Около двух часов ночи появился от МВД Громов, от Минобороны - Варенников и Ачалов. Кроме хозяина кабинета, присутствовали и его заместители… У всех нас была одна главная мысль. Она варьировалась в разных формах, с разной интонацией и эмоциональностью: избежать кровопролития, не допустить провокации.
…Итак, решено: вывести войска, вылететь к Горбачеву, собрать у него руководителей республик, подготовить вопросы о стабилизации положения в стране, о Союзном договоре для рассмотрения на сессии и потом съезде Верховного Совета СССР. К Горбачеву летят: В. А. Крючков, Д. Т. Язов, А. И. Тизяков, О. Д. Бакланов, В. А. Ивашко.
22 августа
На президентском самолете № 1 А. И. Тизяков, Д. Т. Язов, А. И. Лукьянов, В. А. Ивашко, Ю. С. Плеханов и я в сопровождении автоматчиков вылетели вслед Ту-134, на котором летит Горбачев с семьей, Руцкой, Силаев и другие "спасители" Президента СССР. В качестве заложника с Горбачевым в Ту-134 был взят председатель КГБ В. А. Крючков.
Видимо, воспаленный мозг Президента "обезопасил" себя и своих домочадцев: в последний момент перед отлетом из Фороса в Москву он сделал мгновенную рокировку и пересел с семьей в другой самолет. А всех нас, в том числе экипаж, в котором были женщины, предоставил трагической участи, как ему, очевидно, представлялось, - погибнуть в авиационной катастрофе…
Я возвращался и возвращался к вопросу, почему мы, прилетев в Форос, не смогли встретиться и переговорить с Горбачевым, с прилетевшими после нас Руцким, Силаевым и другими. На моих глазах возводилась стена отчуждения между "нами" и "ими" - с "нами" "они" не стали говорить… Что может это значить? Ведь перед сессией Верховного Совета СССР необходимо было посоветоваться, снять возникшие недоразумения, паутину все более накапливавшегося недопонимания, обмана и лжи… Президент РСФСР уклонялся от переговоров, маневрировал в течение понедельника, вторника, среды… Президента СССР предусмотрительно устраивала тактика самоизоляции в течение этого же времени…
До сессии Верховного Совета или съезда остается несколько суток. Судя по обстановке, можно предположить, что эти дни будут использованы во зло, противоборство сторон не угаснет, а приобретет новые формы. Точку, скорее всего, может поставить только Верховный Совет. Вывод: надо идти в Верховный Совет и работать в нем, говорить всю правду, ведь были же даже ко мне, человеку, мало известному среди депутатов, порядка тридцати звонков с возмущением по поводу возни в Ново-Огареве, по поводу игнорирования Горбачевым референдума от 17 марта 1991 года….
Итак, решено: завтра, то есть сегодня (ведь уже около двух часов) с утра быть в Верховном Совете… Надо бы посоветоваться с Анатолием Ивановичем, но он задремал… или пытается…
Время неумолимо- идем на посадку. Вот мы у зала ожидания Внуково-2. Выходим из самолета, много света, направляемся в павильон для встречающих. Вокруг в лучах прожекторов люди, они рассредоточены по одному, двое, трое. Появляется Николай Константинович, мой "прикрепленный", мы рыхлой группой подходим к стеклянным двойным дверям зала. Впереди меня маршал Д. Т. Язов со своим порученцем. Мимо нашей группы пробегают несколько офицеров с автоматами, видимо, из тех, кто летел с нами в самолете…
Иду на выход к машине, но натыкаюсь на двухметрового знакомого из охраны. Он предупредительно:
- Олег Дмитриевич! Вам надо зайти налево.
- В чем дело? Зачем?
- С вами хотят переговорить.
- Ясно…
Захожу в боковой зал, большой стол на месте. Меня ждет вежливый молодой человек, вижу его впервые.
- С вами хочет переговорить прокурор РСФСР товарищ Степанков.
- Как его зовут? Где будем говорить?
- Сейчас найдем свободный кабинет, его зовут Валентин Георгиевич.
Первый из кабинетов, куда мы заглянули, был свободен… Через несколько минут в кабинет энергично входит довольно прилично одетый молодой человек, подвижный, с выразительно-чувственными губами, темно-маслянистыми, несколько глубже обычного посаженными глазами.
Кабинет небольшой, подсаживаемся визави за приставной столик у солидного письменного стола.
- Олег Дмитриевич! - начинает сходу… - Мы бы хотели переговорить с вами по поводу вот этих… (подыскивает подходящее слово) событий последних нескольких дней.
- Пожалуйста, я к вашим услугам. Слушаю вас.
- Вы меня не совсем правильно поняли. Этот разговор может затянуться, и здесь не совсем удобно его вести. Я бы хотел пригласить вас проехать на одну из подмосковных дач, и там с вами мог бы состояться разговор… Но уже поздно, а время не терпит…
- Валентин Георгиевич, чем я могу вам помочь? Могу пригласить вас ко мне на дачу, она здесь недалеко, на Николиной горе.
- Олег Дмитриевич, вы депутат Верховного Совета СССР?
- Да, народный депутат.
- Мы не можем вас задержать как депутата, а время не терпит, и хотел бы, чтобы мы начали с вами работать, не теряя времени.
- Валентин Георгиевич, значит ли это, что мои товарищи, не депутаты, задержаны?
- Не совсем так, они будут размещены на дачах в Подмосковье, и с ними будут работать наши люди.
- Валентин Георгиевич, я предлагаю вам следующий вариант, под честное слово. Сегодня мы с вами устали, я уже не сплю практически третью ночь. Сегодня мы расстаемся, а завтра в удобное для вас и меня время вы приезжаете ко мне или я к вам. Я предлагаю где-то в 13 часов, - выговорив это, я прикинул, что успею побывать в Президиуме Верховного Совета, а возможно, вместе с Язовым удастся все-таки встретиться с Горбачевым.
- Нет, Олег Дмитриевич, лучше вы приезжайте ко мне, - поспешил скорректировать мое предложение Валентин Георгиевич.
- Ну и прекрасно, только дайте мне ваши координаты, я ни разу не был в прокуратуре.
- Вот мой телефон, по этому телефону вас будет ждать товарищ…
На этом мы разошлись. Я вышел в центральный зал, людей уже почти не было. Появился Николай Константинович.
- Машина есть? - интересуюсь.
- Сейчас поищу.
Я остался один… Душно, жарко. Инстинктивно иду в сторону, куда скрылся Николай Константинович, - там должна стоять машина. Странно. Машин мало, моих товарищей нет, обычно мы прощались перед разъездом за руку. Свежий воздух, прохлада, фонтан, слева от стоянки машин подкатывает ЗИЛ, из него выходит Николай Константинович.
- Олег Дмитриевич, можно ехать!
Сажусь в машину. Водитель мне незнаком.
- Поехали.
- Куда будем ехать? - спрашивает водитель.
Опускаю руку справа к телефону, там пустота, рука натыкается на обрывки кабеля. Спрашиваю водителя:
- Как вас зовут?
В ответ молчание.
- У вас какая-нибудь связь есть?
- Машина без связи…
Я надеялся связаться с Президиумом Верховного Совета СССР, получить возможность выступить там. Наивность на грани глупости… Молох травли и погони за ведьмами раскручивался с небывалой скоростью и мощью.
В 19.00 ожидалось интервью по телевидению Горбачева - оно откладывалось несколько раз, к этому времени я успел приехать из Прокуратуры домой…
Лилия Федоровна бросилась с рыданиями ко мне… Стало известно о гибели Бориса Карловича Пуго и тяжелом состоянии Валентины Ивановны…
Надо было разрядить обстановку, я принял решение и сказал:
- Лилия Федоровна, собирай вещи, едем в "Барвиху" и будем там отдыхать, а дальше- будь что будет. Спокойно, двум смертям не бывать…
Вызвал машину. Водитель, с которым ездили в прокуратуру, отвез в "Барвиху"…
Начало сказываться напряжение последних дней, бессонные ночи - появились экстрасистолы, сердце дает сигналы… Но заставить спать себя не могу.
Лилия Федоровна- настоящий друг, старается отвлечь от тяжких мыслей, готова на самопожертвование. Прошлись, поговорили.
- Давай я попрошу сделать капельницу, ведь ты же начал курс - это поддержит сердце и поможет уснуть.
Ушла к врачам: они всегда помогут.
Около одиннадцати вечера я начал считать капли животворной жидкости, вливавшейся в мою возбужденную кровь, становилось легко и спокойно.
Лилия Федоровна была рядом, они разговаривали между собой - она и женщина-врач. Их голоса то возникали, то куда-то пропадали…
…Берег реки, тепло и солнечно, где-то рядом прыгают с плеском в воду ребята, смех, шум…
23 августа
Подмосковье, бальнеологический санаторий "Барвиха".
Какие-то шорохи, движения, негромкие разговоры вокруг. Я как бы наблюдаю со стороны. Вижу, врачи в белоснежных халатах, вспоминаю штатив с капельницей над головой…
- Как вы себя чувствуете? Вы уже проснулись? Есть боли в сердце? К вам пришли!
Наконец-то я начинаю включаться в реальный мир.
- Кто пришел?
- Два товарища, они вас ждут рядом в комнате.
- А где Лилия Федоровна?
- Она разговаривает с ними.
В памяти всплывают события вчерашнего дня. Главное - спокойствие и выдержка, никакой суеты. Входит Лилия Федоровна - в глазах тревога, но внешне держится достойно.
- Не волнуйся, я ни в чем не виновен, видимо, арест, но это противозаконно, я скоро вернусь.
- Я с собой ничего не брала, только носки, майка, рубашка.
- Этого достаточно, не волнуйся, главное держись, будь умницей.
Я одет. Время на часах 3.30.
Выхожу в гостиную. Дмитрий, мой сын, беседует с незнакомым мне человеком…
Товарищ из прокуратуры представился, извинился за поздний визит, подал бумагу. В документе речь шла о том, что я якобы являюсь одним из участников "заговора" с целью захвата власти, упоминалась статья 64 "а" Уголовного кодекса РСФСР и т. д…
На этой бумаге я написал: "Прошу, в связи с задержанием под стражу, адвоката и дать возможность выступить на сессии Верховного Совета СССР и переговорить с Президентом СССР". Подпись: 23 августа 1991 года.
Около четырех-пяти часов мы выехали за ворота "Барвихи", что в нескольких километрах от дачи Президента СССР под Москвой… Я физически почувствовал его близость. Он может быть доволен собой. Вчера он провел пресс-конференцию и, как ему кажется, расставил все по своим местам. "Процесс идет" - главное, сегодня шкура спасена. Охрана бдительно несет службу. Некоторых ждет награда.
В машине нас пятеро. На заднем сидении я сижу по центру, слева и справа - работники прокуратуры. Впереди водитель и мой сын. Психологическая обстановка спокойная: "сыщики и разбойники" ведут каждый свою игру в пределах правил и приличий… Предлагают выйти из машины. За стеной света ведутся переговоры, из-за шума моторов слышны обрывки фраз… Постепенно люди успокаиваются.
Наш "старший" возвращается, предлагает сесть в машину - он слева, справа его напарник, ждем. Две или три машины уходят в темноту. Пауза.
Начинаем движение и мы. На переезде железной дороги через лобовое стекло замечаю утреннюю зарю: высокое темное небо, пурпурный край к горизонту- почти как в вещем сне. Гонка по так знакомой дороге в Москву, на "хвосте" крытый УАЗ. Остановка на улице Алексея Толстого. Разрешают проститься с сыном… Обнимаемся… Он держится достойно. Успеваю сказать:
- На тебе вся семья, женщины. Держись.
- Знаю, держись ты…
Торопят. Половина высокого неба уже светло-розовая.
Срываемся с места, крутимся по незнакомой части Москвы. Сходу влетаем в глухой, узкий, мрачный, захламленный строительным мусором двор. Нас ждали.
Скрежет замков и засовов. В сопровождении нескольких подтянутых, крепких, невозмутимых ребят поднимаемся на второй этаж. Прерывающийся хриплый звук сирены. Затхлый сырой воздух. Вокруг серый металл, камень, тусклый свет.
Очередной скрежет замков. Открывают тяжелую дверь:
- Проходите.
Дверь захлопывается, скрежет и грохот запоров.
Время остановилось…
Источник: Олег Бакланов.
Космос - моя судьба. М. 2012
Олег Бакланов: Советская власть погибла из-за своей гуманности
Главный по советской оборонке и космосу, секретарь ЦК КПСС Олег Бакланов рассказал "Фонтанке", что конструировал "ядерный чемоданчик" и готовил полет на Марс, поведал, что российская "Сатана" успеет поразить Вашингтон и почему в СССР отказались от минирования берегов США, объяснил, зачем 20 лет назад стал членом ГКЧП, кто его за это хотел ликвидировать и почему КГБ во время "путча" контактировал с Ельциным.
- Ровно 20 лет назад вы стали членом ГКЧП. Главная интрига, пожалуй, в том, знал ли о подготовке ГКЧП Горбачев? Была какая-то конкретика в этом смысле с его стороны?
- На таком уровне конкретики не дождешься. Но, например, в Форосе он действительно нам сказал: "Черт с вами! Делайте, что хотите!" А, скажем, 3 августа, за полмесяца до создания ГКЧП, Горбачев на заседании кабинета министров говорил почти дословно: мы - как в горах, поэтому должны работать в условиях чрезвычайного положения, иначе лавина обрушится, все погибнет. И добавил: "Я ухожу в отпуск, а вы оставайтесь на местах, разруливайте ситуацию". На следующий день я в числе ближайших подчиненных Горбачева провожал его в аэропорт. Там он еще раз повторил свой запрет выезжать на отдых Язову (министр обороны СССР. - Прим. авт.), Крючкову (председатель КГБ. - Авт.), Шенину (член Политбюро ЦК КПСС. - Авт.) и некоторым другим. "Оставайтесь на местах, контролируйте ситуацию".
- ГКЧП не дали осуществить планы или планов толком не было?
- Не было. Все решилось в 2–3 дня. После того, как 17 августа в "Московских новостях" был опубликован проект Союзного договора. Так впервые мы (будущие члены ГКЧП. - Авт.) узнали его формулировки. Не узнали бы, может, ничего и не было бы. Ведь никто из нас на новоогаревских встречах, где и готовился этот проект, не был. Для нас их результат был - как снег на голову. Поэтому-то мы фундаментально к ГКЧП и не готовились, не прорабатывали. Да, были встречи. Но на уровне "поговорили, разошлись". И все. Спонтанно.
А тут вдруг выяснилось, что проект полностью противоречит мартовскому референдуму 1991 года, что о социализме речь в нем практически не идет, а республики фактически становятся суверенными государствами. При этом заключение Совета министров по проекту Союзного договора было отрицательное, а заключения Верховного Совета не было вовсе. А по закону оно должно было быть. Я все это прочел. Мне звонит Крючков. А потом и Язов. Стали обсуждать, что происходит. Всем стало очевидно, что 20 августа Горбачев с Ельциным отдадут нас на заклание.
- …И решили ехать к нему на поклон сами. Если Горбачев сам готовил этот проект, то чего вы хотели добиться от него поездкой в Форос?
- Хотели убедить его, что подписывать такой договор втихую нельзя, что надо обсудить его с товарищами, хоть у него в Форосе, хоть в Москве. Но Горбачев сразу заявил: "Даже если мне ногу отрежут, все равно поеду подписывать". А потом начинает ныть, как он плохо себя чувствует. Полчаса рассказывает про свою ногу. Как он шел, как его вдруг кольнуло. "Вы же видите, я еле сижу. Никуда с вами ехать я не в состоянии". Хорошо, если еле сидишь, предложи нам остаться, вызови остальных - поговорим. Так нет же.
Тем не менее каждый доложил состояние дел в вверенном ему направлении. Везде - бедственное. Особенно в партии. Короче, приперли Горбачева. Он и сказал: "Черт с вами! Делайте, что хотите! Но знайте мое мнение… А если нужен Верховный Совет, собирайте Верховный Совет". И заседание Верховного Совета было назначено на 26 августа. Конечно, это была глупость с нашей стороны. Надо было его собирать немедленно. Но Лукьянов (председатель Верховного Совета СССР. - Прим. авт.) заявил, что не сможет обеспечить явку депутатов. Хотя Ельцин в этой ситуации сумел моментально собрать Верховный Совет РСФСР, а потом с его помощью высек Горбачева.
- Если все происходило так спонтанно, как вы рассказываете, то когда же вы успели подготовить документы по созданию ГКЧП?
- Когда мы приехали от Горбачева в Москву, документы по ГКЧП и обращение к народу уже были готовы. Выкладывал их нам Крючков. Все их обсуждали. Кое-что поправили, а с главным согласились: надо вводить чрезвычайное положение. Ночью 18 августа я тоже эти документы подписал. Кстати, подразумевалось, что чрезвычайное положение будет вводиться на местах, только там, где оно необходимо. Как это было, например, с чрезвычайным положением в металлургии, где оно на тот момент уже действовало. Но никто в эти детали ведь вникать не стал, особенно после того, как Ельцин полез на танк.
- А вы разве не предвидели такого поведения Ельцина? Что он восстанет против вас?
- Я считал, что в такой ситуации он остановится. Не полезет на конфронтацию.
- У ГКЧП были контакты с Ельциным?
- Как-то мы с Шениным поехали к Крючкову. Он при нас позвонил Ельцину. Говорит: "Надо же знать меру!" Тот ему отвечает: "Я гарантирую, что никаких эксцессов не будет". Но это же были только слова. А дела быть могли. Мы понимали, что могут быть провокации. Что на нас лежит ответственность, чтобы их не допустить. И когда мы увидели, что Ельцин не останавливается и что идут разговоры, мол, ГКЧП скоро начнет аресты, то Язов, и я его в этом поддержал, вывел войска.
Я его понимаю. Язов не хотел, чтобы его войска были втянуты в кровавую бойню. Лично я тоже. Поэтому держал связь с регионами. Объяснял: "Главное, не допустить кровопролития". Потому что, если бы произошло то, что произошло под мостом на Арбате (место гибели Ильи Кричевского. - Авт.), то была бы большая кровь, и пришлось бы отвечать за нее головой.
- Бояться ответственности, вводя чрезвычайное положение, когда на кону стояла страна, по меньшей мере странно. Вам не кажется, Олег Дмитриевич?
- Вы правы! Мы проявили мягкотелость. Советская власть в конечном счете погибла из-за своей гуманности. Мы хотели только не дать подписать Союзный договор и привести ситуацию в соответствие с Конституцией. Думали, что после этого все наладится само собой. Непростительная наивность! Надо было на все наплевать. И, вопреки Конституции, арестовать 20–30 человек. Собрать Верховный Совет. Обсудить там ситуацию. И придать этих людей суду. И это было бы однозначно правильное решение. Поначалу был бы, конечно, шум. Но потом бы он стих. А страна осталась.
- Хотя бы теоретически кто-то из вас выдвигал такой вариант?
- Нет, так вопрос не ставился. Речь шла только о том, чтобы не допустить крови. Мы ничего не боялись, но на кровь не шли. Понимали, что, как и те ребята под мостом, полезли бы другие: "Арестовали нашего Бориса Николаевича!" И началась бы катавасия. Это сейчас мы понимаем, что эти жертвы были бы несоизмеримы с жертвами, например, 1993 года. Сколько тогда погибло людей по вине Ельцина?
- В какой момент вы почувствовали свое бессилие как власть?