А что же немцы? После Сталинграда это были уже не те вояки, что два года назад вторглись в нашу страну. Тогда они ухмылялись, поплевывали, ели гречишный мед, топтали хлеба, хватали наших девушек и залихватски пели песню о "развеселой войне". В сорок третьем мелодия изменилась. Немцы принялись разучивать романс "Жалобы вдовы" и прикидываться сиротами. "Наши солдаты находятся в узкой щели, часто в открытом поле… - писал в пропагандистском бюллетене германского генштаба майор Виер, - над ними холодное мрачное небо, вокруг безграничная чужая страна; позади лишь немного солдат - немного по сравнению с теми огромными силами противника, которые наступают; рев, вой, грохот, свист снарядов и мин из тысячи большевистских пушек и минометов, мечущих смерть. Наши солдаты должны устоять, и только изредка наша артиллерия может ответить противнику. А затем, после того, как этот ад царит три-четыре часа, выбегают колонны русских с отвратительным хриплым "ура", идут их танки все в большем и большем количестве с гремящими гусеницами и скрипящими моторами. Бомбардировщики врага неистовствуют почти на высоте деревьев, сбрасывают бомбы, ведут огонь. Пять, восемь, двенадцать вражеских самолетов против одного нашего…"
Мы понимали возмущение и растерянность немцев. Танкисты 19-го танкового корпуса генерала И. Д. Васильева и другие части с ходу преодолели уже Турецкий вал. Немцы держали его под сильным обстрелом, пытались восстановить прежнее положение, но без толку. Наши войска вышли и за Турецкий вал, и на другую сторону Сиваша.
Только Никопольский плацдарм с первой попытки ликвидировать не удалось. Наступление в приднепровских плавнях в оттепель оказалось делом довольно трудным. Дороги раскисли. Не только самолеты на аэродромных полях - люди, лошади и те вязли в размокшем грунте: проваливаясь по колено в грязь, солдаты на своих плечах несли боеприпасы, минометы, пулеметы. На наших боевых машинах при рулении по земле и во время разбега грязь - густой украинский чернозем - настолько забивала радиаторы охлаждения, что моторы то и дело перегревались - "кипели" - и выходили из строя Первыми, мы заметили, перестали летать немцы. Потом поубавились боевые вылеты и у нас, в 8-й воздушной армии.
В те дни рационализаторы нашего корпуса и придумали одну любопытную доработку, о которой действительно только бы и сказать: "Все гениальное просто". Отверстия радиатора на самолете во время взлета кто-то предложил закрывать шторкой из обычной парусины, а после взлета открывать. Вырезали по размеру радиатора такую заглушку, протянули от нее в кабину пилота тросики - и все. Работу эту механики самолетов проделали за одну ночь. Руководил ими заместитель начальника политотдела по комсомолу Тимофей Полухин, так что не случайно операция прошла под кодовым названием "Комсомольская шторка".
Утром я посмотрел на те шторки, подергал за тросики - ничего. Вроде бы надежно.
- А как же взлететь с закрытым радиатором? - спрашиваю Полухина. Тимофей успокоил:
- Так ведь на взлет одна минута.
- Кто-нибудь пробовал?
- Пока нет… - Полухин улыбнулся, заранее, должно быть, зная, что первым полечу я. Как летчик, разве я мог поступить иначе?..
Так всем корпусом мы продолжали боевую работу, а соседи наши день-другой недоумевали, потом зазвонили телефоны, полетели телеграммы: "У вас что, самолеты другие? Или распутица не действует?"
Командарм Т. Т. Хрюкин прислал специалистов-инженеров, те критически осмотрели наше изобретение, сняли чертежи, и на третьи сутки все полки 8-й воздушной так же успешно летали на боевые задания Как оказалось, провели мы операцию "Комсомольская шторка" очень даже вовремя: готовилось новое наступление на Никопольский плацдарм.
Утро 31 января 1944 года я встретил на КП 3-й гвардейской армии, которой командовал генерал Д. Д. Ле-люшенко. Погода стояла нелетная - непрерывно шел вперемешку с монотонным моросящим дождем мокрый снег. Но наступать без поддержки авиации командарм Лелюшенко не хотел, начало наступления переносилось с часу на час, и все офицеры, генералы, находившиеся на КП армии, томились в вынужденном бездействии, в том редком на фронте состоянии, когда все уже готово для решительного броска на врага и остается только ждать назначенного часа. Еще день назад каждый из нас наверняка что-то мог бы доработать, допроверить, просто, наконец, убедиться, что его боевая машина или там эскадрилья полк не подведут. Но за час до наступления никаких мероприятий, проверок, никаких сомнений ни в себе, ни в своем товарище по оружию и быть не могло. И как солдат в окопе - какой-нибудь незаменимый в такие минуты Вася Теркин - словом, шуткой снимал напряженность ожидания, так кто-то из нас, людей в общем-то молодых (автору этих строк в те годы едва перевалило за тридцать), завел вдруг разговор о женщинах. Весьма непростая тема для душевной разрядки, не правда ли?.. К слову, один старый анекдот по этому поводу. В компании с женщинами летчики увлеченно ведут разговор о воздушных боях, пилотажном мастерстве и прочих своих летных делах. "О чем же вы говорите перед полетами?" - спрашивает одна из подруг. - "Как о чем? О женщинах!.." - ответили ей.
Не помню, что заставило нас тогда, в напряженные часы ожидания перед многотрудным наступлением - решалась судьба операции! - завести такую беседу. Но вот разговор наш вошел в вихревой круг и, помню, мы говорили о времени, основательно пересмотревшем банальные истины прошлого, о полноправных участницах наших боевых дел - девчатах-оружейницах, связистках, снайперах. Собственно, ни для кого из нас никакого откровения в этом не было. Вопрос тогда оказался затронут значительно глубже, и кто-то даже сделал вывод, что мужчины, не умеющие по-настоящему любить и ценить женщину, теряют существеннейшее свое качество - мужество. Мужество как душевную силу.
Забегая вперед, замечу: после войны мне не раз доводилось участвовать в различных молодежных диспутах, обсуждениях, в том числе и о воспитании чувств На мой взгляд, существует все-таки неписаный кодекс мужского поведения, который включает в "себя такие нравственные категории, как мужская честь, чувство собственного достоинства, бережное отношение к женщине. К сожалению, приходилось слышать, будто настоящее мужество может проявляться только в бою. Не разделяю такого мнения. Именно чуткость, отзывчивость к людям, я бы сказал даже, внутренняя деликатность в часы испытаний оборачиваются кремневой крепостью духа, воли и стойкости.
Однако я увлекся. И тогда, перед наступлением, тем давним январским утром с нелетной погодой, мы, видно, тоже не на шутку увлеклись, да так, что слышавший наш разговор представитель Ставки маршал А. М. Василевский сказал: "Я заметил, когда людям нечего делать, они любой разговор обязательно переводят на женщин".
…После короткой, но мощной артиллерийской подготовки передовые части нашего фронта ринулись в атаку. Неприятельскую оборону удалось прорвать на глубину до пяти километров на двух узких участках, и здесь мы основательно поработали за штурмовиков, поддерживая наступление с воздуха.
На следующий день генерал Д. Д. Лелюшенко ввел в действие главные силы армии А с севера через Апостолово на Никополь шли войска 3-го Украинского фронта. По ходу операции стало ясно, что гитлеровцы на плацдарме рассечены на отдельные группы. Тогда Дмитрий Данилович Лелюшенко принял решение прорваться к Днепру на плечах отступавшего противника и, захватив у него переправочные средства, форсировать реку.
Что говорить, решение было смелое 7 февраля части 266-й стрелковой дивизии, 5-й гвардейской мотострелковой и 32-й отдельной танковой бригады вышли к кромке днепровского берега. Более 3 тысяч гитлеровских солдат и офицеров было уничтожено, много взято в плен. Захватили наши бойцы у немцев и переправочные средства, что, пожалуй, в тот момент было самым важным - немцы не смогли переправиться через Днепр.
Генерал Лелюшенко искренне радовался развитию событий.
- Послушай, Евгений Яковлевич, а это не твои ли ребята работают? - подозвал он меня к оперативной карте и зачитал донесение:
"Под прикрытием атакующих истребителей с птичьим крылом на фюзеляже (номера самолетов 7, 9, 11, 12, 13), предварительно атаковавших позиции противника над высотой 216,4, полк вышел на берег Днепра. Прошу передать летчикам благодарность бойцов и командиров.
Майор Е Вахромеенко".
Истребители с птичьим крылом на фюзеляже были мои, я это подтвердил командующему армии Но дальнейшие события развивались настолько стремительно, что я не успел даже спросить - дошла ли благодарность командира полка до наших пилотов.
В 18 00 батальон майора Г М Надежкина из 5-й гвардейской мотострелковой бригады начал форсировать Днепр В ночь на 8 февраля уже вся бригада, а с ней и 266-я стрелковая дивизия завязали бой за Никополь К 4 часам утра они совместно с частями 6-й армии 3-го Украинского фронта овладели центром города, и вскоре на одном из самых его высоких зданий был водружен красный флаг - Никополь наш!
В тот же день войска генерала Ф И Толбухина, полностью очистив от противника левый берег Днепра, ликвидировали никопольский плацдарм За выполнение боевых задач наш корпус наряду с другими частями и соединениями был отмечен в приказе Верховного Главнокомандующего, получив почетное наименование - Никопольский.
В дальнейших боях на Правобережной Украине мы не участвовали. Нам предстояло освобождать Крым.
Глава тринадцатая.
В небе Таврии
Весной сорок четвертого, укрепляя свои позиции на Перекопском перешейке, южном берегу Сиваша и под Керчью, гитлеровцы во что бы то ни стало стремились удержать за собой Крым, а войска 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии заканчивали подготовку к операции, которая потом войдет в историю под названием Крымской наступательной.
Небо Таврии. Запомнилось оно мне на всю жизнь.
За несколько дней до начала наступления, где-то в первых числах апреля, мы с начальником штаба корпуса полковником Барановым, сев в связной самолет, отправились на очередной проигрыш операции и приземлились на полевом аэродроме Аскания-Нова. Погода была неважная - дул сильный ветер, поэтому после посадки я попросил встречавшего нас механика привязать самолет к металлическому стопору, и тот по-хозяйски распорядился с машиной.
В штабе фронта мы задержались допоздна Начальник штаба 4-го Украинского генерал-полковник Бирюзов на картах и у большого ящика с песком, где был нанесен весь рельеф местности и вся оперативная обстановка наших войск и войск противника, который раз проигрывал возможные варианты боевых действий.
Особо важной задачей в обеспечении операции с воздуха было прикрытие трех переправ через Сивашский залив. Именно по ним шла переброска войск для организации наступления, снабжение 51-й армии, удерживавшей завоеванный на Крымском полуострове плацдарм. Немцы понимали это и принимали решительные меры для ликвидации сивашских переправ. Немало бомбардировочной, истребительной авиации сосредоточили гитлеровцы в Крыму, привлекали боевую технику и с аэродромов, расположенных в Румынии Оттуда к переправам готовились вылететь их бомбардировщики - Хе-111, Ю-88. У "хейнкеля" по тем временам была немалая бомбовая нагрузка - до 2000 килограммов. А сильная защита самолета - пять пулеметов, мощная пушка - делала его довольно крепким орешком.
Словом, 3-му истребительному авиакорпусу РВГК, которым я командовал, была поставлена задача: не допустить разрушения переправ, прикрыть с воздуха 51-ю армию генерала Крейзера, а также войска 2-го танкового корпуса и кавалерийского корпуса генерала Кириченко.
Часов в десять-одиннадцать, когда уже совсем стемнело, мы оставили штаб фронта и направились с полковником Барановым к нашему "кукурузнику". Помню, моросил теплый дождик Самолет в темноте мы обнаружили не сразу, и только когда часовой окликнул нас: "Стой! Кто идет?" - поняли, что уже на месте, на летной площадке.
Предъявив часовому документы, я потребовал вызвать механика самолета: выпуск любой машины в воздух не обходится без этих скромных трудяг аэродромов - техников, механиков, мотористов. Но вместо механика на вызов явился вдруг начальник караула, и тогда, подумав, что с запуском мотора мы справимся сами, я отпустил охрану, осмотрел самолет, отвязал его крылья от стопоров и забрался в кабину.
Полковник Баранов, вполне разбирающийся в тонкостях работы летчика, помогал запускать.
- Контакт!
- Есть контакт!
- От винта!
- Есть от винта! - летели в ночи положенные ритуальные команды. И вот мотор чихнул раз-другой, винт завращался. Баранов ловко вскочил во вторую кабину, и прямо со стоянки - против сильного ветра - я начал взлетать.
Странно как-то себя вел связной самолетик на разбеге. Я уже полностью отдал от себя ручку управления машиной, казалось, что бежит она уже вечность, но хвост самолета почему-то поднимался с трудом, вяло, словно нехотя. Наконец оторвались.
В полете, чтобы сохранить нужную скорость, чтобы самолет летел по горизонту, ручку управления пришлось держать почти полностью "от себя". Я понимал - с машиной что-то случилось. Чрезвычайно тяжелая, с большой задней центровкой, она вела себя словно норовистый конь, вот-вот готовый вздыбиться и сбросить седока. А если учесть, что полет проходил ночью, да еще в дождь, то, пожалуй, нетрудно представить себе, как же облегченно я вздохнул, когда мы в конце концов приземлились.
Посадку я произвел, как всегда, уверенно, но выбрался из кабины - и руки, которой управлял, не поднять Мышцы затекли, стала она словно свинцовая. В чем дело?.. Тут подходит командир эскадрильи связи майор Волгушев и спрашивает:
- Товарищ генерал, как же это вы аэродромный баллон-то уволокли?
Я не сразу понял, о каком баллоне говорит комэск.
- Да ведь на костыле самолета на трехметровом тросе огромный баллон!
Все стало ясно. Хвост "кукурузника" его механик, стало быть, привязал для гарантии к тяжелому баллону - ведь дул сильный ветер, а я перед вылетом не заметил тонкого троса, которым баллон крепился с машиной, и взлетел Как все обошлось, как удалось долететь, не потеряв управления самолетом, - ума не приложу. Не раз мои товарищи по летной работе потом вспоминали об этом случае, подшучивая над наши" экипажем А мне в те дни было не до смеха, потому что приближалось время Ч - то известное всем военным начало, с которого берут отсчет любые баталии.
В один из поздних вечеров меня вызвали к аппарату СТ, напрямую связывающему штаб истребительного авиакорпуса со штабом фронта.
"У аппарата генерал-майор Савицкий", - передала телеграфистка, и тут же по ленте побежали слова с другого конца связи. "У аппарата Василевский. Здравствуйте, Евгений Яковлевич…" Представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал А М. Василевский интересовался, поставлена ли мне боевая задача, приступил ли корпус к ее выполнению. На это я ответил, что задача ясна, а корпус, хоть и имеет незначительные потери, но находится в полной боевой готовности.
После этого наступила длительная пауза. Телеграфистки обменялись между собой какой-то цифровой информацией, и, когда аппарат включился снова, мне показалось, что и застучал он громче, и лента побежала быстрее. Маршал Василевский интересовался: "А как у вас с питанием? Чем кормите летчиков? Не сказывается ли бездорожье на обеспечении боеприпасами и продовольствием?.."
Я доложил представителю Ставки о нашем положении Снарядами и крупнокалиберными патронами корпус был обеспечен, а вот с авиабомбами дело обстояло хуже. Не хватало осколочно-фугасных, зажигательных бомб, требовались и светящие бомбы - для ночного блокирования эродромов противника.
Что касалось питания личного состава корпуса, то, на мой взгляд, люди понимали сложившуюся обстановку и стойко переносили временные затруднения. Надо сказать, в те дни на помощь к нам пришли кавалеристы - они доставляли тыловикам отбракованных и раненых лошадей. И мы, таким образом, без ограничения обеспечили мясом летчиков, а остальным определили норму конины - по 150-250 граммов в день.
В ответ на мой доклад немедленно побежала лента из штаба фронта: "Я удовлетворен нашим разговором. Приятен оптимизм и уверенность в успешном выполнении поставленной задачи. Но хочу напомнить: ни одна из переправ через Сиваш не должна быть разбита. Уничтожение переправ практически срывает срок выполнения наступательной операции…" Врезались в память последние переданные маршалом слова:
"Милый мой Евгений Яковлевич, если вы не выполните эту задачу и переправы немцы разрушат, вы будете преданы суду военного трибунала. До свидания. Желаю вам удачи. С глубоким уважением.
Василевский".
Такая вот беседа была с помощью аппарата СТ. На полу, как обычно, осталась от нашего разговора огромная змея белой ленты. Держа в руках ее конец, я пробежал глазами обрывки последней фразы и невольно улыбнулся:
"Милый мой Евгений Яковлевич… вы будете преданы суду военного трибунала…"
Шла война. Мы должны были выстоять, одолеть очень сильного врага - во что бы то ни стало! А такая победа достается не одними лозунгами.
В тот же день, уже через полчаса, у меня в землянке состоялось совещание управления авиакорпуса Начальник штаба полковник Баранов, начальник политотдела полковник Ананьев, начальник оперативного отдела полковник Чернухин, заместитель начальника политотдела по комсомольской работе подполковник Полухин внимательно слушали о моем разговоре с представителем Ставки. А я читал расклеенную на чистых листах бумаги ленту и думал: мы не можем не справиться с немцами, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы не пропустить противника к переправам…
Тяжелые воздушные бои разгорелись над крымской землей Из Румынии гитлеровцы гнали свои "юнкерсы" и "хейнкели" на промежуточные аэродромы, заправляли их там бензином, начиняли бомбами и ожесточенно рвались к нашим войскам. Чтобы исключить возможные удары вражеской авиации, мы решили блокировать немецкие аэродромы. И это нам удалось.
Почти непрерывно в течение светлого времени суток две-три пары истребителей корпуса висели в воздухе - чуть в стороне от взлетно-посадочных площадок гитлеровцев. При первой же их попытке взлететь наши летчики стремительно шли в атаку и, как правило, срывали вылет. Тогда немцы, не добившись успеха в дневных условиях, перешли к ночной работе. Надо сказать, некоторым бомбардировщикам удавалось безнаказанно прорываться к переправам, правда, бомбили они неудачно - ни одна бомба не попала в цель.
А как же мы? Могли ли мы безмятежно отсиживаться, рассчитывая на плохую бомбардировку гитлеровцев? Конечно, нет. Нужно было что-то предпринимать - прекратить полеты немцев к переправам. Но как?..