы человек отдал Ему самого себя познавшим силу таинства и сделавшимся для Христа всем, чем Он сделался ради нас.
Согласно Григорию Нисскому, Евхаристия была учреждена Христом ради нас, чтобы посредством этого таинства каждый причащающийся соделался участником божественного естества, благодаря Христу, прорастающему в нем подобно семени и "обоживающему" причастника этого таинства.
В последнее время западное христианство все больше обращается к древней иконописи и не случайно иконой, наиболее любимой многими, оказывается образ Троицы Андрея Рублева. Символическое изображение трапезы – сюжета, известного под названием "Явление трех ангелов Аврааму" или "Гостеприимство Авраама", свидетельствует о богословском понимании ее живописцами еще в IV веке. Икона Андрея Рублева, однако, представляет собой догматическое переосмысление этого сюжета, отдаляясь от буквального прочтения библейского текста (Быт 18) и призывая к его символическому прочтению, что приводит к появлению богословского текста в иконографии.
Этот образ имеет множество прочтений, но мне хотелось бы обратить внимание, что перед нами образ священной трапезы, о чем свидетельствует чаша со знаком жертвы, изображенная в центре иконы. Образ чаши, символически повторяющийся несколько раз, соединяет в одно ветхозаветную трапезу и благодарственную жертву с жертвой Христа и евхаристией. Важно и то, что этот образ Троицы приглашает и нас стать причастниками совершенного общения. Каждый стоящий пред этим образом, видит себя приглашен ным к участию в совместной трапезе. Откликнувшимся на приглашение предлагается путь к богообщению, обожению, единению в божественной любви (вспомним ритуал благодарственного жертвоприношения, описанный в книги Левит). Согласно Григорию Паламе, слияние личности с Христом в евхаристическом таинстве – это наивысшая форма божественной любви, открытой нам. И, как напоминают нам современные отечественные философы, мистическая встреча Бога и человека – это процесс, который начинается с воздействия Духа Святого.
Благодаря символу происходит встреча идеального и материального, традиционные представления получают новое прочтение и приводят к рождению новых смыслов. То, что процесс восприятия действительности человеческим сознанием преломляется через призму символических форм, было показано еще Кассирером с его неокантианских позиций. Последний представитель русского религиозно-философского ренессанса Серебряного века А. Лосев, чье творчество в значительной мере было определено его концепцией символа, показал важность символа как смыслопорождающей модели.
Итак, нами было показано, что образ священной трапезы, представленный в Торе неотъемлемой частью обряда благодарственного жертвоприношения, получает дальнейшее развитие в христианской и иудейской традициях. С падением Иерусалима и разрушением Храма исчезла возможность принесения жертвоприношений, заповеданных Торой. Получая символическое прочтение, сакральная трапеза начинает выполнять функции, согласно Лотману, "смыслового конденсатора", выступающего "посредником между синхронией текста и памятью культуры". Праздничная трапеза или пир, ожидающий праведников, находится в центре внимания рассуждений мудрецов эпохи Мишны и Талмуда. Эти дискуссии в ранней раввинистической традиции связаны с вопросом об исполнении заповедей Торы в новую эпоху, а также с чаяниями прихода Мессии и наступлением мира грядущего. Тема была подхвачена и получила развитие в последующую эпоху, однако это уже выходит за рамки настоящей статьи.
Евхаристистическая трапеза обращается к нашей памяти и в тоже время приглашает нас к богообщению, объединяющему воедино прошедшее, настоящее и грядущее. В евхаристии происходит как наше воссоединение с Отцом через жертву Сына в Духе Святом, так и наше соединение как церковь. Важно помнить, что исполнение библейских заповедей служило восстановлению нарушенных взаимоотношений с Богом и с ближними. Так и в наше время память о благодарственной жертве, частью которой являлась праздничная трапеза, ее новозаветное толкование в евхаристии и дальнейшее развитие в богословской мысли помогает нам в осознании самих себя. Готовы ли мы ко встрече с Ним, с другими, званными на брачную вечерю Агнца? Помним ли мы, что Всевышним все приготовлено к пиру?
Ксения Сергазина
Семга для Божьих людей: один день из жизни московской общины христоверов
Основу статьи составляет история московской общины христоверов, или хлыстов, первой трети XVIII века. Как и многие другие религиозные течения конца XVII – начала XVIII века, христовщина предлагала свой путь спасения, который получил название "Веры Христовой".
В материалах допросов христоверов 1733 года сохранился рассказ двух братьев – Алексея Платонова старшего и Алексея Платонова младшего о том, как произошло их знакомство с учением христовщины. Оба они ходили "по обещанию" молиться в Киево-Печерский монастырь, а вернувшись в Москву, "стали искать таких людей, которые бы их научили, как им души спасти". О христовщине рассказал им нищий старик Михаил, который приходил к ним просить милостыню и которого они, спустя какое-то время, уже вернувшись из Киева, встретили в харчевне:
Они ему сказали, что ходили в Киев Богу молиться и чтоб им души спасти, и оный старик Михаило говорил им, что-де можно души спасти и в Москве, к тому ж ходили б они в церковь Божию и слушали святого Евангелия, а всякое б слово делом исполняли, и что есть в Москве учитель, который живет на Вшивой горке.
Другой пример восприятия христовщины современниками мы видим в показаниях монаха Иосафа Семенова. Он рассказывает, что искал учение, которое привело бы его к спасению, и перед тем, как узнал о христовщине, собирался в Керженские леса к староверам, которые, как он слышал, "в Керженских лесах живут и для спасения своего трудятся". Христовщина показалась ему достойной альтернативой керженцам.
Воссоздавая учение христоверов, можно говорить о следующих составных частях этого пути:
– сохранении старой молитвенной практики (двоеперстия и дораскольного варианта Исусовой молитвы "Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас"),
– проповеди аскезы (молитв по ночам, отказа от спиртных напитков, запрета на сексуальные отношения),
– призыва к соблюдению заповедей Господних (не красть, не лгать, не лжесвидетельствовать, не предюбодействовать),
– противопоставлении христоверов традиционной культуре (отказ от матерной брани, позднее дополненный требованием не посещать крестины и свадьбы, народные гулянья и т. д.),
– интерпретации экстатического опыта (в том числе пророчеств) в категориях действия Святого Духа.
Христоверы считали, что, если соблюдать все эти правила, можно получить спасение и избавиться от вечных мук.
Известно, что одним из лидеров московской общины христоверов в период с 1713 по 1732 годы был Прокопий Данилович Лупкин (именно об этом московском "учителе" говорит старик Михайло братьям Платоновым). Он упоминается в материалах следственного дела Угличского духовного приказа "О пойманных в Угличе в 1716 году еретиках", которые были частично опубликованы И. Г. Айвазовым в "Миссионерском обозрении" в 1916 году, в 1985 году Ю. Клэй опубликовал тексты повторно с незначительными исправлениями. Оригинал дела хранится в фонде Канцелярии Синода Российского государственного исторического архива. Кроме того, история Лупкина представлена несколькими фрагментами из допросов проходящих по делу "о квакерской ереси" 1733 года: в частности, допросов Ивана Ильина, Никиты Сахарникова, Лаврентия Ипполитова и монаха Иоасафа Михайлова, а также материалами из фонда "Московской конторы Синода", в которых повествуется о его "посмертной участи".
Прокопий Лупкин был отставным стрельцом, уволенным со службы по причине "падучей болезни", эпилепсии. В Москву приехал не раньше 1713 года и только в 1717 году нашел постоянное пристанище "на Москве в Нижних Садовниках у крестьянина боярина Бориса Петровича Шереметева на постоинном дворе", где "промышлял лошадьми".
Лупкин был участником двух Азовских походов, прожил в Азове два года, а после царского указа о роспуске гарнизона записался в Нижний Новгород, откуда и переехал в Москву.
В документах Лупкин фигурирует как "отставной стрелец", "посацкий человек", "купецкий человек", "квартирмейстер". Он торговал в Москве в масляной лавке, а на ежегодных ярмарках продавал холсты.
В Москве Прокопия Лупкина считали человеком щедрым и милостивым. Об этом свидетельствует, в частности, рассказ монаха Богоявленской пустыни, что на Учме, Иосафа Михаилова (рожденного в 1696 году и по обету для исцеления от "ножной болезни" постриженного в Учемском монастыре):
Зимою [Учемского] монастыря игумен Гедеон послал его, Иосафа, с монахом того монастыря Макарием в Москву для сбирания в церковное строение денег, и оныи Иосаф со оным монахом в Москву пришел, и ‹…› с показанным монахом Макарием ходили они к обедне в церковь Николая Чудотворца, что за Яузою, на Болвановке, и в тои церкви случилось быть тои же церкви прихожанину и купецкому человеку Прокофею Лупкину, про которого тоя ж Николаевскои богодельни нищая Анна Григорьева сказала, что он, Лупкин, человек милостивои, и они де тогда из церкви пошед за ним, просили милостыни, также и вкладу во онои монастырь, и он де, Лупкин, взял их к себе на двор, и накормил, и дал им в монастырь вкладу два рубля, и велел им у себя ночевать.
Мы видим, что нищие из богадельни отзывались о Лупкине как о "человеке милостивом" и что он был готов жертвовать на монастыри.
В 1732 году, до начала преследования христовщины и при жизни Лупкина, члены московской общине христоверов собирались в кельях Ивановского монастыря или в частных домах, одним из которых был дом Прокопия Лупкина в Нижних Садовниках в Москве.
Собрания носили разный характер – были дневные трапезы и ночные моления. Регламентация времени и места собрания входили в функции хозяев дома. На почетных местах (под иконами, в красном углу избы) садились хозяева и люди, которых почитали "богомудрыми", наставники. Они же могли толковать пророчества. Возглавлять собрание могли несколько человек и не обязательно хозяева дома или кельи. Например, собраниях в московском доме Лупкина иногда проходили без самого Лупкина – его возглавляла бывшая жена Лупкина старица московского Ивановского монастыря Анна и старец Чудова монастыря Иоасаф Семенов. Порядок собрания был таким: