"В случае отхода следует полностью уничтожить на оставляемой территории все сооружения и запасы, которые в какой-либо степени могут оказаться полезными для врага: жилые помещения (дома и блиндажи), машины, мельницы, колодцы, стога сена и соломы.
Все без исключения дома сжигать, печи в домах взрывать с помощью ручных гранат; колодцы приводить в негодность, уничтожая подъемное приспособление, а также бросая в них нечистоты (падаль, навоз, кизяки, бензин); стога с соломой и сеном, а также всякого рода запасы сжигать; сельскохозяйственные машины и столбы стационарных проводных линий взрывать; паромы и лодки затоплять.
Разрушение мостов и минирование дорог возлагается на саперов.
Обязанностью каждого является обеспечить, чтобы оставляемая врагу территория в течение длительного времени не могла использоваться им ни для каких целей в военном и сельскохозяйственном отношении".
Вот так. Бросать в колодцы навоз, кизяки, падаль… До чего же надо было пасть людям, чтобы творить такое! И как наивно звучали для нас те давние хрестоматийные свидетельства былых войн, вроде: "Иду на "вы"
Донецк, цветущий прежде город, был обезображен надписями: "Вход только германцам". На заборах повсюду висели объявления со словом "расстрел". В гостинице "Донбасс" немцы разместили гестапо, в "Октябре" - дом терпимости.
Около 2000 человек было расстреляно и повешено гитлеровцами в Славянске. А в Чистяковском районе, нашим бойцам попалось такое письмо:
"Дорогие братья, мы верим, что вы скоро придете сюда и тогда, наверное, найдете наше письмо Знайте, здесь был концентрационный лагерь. Около лагеря, там, где стоит крест, покоится прах 7000 советских граждан, расстрелянных или замученных штыками и голодом .. Здесь убито около 600 раненых военнопленных. Мы пишем вам перед смертью Через 5-10 минут нас тоже добьют.
Сообщите о нашей участи всем. Пусть отомстят. Чувствуя свою гибель, фашисты, как бешеные, издеваются над нашими людьми.
Прощайте За нами уже идут
С коммунистическим пламенным приветом
старший лейтенант медицинской службы
К. Х. Хамедов,
санинструктор Курченко,
красноармеец Андреев".
Чудовищные злодеяния немецко-фашистских захватчиков жгли наши сердца, взывали к мести Мы торопились: каждый час увеличивал число жертв, опустошал многострадальную донецкую землю 8 сентября центр Донбасса - город Сталине (Донецк) был освобожден. Наши войска вышли к реке Молочной.
Оборонительный рубеж противника на Молочной был южной оконечностью так называемого Днепровского вала Немцы называли эту линию по-своему - "Вотан", то есть бог войны. Собираясь здесь перемолоть советские войска, перезимовать, а весной двинуться вперед, в новое наступление, они готовили этот оборонительный рубеж по особому замыслу.
Передний край противника проходил здесь по ряду высот с очень обрывистым западным берегом Внизу лежал противопехотно-танковый эскарп - громадная отвесная стена высотой метров в пять. Глубоко в земле, под многорядными накатами, были хитро сработаны специальные бункеры От окопов и траншей к ним стягивались ходы сообщения На поверхности бункеры охранялись штормовыми самоходными пушками типа "артштурм" и "тиграми". Словом, это был хитро сработанный инструмент из механизмов, моторов и людей Пересекая запорожскую степь с севера на юг, стена "Вотан", по сути, являлась последним прикрытием мелитопольско-каховского плацдарма, за которым открывался кратчайший путь на Крым Не случайно немецкое командование усиленно стимулировало здесь свои войска: всем гитлеровцам, оборонявшимся на Молочной, выплачивали тройной оклад денежного содержания, в Берлине отбивалась особая медаль - "За оборону мелитопольских позиций".
А мы тем временем готовились к штурму, и 26 сентября после часовой артподготовки Южный фронт перешел в наступление. Прижимаясь к земле, медленно, натужно двигались цепи. Началась чрезвычайно трудная операция. Грандиозной панорамой разворачивалась она, выбрасывая все: людей, технику, огонь. Немецкие бомбардировщики шли группами по 25-30 самолетов в каждой, и в эфире стоял невообразимый хаос. Радиостанции командных пунктов, станции наведения, летчики - русские и немецкие - передавали команды, донесения, обстановку, звали, искали друг друга. Все ругались и говорили открытым текстом.
Мы прикрывали свои войска в районе Мелитополя. И вот как-то восьмеркой заняли высоту 3000 метров, сменив дежурившую группу. Вскоре, слышу, с земли передают:
- "Дракон"! С запада идет большая группа "хейнкелей", их сопровождают "мессершмитты"…
Оглянулся - действительно, целая армада, полнеба заняла Принимаю решение бить ведущего группы, дальше видно будет.
- Прикрой! - приказываю ведомому. Со мной летел опытный летчик - командир эскадрильи из 43-го истребительного авиаполка капитан В. Меркулов. Володя дело свое знал хорошо - такому бойцу что-то напоминать в воздухе было вовсе не обязательно. И мы ринулись в атаку…
В минуту атаки сосредоточенность и напряжение пилота настолько велики, чувства так обострены, а развязка приближается с такой неумолимой быстротой, что часто он просто не в состоянии что-либо сказать. А порой успевает сообщить что-то и умолкнет навсегда. Во время той нашей атаки воздушные стрелки "хейнкелей" времени зря не теряли: целый ливень голубых трасс обрушивался на наши машины Вспоминаю, нет - помню! - и сейчас эти трассы… Они стремительно обтекали мой истребитель - будто раскрытый веер, но струи этого смертоносного огня, к счастью, обходили машину. Я сжался в комок и уговаривал себя: "Ближе, еще ближе." Огонь-то надо открыть, чтоб наверняка было. Наконец не выдержал и послал короткую очередь по хвостовому стрелку бомбардировщика - тот замолчал. Убил, видно. Стало полегче, и вот в следующее мгновенье я открыл огонь на поражение "хейнкеля". Машина, ведущая группу гитлеровских бомбардировщиков, загорелась, как бы нехотя накренилась и рухнула вниз. Вдруг в мою кабину буквально ворвался голос Меркулова:
- "Дракон"! Я…
По тому, как непривычно взволнованно и тревожно он звучал, я понял: случилась беда. Это уже потом, на земле, очевидцы боя - офицеры с пункта наведения - рассказали мне, что произошло. О том, как во время моей атаки ведущего "хейнкеля" из группы прикрытия свалился "мессер" Отсечь его огнем Меркулов уже не успевал. И тогда Володя решительно бросился под трассы между мной и противником. Я срезал "хейнкеля", а "мессершмитт" - машину моего ведомого. Грудью прикрыл в бою своего командира бесстрашный летчик, мужественный и благородный по духу человек, которому я остался глубоко признателен всю свою жизнь…
Владимир Меркулов не погибнет. Он вернется в родной полк и с ним пройдет в боях до конца войны, станет Героем Советского Союза, позже - генералом. И мы еще не раз вспомним те битвы, в которых вместе сражались…
Я забежал вперед. Пока еще войска 5-й ударной, 44 и 2-й гвардейской армий наносили главный удар по гитлеровским войскам на оборонительном рубеже по реке Молочной. Истребители дивизии полковника И. Т. Лисина прикрывали наши наступающие части, летали на сопровождение бомбардировщиков, штурмовиков, крушили наземные цели противника. Те же задачи, по сути, выполняли, делая по нескольку боевых вылетов в день, и пилоты 265-й дивизии. И все же пока еще корпус ждал - ждал, когда развернут свои боевые действия полки конно-механизированной группы фронта. Это чуточку тревожило меня: как же скоростным маневренным истребителям взаимодействовать с кавалерией?..
Однако задача нам была поставлена: ее предстояло решать, хотя пилоты и ворчали: "Скоро козлов сопровождать будем!.." Я же старался ближе познакомиться со всем, что касалось нашей предстоящей работы с конно-механизированной группой, спецификой совместных боевых действий. А генерала Н. Я. Кириченко, командира 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса, эти проблемы, похоже, не слишком волновали.
- Эй, летун! - прискакал он однажды ко мне в окружении своих казаков, - чую, заработаем с тобой скоро!
Я смотрел на бравых наездников, их добрых коней, а комкор, заметив, видимо, нашу ироническую настороженность, еще разгоряченный скачкой, спросил:
- Что есть конь? - И тут же ответил: - Он есть быстрота, живой мотор, крыло мужчины. Когда Алла-Магомед делал арабского коня, он ухватил горсть ветра. Лети на нем, казак!..
Нет, мне определенно все больше нравились мои новые боевые друзья, и я был уверен - в бою сработаемся!
Обсудив и уточнив характер взаимодействия, генерал Кириченко вскочил на коня - и был таков. Долго рассусоливать и в самом-то деле нечего было. Командующий войсками нашего фронта генерал Ф. И. Толбухин уже отдал приказ о наступлении южнее Мелитополя, в полосе 28-й армии. Там в прорыв вводился 19-й танковый корпус генерала И. Д. Васильева, а кавалеристы 4-го гвардейского Кубанского корпуса находились до поры до времени в резерве.
И вот в назначенный день, в 10 часов 45 минут, населенный пункт Акимовка и его окрестности окутались дымом. Это прямой наводкой по сильному противотанковому узлу немцев ударила наша артиллерия, затем последовал залп "катюш", и танковые бригады первого эшелона пошли в атаку. Гул мощной артиллерийской канонады докатывался до наших аэродромов. Мои пилоты сидели в кабинах боевых истребителей в готовности к взлету и по первому же сигналу уходили на задание.
В те дни мы регулярно летали на штурмовки аэродромов противника. Когда наступающие войска прорвали оборону гитлеровцев и в прорыв был введен кавалерийский корпус, мы активно прикрывали его. Не раз немцам приходилось сбрасывать на свои войска бомбы, предназначенные для наших конников. К линии фронта прорывались лишь отдельные вражеские самолеты.
Большое применение нашли тогда высылаемые в район действия подвижной группы наши патрульные пары и звенья истребителей. Применять патрулирование мы стали и в целях предварительного обнаружения бомбардировщиков противника. Вылетит боевая пара на направление их вероятного пролета, заметит цель, оповестит вовремя - и с земли тотчас поднимается группа машин, которая уже не пропустит бомбардировщики к нашим войскам. Выход патрулей за линию фронта, наращивание сил в необходимый момент применялись и раньше, еще на Кубани. Но в боях над рекой Молочной мы особенно широко использовали этот способ боевой работы.
23 октября рубеж "Вотан", прикрывавший подступы к Крыму, пал. Наши войска освободили Мелитополь. Авиация, танки, кавалерия, преследуя противника, гнали его все дальше и дальше к Крыму и Днепру. Конно-механизированная группа, запущенная, как таран, ушла далеко за реку Молочную. Желтая пыль висела в безбрежной степи, вокруг ни лесов, ни садов - немцы все вырубили, даже укрыться было негде. Конникам и танкистам приходилось рассредоточиваться, действовать в основном под прикрытием ночи. А днем их прикрывали мы.
"Я перебросил дивизии с юга и запада на восток, чтобы разбить силы противника, прорвавшиеся через Днепр по обе стороны Кременчуга, массированным контрнаступлением, которое, по возможности, должно начаться 10 ноября, - писал Гитлер в приказе от 29 октября. - Это наступление приведет к решающему изменению обстановки на всем южном участке фронта…"
Но чуда не произошло. Немцам удалось удержать лишь плацдарм в районе Никополя - по фронту 120 и в глубину до 30 километров. Этому участку Гитлер придавал особое значение. "Потеря Никополя (на Днепре, юго-западнее Запорожья) означала бы конец войны", - заявил он еще в марте 1943 года, имея в виду значение для военной промышленности никопольского марганца. Понятно, почему немецкое командование бросило сюда большую часть своего 4-го воздушного флота.
Как-то во время очередной воздушной разведки летчики полка майора Корнилова И. В. Федоров и А. Т. Тищенко обнаружили два аэродрома противника. Я принял решение ударить по гитлеровцам. Дело-то казалось зама"чивым: на тех аэродромах собралось множество боевой техники. Но в дни Никопольской операции основной задачей нашего корпуса было прикрытие войск на поле боя, в частности 3-й гвардейской армии генерала Д. Д. Лелюшенко, так что о решении штурмовать аэродромы противника я счел нужным сообщить командарму Т. Т. Хрюкину.
Тимофей Тимофеевич сразу почему-то засомневался в нашем замысле: мол, сильная, должно быть, там противовоздушная оборона, да и истребителей ли это дело. Потом командарм согласился, но предупредил, чтобы группы, вылетающие на штурмовку, возглавляли лучшие летчики корпуса.
Погода в тот день стояла по-осеннему пасмурная, небо затянули облака, так что лететь к цели и обнаружить ее было делом довольно трудным. Я шел выше ударной группы, возможно, поэтому первым заметил аэродром противника и, назвав, как положено, свой позывной, приказал работать:
- Я - "Дракон"! Аэродром справа. Атакуем!..
О том, что произошло дальше, так вспоминает Александр Трофимович Тищенко, один из моих ведомых:
"Вражеская зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. А наши истребители, не обращая на него внимания, попарно устремились к аэродрому. Сбросив бомбы, они тут же начали стрелять из пушек. Заходы следовали один за другим. На аэродроме возникали все новые очаги пожаров.
В воздухе появилось несколько "мессершмиттов". Но группа прикрытия сразу же сковала их. Боем руководил генерал Савицкий. Схватка была нелегкой. Но нам удалось отразить нападение вражеских истребителей и надежно прикрыть действия своих товарищей, штурмовавших аэродром.
- "Скворцы", я - "Дракон", уходим от цели, - спокойным голосом скомандовал генерал.
Когда мы, развернувшись, взяли курс на восток, кто-то из летчиков скороговоркой передал по радио:
- У "Дракона" пробито крыло и отбит элерон… Истребители сразу же перестроились. Два Яка заняли места на "флангах" самолета командира корпуса и стали наблюдать за ним.
- Держаться можете? - спросил Федоров, увидев дыру на крыле командирского самолета.
- Могу. Только на небольшой скорости.
- В случае чего - садитесь. Вывезем!
Через несколько минут показался аэродром. Пока садился генерал Савицкий, все находились в воздухе и не спускали с него глаз. Вот, наконец, он приземлился и зарулил самолет на стоянку.
- Благодарю, друзья! - по радио услышали мы голос "Дракона" и тоже стали заходить на посадку…"
Да, именно так вот мы тогда отработали по одному из аэродромов противника. Такой боевой эпизод. И самолету моему досталось действительно крепко. Но самое-то удивительное - это я говорю спустя годы, когда многое стушевывается, как-то блекнет в памяти, - самое главное и тогда и сейчас, оставшееся в сердце навсегда, было не то, что меня чуть не срезали в бою, не то, что я справился с управлением и каким-то образом дотянул подбитую машину до своего аэродрома, а те простые слова, которые мне передали боевые друзья в полете: "В случае чего - садитесь. Вывезем!.."
Скажу вам, "вывезти" летчика, попавшего в беду, то есть приземлиться где-то на чужой территории рядом с подбитым самолетом товарища, забрать его и взлететь - чрезвычайно сложно! Если бы легко было - сел да взлетел, - так и аэродромов бы не строили. Сверху-то смотреть - на земле все площадки ровные, однако каждая таит в себе немалую опасность: и выбоины, и воронки от бомб, и просто вязкий грунт, в котором застрянешь - не выберешься. А ведь "вывозят", как правило, из-под носа противника - под пулями, минометным обстрелом, когда со всех сторон тебя окружают. Да случись и нейтральная территория - разве от этого легче? Передний-то край Никопольского плацдарма весь был усеян минными полями.
И все же: "Вывезем!.."
Так случилось, что где-то в те дни после подобного штурмового удара над Днепром немецкие зенитки подбили самолет летчика В. Кузнецова. Доложив ведущему - комэску С. Маковскому о повреждении, он повел окутанную дымом машину на вынужденную посадку. Приземлился - вокруг гитлеровцы. Комэск, наблюдая за своим ведомым, спикировал, дал очередь из пушек - отогнал от него немцев. Но как долго можно гоняться на самолете за теми, кто на земле? И тогда он бросил истребитель на выручку товарища.
Спартак Маковский и боец был бесстрашный, и пилотировал мастерски. С ювелирной точностью приземлился рядом с машиной Кузнецова, тот тут же вскочил на плоскость, просунул одну ногу в кабину самолета, голову упрятал за ее козырек - и пошли они так на взлет навстречу опешившим врагам.
…Командарма удивило, что работали мы по двум аэродромам противника довольно большими группами. "Как это успели так быстро подготовиться к боевому вылету?.." - недоумевал он, и вполне справедливо. Мы вылетели на задание буквально через час после моего разговора с командармом. Но расчет вылета строился не на "ура". Дело в том, что опыт штурмовок летчики корпуса получили еще на Кубани. Мне пришлось только поставить пилотам боевую задачу - и каждый знал, как он ее будет выполнять. Так я и объяснил свое решение командарму.
Тогда Хрюкин принялся отчитывать меня за "самочинство" - ведь было приказано, чтобы штурмовку возглавили лучшие летчики корпуса. На что я возразил:
- Вы полагаете, товарищ генерал, что комкор самый никудышный летчик в корпусе?
Такого вопроса командующий не ожидал - рассмеялся и махнул рукой:
- Смотри, Савицкий, повнимательней там. Немцы совсем остервенели.
"На южном участке советско-германского фронта существенных перемен не произошло…" - так сообщалось в сводках Совинформбюро о нашем медленном наступлении под Никополем, и в стратегическом плане это было действительно так. Но в тактическом звене - в полках, батальонах, ротах и эскадрильях, дивизионах и батареях - изменения происходили каждый день и почти каждый час. К фронту сплошным потоком тянулись автомашины - везли боеприпасы, людей, продовольствие. Зима, похоже, не собиралась приходить на Украину, и по тонкой грязи к огневым позициям артиллерии, боевым порядкам батальонов днем и ночью вереницы людей несли снаряды и ящики с патронами. Полки улучшали свое положение, проводилась перегруппировка частей, в то же время ни на минуту не прекращались боевые действия.
Нелегко было совершать вылеты на задания нам, истребителям. Распутица не позволяла долго задерживаться на одном месте: буквально после нескольких взлетов и посадок аэродром выходил из строя, приходилось искать новый, но боевая работа продолжалась. Мы вели разведку, сопровождали штурмовики, бомбардировщики, по-прежнему сами вылетали на штурмовку.