Когда в давние времена наркомат иностранных дел еще располагался на Кузнецком мосту, рядом с ведомством государственной безопасности, то дипломаты несколько иронически именовали разведчиков "соседями". Потом появилось деление на "ближних соседей" – разведчиков из КГБ и "дальних соседей" – сотрудников военной разведки.
Отношения между дипломатами и разведчиками трудно назвать хорошими. Одни традиционно не уверены в необходимости других.
"Между разведкой и наркоматом иностранных дел всегда шла жестокая борьба за влияние… Сведения и заключения этих двух учреждений по одним и тем же вопросам расходятся между собой… Борьба принимает особенно острые формы при назначении сотрудников за границу и продолжается за границей между послом и резидентом", – писал Георгий Сергеевич Агабеков, первый советский разведчик, бежавший на Запад еще в двадцатые годы.
Нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин считал госбезопасность своим личным врагом, о чем высказался в необыкновенно откровенном политическом завещании:
"При Дзержинском было лучше, но позднее руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты… ГПУ обращается с наркоматом иностранных дел, как с классовым врагом… Внутренний надзор ГПУ в нашем наркомате и полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым и варварским образом…"
После Чичерина и до Панкина никто из министров не смел выражать неудовольствие разведчиками, но министерство иностранных дел и разведка смотрели на мир разными глазами. Спецслужбы могли сломать карьеру любому дипломату, если решали, что тому "нецелесообразно" выезжать за границу. Но в двадцатые годы дипломаты могли ответить тем же.
"Заместитель председателя ВЧК Уншлихт снабдил меня письмом к управляющему делами Наркоминдела с просьбой устроить на службу, – вспоминает Агабеков. – Несмотря на личное письмо Уншлихта, Наркоминдел меня не принял".
Когда Агабеков уже был резидентом в Афганистане, посол требовал показывать ему все телеграммы, уходившие по линии разведки в Москву. Сейчас это невозможно. Послы смирились и знают, что с резидентами не ссорятся.
"Борьба за границей между послом и резидентом выливается иногда в ожесточенные формы. Корень борьбы лежит в двоевластии, создающемся вследствие полной автономности резидента. Страх перед ним служащих за границей сильнее страха перед послом. Посол сам чувствует над собой постоянный контроль и всегда ожидает какой-нибудь пакости со стороны резидента", – писал Георгий Агабеков.
Дипломаты неизменно недовольны тем, что разведчики занимают слишком много мест в посольствах. Вакансии заполнены, а работать некому. Разведчики обычно отвечают на это, что они и свою службу несут, и выполняют все свои официальные обязанности в посольстве или консульстве.
– Да разве мыслимо государству обходиться без разведки? – спрашивал я у Панкина. – Когда вы стали министром иностранных дел и получили возможность знакомиться с разведывательной информацией, может быть, вы ее оценили по достоинству? Может быть, ради нее ничего не жалко?
– Нет, – Панкин решительно качнул головой. – Отдельные интересные материалы они добывали. А часто просто переписывали свои донесения из посольской информации – я это видел, я же был послом в трех странах. Деградировало там все.
Как ни странно, примерно то же говорил мне бывший председатель КГБ генерал-полковник Владимир Ефимович Семичастный:
– Информации шло море со всего мира. У нас же резидентуры повсюду. Все хотят показать, что работают. Иной раз из местной газеты статью перепишут и присылают. Аналитический отдел разведки все это выбрасывает. От шифровки резидента одна строка остается, а две-три страницы в корзину. Мне начальник разведки показывал: полюбуйтесь на работу некоторых резидентов. Аналитик, изучавший шифровку, пишет: это уже прошло в газетах две недели назад. А резидент составляет телеграмму, ее шифруют, потом занимают линию связи, здесь ее расшифровывают. Это же в копеечку влетает! А он информацию из газеты шлет, причем выбирает либо такое издание, что в Москве вовсе не получают, либо такое, что с большим опозданием приходит. А почему они газеты переписывали? Так спокойнее…
Обычно послы не ссорятся с резидентами разведки. Но Борис Панкин всегда отличался бойцовским характером:
– И я начал с этим засильем спецслужб воевать. Особенно когда выяснил, что все это чьи-то родственники, друзья, приятели, которых пристраивают в хорошей стране.
Когда он работал в посольстве, то удивлял резидентуру свободными встречами, интервью без подготовки, пешими прогулками по улицам. Чекисты сразу почувствовали в нем чуждый и опасный элемент. Однажды, приехав в Москву, Панкин пришел к будущему председателю КГБ, а тогда начальнику разведки Владимиру Крючкову и пожаловался, что посольство в Швеции перегружено сотрудниками разведки. После этого военная разведка и КГБ превратились в его врагов.
– Они ведь хотели командовать послом, следили, куда я ездил, с кем разговариваю. Заставляли моего водителя обо всем сообщать. Они потеряли голову, потом это сами признали.
Вот тогда Панкин обнаружил, что не посол, а офицеры КГБ – реальные хозяева посольства.
– Посол ничего не может. Закончился срок командировки – уезжай. А пока срок не кончился, посол тебя домой не отправит. А офицер безопасности любого может досрочно вернуть домой. Вот их все и боялись.
Когда его из Стокгольма перевели в Прагу, он опять вступил в конфликт с многочисленными "соседями". Они могли серьезно испортить ему жизнь. Но августовский путч вознес его на недосягаемую для них высоту. Когда Панкин стал министром иностранных дел СССР, он своей властью решил сократить число сотрудников разведки, которые пользуются дипломатическим прикрытием.
– Когда пришел в МИД, – вспоминает Борис Дмитриевич, – тут я секретов не открываю – просто ужас, сколько их оказалось. Да еще был такой спрут, как управление кадров: изучали, кто у вас бабушка, кто дедушка. С какой стати это должно делаться в нормальном цивилизованном обществе?
Став министром, Панкин расформировал главное управление кадров МИД и изгнал оттуда всех сотрудников КГБ. К нему приехал объясняться начальник разведки генерал Леонид Шебаршин.
– Это было буквально за два дня до его увольнения, – рассказывал мне Панкин. – И он вдруг сказал мне: вы правы, эти люди у вас – они не разведчики, мы сами от них страдали. Стал показывать какие-то личные дела. Я от них благоразумно отстранился и говорю: я отдал приказ об увольнении ваших людей из управления кадров. А они не уходят.
Шебаршин все понял. Через час к Панкину зашел его первый заместитель Владимир Федорович Петровский:
– Борис Дмитриевич! Всех как ветром сдуло!
Панкин обещал разработать документ об условиях работы сотрудников разведки в загранпредставительствах. Но с уходом Панкина все это закончилось.
И с Борисом Панкиным, и со сменившим его всего на три недели (до распада Советского Союза) Эдуардом Шеварднадзе Примаков не спорил. В конце 1991 года и Панкин, и Шеварднадзе были в чести; по своему политическому весу Примаков им уступал. Да и президент Ельцин не понял бы тогда Примакова, если бы он пришел просить места в дипломатическом аппарате для своих разведчиков. Другие были приоритеты. Следовало выждать…
Так что число разведчиков в посольствах сократилось, но ненадолго. Потом все постепенно вернулось назад. Примаков действовал через президента Ельцина, который подписывал распоряжения о прикомандировании сотрудников разведки к министерству иностранных дел и о выделении им мест в посольствах и консульствах. Министерству иностранных дел оставалось только подчиняться.
Мечта Бориса Панкина убрать с территории посольства разведчиков не сбылась. Панкин пребывал во власти обычно несвойственных ему иллюзий. Нет в мире дипломатической службы, которая отказывала своим разведчикам в прикрытии. Все дело в том, на какое количество мест в списке дипломатов претендует разведка. Теперь некоторые дипломаты говорят, что в процентном отношении разведчиков в посольствах стало даже больше, чем в советские времена, потому что число дипломатических должностей сократилось, а аппараты резидентур остались прежними или выросли.
Уже в роли министра иностранных дел Евгений Примаков говорил мне:
– Когда я переходил из разведки в МИД, у дипломатов была вначале настороженность. Беспокоились, не начну ли я перетаскивать кадры из "леса", как здесь называют месторасположение штаб-квартиры разведки. Этого не произошло. На первой пресс-конференции в министерстве я даже, шутя, сказал, что в этом нет необходимости, потому что эти многие уже находятся здесь, в МИД.
Примаков широко улыбнулся собственным словам. Но продолжал уже без улыбки:
– Но этих "многих" не так много. Тут я могу пополемизировать с теми, кто говорит о "засилье" разведчиков в министерстве иностранных дел. Никакого засилья нет. Есть нормальная, как во всех странах, работа разведчиков "под крышей", под дипломатическим прикрытием. Но она не мешает дипломатии, не мешает…
Поскольку Борис Панкин провел на посту министра чуть меньше ста дней, то он мало что успел. Еще будучи послом в Чехословакии, он предлагал убрать из Праги излишнее количество разведчиков, особенно тех, кто был официально представлен чехам в своем основном качестве. Ему и это не удалось. Генерала, который при Панкине возглавлял резидентуру военной разведки в Чехословакии, я видел в Братиславе весной 1996 года, то есть через пять лет. Он преспокойно заканчивал срок своей командировки и в отличном настроении заехал в теперь уже независимую Словакию, чтобы попрощаться с товарищами. Выпито было немало. Наутро генерал поправлялся местным белым вином и рассказывал, как он оттянул Бориса Панкина, защищая честь своего однокашника генерала Альберта Макашова…
Но все это будет потом. А в конце 1991-го и в 1992 году из разведки уходили.
Приказано выжить
В целом разведка нуждалась в сокращении, и оно происходило. Сократить предстояло примерно тридцать-сорок процентов. В 1992 году разведчики паковали чемоданы и с болью в сердце покидали посольские здания, над которыми развивался еще непривычный трехцветный флаг. Примаков, возглавив Службу внешней разведки, принужден был отозвать домой офицеров, чьи должности подлежали сокращению. Возвращались в Москву люди из торговых представительств, из бюро "Аэрофлота", корреспонденты газет и журналов, а также сотрудники некоторых контор, часть которых и была создана в свое время для того, чтобы отправлять разведчиков за границу под легальным прикрытием.
Под руководством Примакова в центральном аппарате тоже шло сокращение, сливались отделы, ликвидировались некоторые направления. Например, исчез самостоятельный японский отдел. Те, кто продолжал работать за границей, в прямом смысле оставались без денег, потому что разрушилась прежняя система доставки им денег из Москвы.
Разведка просила о помощи журналистов. Толстые пачки долларов привозили из Ясенево в редакции газет, и обычные журналисты – просто в порядке дружеской взаимовыручки – перевозили деньги через границу. Стоя перед таможенниками, они ежились от страха, понимая, что если таможенник что-то заподозрит и их задержат, то они пойдут под суд, потому что кто же поверит нелепому объяснению:
– Везу деньги для наших разведчиков…
Среди оставшихся в резидентурах офицеров развернулась ожесточенная борьба за право остаться за границей. Сотрудники разведки сражались за собственное выживание и одновременно выживали других – то есть всячески помогали товарищам поскорее вернуться на родину.
Возвращавшиеся домой офицеры не находили себе работу в центральном аппарате и искали место сами – чаще всего в коммерческих структурах.
По указанию Примакова управление кадров не возражало, даже, наоборот, неофициально советовало тем, кто вернулся из-за границы, обосноваться где-то на стороне. Они не увольнялись из кадров, поскольку в разведке, как и в армии, пенсию платят за выслугу лет. Прослужив двадцать лет, в сравнительно молодом возрасте уже можно получить приличную военную пенсию и заняться чем-то другим.
Помню печальные лица своих приятелей – офицеров разведки, которые работали под журналистским прикрытием. Проблемы у них возникали на каждом шагу. Кто-то не успел и несколько месяцев проработать за границей, как его вернули из-за сокращений, и он бродил по коридорам в Ясенево без всякого дела.
Другие активно искали работу – в основном в Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса в качестве переводчиков-референтов при иностранных журналистах. Там платили в валюте, хотя работа была малоприятная. Потом, когда стали появляться частные банки, разведчики почувствовали себя лучше – их охотно брали в службы безопасности и в аналитические отделы. Разведчики, прежде всего, могли предложить новым работодателям свои зарубежные контакты.
Ушли не только те, кого считали балластом.
По собственному желанию покинули службу амбициозные молодые офицеры, которые считали, что у них нет служебной перспективы. Исходом из разведки это назвать нельзя, но потеря была заметной. Офицеры писали заявления и увольнялись. Это было нечто новое в разведке, которая превратилась в обычную государственную структуру.
Один из близких сотрудников Примакова шутил:
– Еще до работы в разведке я услышал такую пугающую фразу: из разведки по своей воле не уходят. Отсюда выносят вперед ногами или выводят в наручниках. Вот как. Так когда я приходил, то думал: а как уходить-то буду? Если два пути всего, то какой же мой?
Разведчики впервые почувствовали себя в определенном смысле обычными служащими. Они имели право заниматься прежним делом, а могли уйти, если возникало желание заняться чем-то другим. Но тогда, в первые дни, это было шоком для кадровых разведчиков. Как это можно – взять и уйти? Те, кто оставался, говорили разные резкие слова в спину уходящим. Увольнялись в основном из-за денег. А кто-то ушел и по идеологическим соображениям – как это жить без главного противника? Разве можно говорить, что наши интересы с Соединенными Штатами в чем-то совпадают, а в чем-то не совпадают? Сегодня не совпадают, а завтра совпадут? Это казалось настолько чудовищным, что офицеры говорили: я в этом участвовать не желаю, – и уходили.
Примакову предстояло сформулировать национальную разведывательную доктрину. От разведки требовалась радикальная смена приоритетов.
Семьдесят с лишним советских лет внешняя разведка вела борьбу с мировым империализмом на всех фронтах. На практике это означало массированное агентурное проникновение во все государства и стремление узнать все тайны, не считаясь с затратами.
Государственная политика новой России исключала продолжение такой линии. Современные концепции национальной безопасности требовали разумной достаточности не только для армии, но и для разведки. Но можно себе представить, как трудно было сменить ориентиры офицерам со стажем. Смогут ли кадровые разведчики отвыкнуть от прежних идеологических установок?
В разведке работали разные люди с разными политическими взглядами. Для одних крушение социализма было ударом. Другие стали говорить, что после крушения социалистического строя работать легче: исчезла фальшь.
Специалисты уверены, что работа в разведке сама по себе наносит тяжелый ущерб психике разведчика. Он ведет двойную жизнь и к тому же убеждает своих агентов делать нечто преступное – изменять родине, красть секретные документы. Вот почему в разведывательной школе слушателей пытаются морально вооружить, объясняя, что во имя Родины надо идти на все.
Разведчиков учат умению налаживать контакты, устанавливать близкие отношения, получать от людей информацию. В любом собеседнике, даже если он не оформлен агентом, разведчик видит прежде всего источник информации. А если от него нельзя получать информацию, то и нечего терять на него время и деньги.
Чем в этом смысле дипломат или журналист отличается от разведчика? Дипломаты и журналисты тоже ведь с не меньшим искусством выведывают то, что им надо. Разведчик пытается придать отношениям специфический, личный характер, чтобы получать больше, чем то, что мог бы узнать дипломат.
Можно платить за информацию деньги или же убедить иностранца в том, что помогать твоей стране – это святое дело. Советским разведчикам приходилось вербовать людей, рассказывая, каких успехов добилась страна победившего социализма. Некоторые разведчики испытывали при этом моральный дискомфорт. Бывало, разведчик нахваливает советскую власть и думает: ну и дурак же ты, американец, если в это веришь… Беда в том, что Советский Союз – за исключением короткого промежутка времени (после революции и до начала тридцатых годов, а также во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы) – далеко не у всех вызывал симпатии. А вот вербовщики американской разведки действовали как представители политически привлекательной страны.
Один из наших разведчиков, награжденный орденом за удачную вербовку, говорил мне:
– Мы работали от имени дурно пахнущей страны. Надо понять наше положение. У тебя галстук, аккуратная прическа, пробор, но от тебя плохо пахнет. Ты представляешь страну с мерзопакостным режимом. Трудно было защищать страну, когда речь шла о нарушениях прав человека. Нужно было как-то выглядеть прилично. Но и не переходить некую грань, за которой уже американский разведчик мог бы попытаться тебя поймать на несогласии с политикой КПСС…
Вот таким людям приход Примакова был по душе. Но их в разведке меньшинство.
Когда Примаков приступил к работе в разведке, с ним пришла известная формула, придуманная англичанами: у нас нет постоянных соперников и нет постоянных союзников, постоянны только наши национальные интересы.
Но ведь советская разведка всю свою историю работала против постоянных противников. И этим все определялось. То, что хорошо для противника, плохо для нас. То, что хорошо нашим союзникам, и нам хорошо. Никаких личных пристрастий. И вдруг Примаков декларирует такую ересь…
На Евгения Максимовича газеты набросились и справа, и слева – что он понимает под национальными интересами? Одни говорили: мы демократы, мы будем строить правовое государство, закладывать основы рыночной экономики, нас все любят, от нас во всем мире только этого и ждали – какие же у нас могут быть враги? А на другой стороне политического спектра какой крик стоял: как это у нас нет соперников и противников?!
И этот спектр настроений и мнений – он же и внутри самой разведки присутствовал.