Слегка устав от Коричневого дома, мы отправились смотреть место, где фактически произошел путч и где была перестрелка; в конце концов мы вернулись в отель, где смогли отдохнуть, читая "Таймс" до обеда, на котором к нам присоединился Нейрат. Шел разговор общего характера, не представляющий особого интереса, за исключением одного момента, который меня заинтересовал, когда в разговоре коснулись ошибок, допускаемых переводчиками на международных конференциях. Шмидт рассказывал однажды об одной такой ошибке, и кто-то спросил его: "Вы засмеялись, когда услышали это?", на что он ответил, что сейчас не те времена, когда какой-либо немец рискнет засмеяться в присутствии кого-либо из представителей союзников. Он сказал это с довольно горькой улыбкой. Я должен сказать, что меня удивляет, что они не ожесточены еще больше, и я думаю, что это несомненно должно каким-то образом объяснять, почему они полны решимости (чего бы им это ни стоило) поставить себя в такое положение, чтобы другие люди должны были обращаться с ними с уважением, и я не могу не думать, что это частично объясняет их готовность отказаться от личной свободы ради власти. Как где-то отмечает автор книги "Дом, который построил Гитлер": "По поводу этого один немец сказал ему: "Когда я иду по улице, я не заинтересован в том, чтобы люди говорили: "Вон идет Иоганн Шмидт", но я хочу, чтобы они говорили: "Вот идет немец".
После ужина, на котором мы выпили много доброго мюнхенского пива, мы отправились на поезд и разместились в своих купе. Должен признаться, что я был вполне рад это сделать. Фон Нейрат, к счастью, исчез в своем купе, а мы с Киркпатриком прежде чем улечься спать в течение часа обсуждали наши впечатления.
Беседа с Гитлером в Берхтесгадене
19 ноября 1937 года
Мы прибыли в Берхтесгаден в 9 час. 30 мин. и были сразу же препровождены к дому Гитлера. Он встретил нас на ступеньках, мы тут же поднялись и приступили к беседе - Гитлер, фон Нейрат, Шмидт и я. Он подал мне знак начинать, что я и сделал, поблагодарив его за предоставленную мне возможность иметь эту беседу, которую, как я надеюсь, мы можем провести совершенно откровенно и которая, как я надеюсь, может послужить средством улучшения взаимопонимания между обеими нашими странами - взаимопонимания, от которого, как мне представляется, может зависеть будущее не только обоих наших народов, но и цивилизации вообще.
Он попросил меня указать, какие основные вопросы я хотел бы обсудить. Я сказал, что я полностью в его распоряжении, но что, по мнению премьер-министра, министра иностранных дел и правительства Его Величества, было бы в пределах возможностей обеих наших стран попытаться сразу же полностью определить позиции каждой из них и проявить готовность к сотрудничеству во имя мира и внесению большого вклада в это дело. Хотя в нацистской системе многое вызывает неприятие британского общественного мнения (отношение к церкви; возможно, в меньшей степени - отношение к евреям; отношение к профсоюзам), нельзя закрывать глаза на то, что он сделал для Германии и, с его точки зрения, для того, чтобы выдворить коммунизм из своей страны, и, как он это понимает - чтобы блокировать его продвижение на Запад.
Если взять Англию в целом, то сейчас проявляется гораздо больше понимания всей его работы в этом плане, чем когда-нибудь раньше. Коль скоро мы сможем добиться какого-либо успеха в развитии этого понимания, мы должны будем непременно почувствовать себя вправе подключить к любым переговорам, которые мы могли бы проводить, те страны, с которыми у нас существуют особые связи - Италию и Францию. Если мы вчетвером достигли бы между собой согласия, то тем самым заложили бы самые прочные основы для дела мира и для всего того, что захотели бы построить на этих основах.
Он не возражал против этого, но сказал, что формального согласия между четырьмя державами можно было бы достигнуть без особого труда, но оно не много бы стоило без принятия в расчет реальностей, даже если они и неприятные. Германии пришлось признать реальность в виде Польши. Все мы должны принять такую реальность как признание Германии в качестве великой державы. Мы должны отойти от версальского мышления и признать, что мир не может постоянно находиться в состоянии "статус-кво".
На это я ответил, что никто и не намеревается относиться к Германии иначе, как к великой державе, и что никто в здравом уме не ожидает, что мир может вечно оставаться неизменным. Все дело в том, каким образом должны происходить эти изменения.
На это он ответил, что имеется две, и только две, альтернативы:
1) свободное противоборство сил, что означает войну; и
2) разумное урегулирование.
Мир испробовал первую. Способен ли он предпочесть вторую? К несчастью, мы имели возможность сравнить два пути, и потому необходимо найти путь к разумному решению.
Здесь он разразился ворчливой тирадой о том, как трудно иметь дело с демократическими странами. Все его предложения, будь то по разоружению или по вопросам политики, терпели крах на этом рифе. Многопартийная система демократических стран осложняет решение проблемы колоний (конференция консервативной партии). Единственно, что не потерпело крах, так это морское соглашение, которого он намеревался придерживаться, пока русские вынудят его воспользоваться правом пересмотра.
Что касается "демократической" части его высказывания, то я ответил, что если каких-то изменений можно ожидать не ранее прекращения приверженности Великобритании демократической системе, то совершенно очевидно, что я напрасно потратил время на поездку в Берхтесгаден, а он - на то, чтобы принимать меня. Ибо, как я полагаю, Великобритания меньше всего намерена менять свою форму правления. При всем уважении к нему, этот вопрос не очень уместен. Его предложения по разоружению и по другим вопросам потерпели неудачу не из-за многопартийной системы, демократии или чего-то подобного, но потому, что другие страны по тем или иным причинам не были удовлетворены той степенью безопасности, которая им практически предлагалась. По причинам, которые ему представляются убедительными, он игнорировал договорные обязательства. Я не буду обсуждать, насколько вески причины нарушения обязательств или нет, но не удивительно, что это вспоминают, когда он выступает с новыми инициативами.
Он пояснил, что, критикуя демократии, он прежде всего имел в виду Францию, но повторил, что даже применительно к нам партийная конференция "связала" правительство. В Англии откровенно высказываются в том плане, что Германии ни в коем случае не должно быть разрешено иметь колонии, и что я должен был заметить попытки враждебных кругов Англии сорвать мой визит в Берлин.
На это я ответил, что, по моему мнению, враждебные круги могут быть не только в Англии.
Затем он спросил меня, какие еще имеются между нами проблемы помимо колоний. Я ответил, что английское общественное мнение было бы радо узнать о его отношении к Лиге Наций и разоружению. В отношении Лиги Наций он сказал, что не может понять, почему мы придаем такое значение пребыванию Германии в Лиге, тогда как нас не волнует, что США не входят в нее. Сейчас не может быть дан ответ на вопрос, вернется ли туда Германия. Разумеется, она не вступит в Лигу, если та сохранит свой нынешний состав и методы деятельности. Вопрос разоружения сейчас более сложен, чем несколько лет тому назад. Сейчас мы наверстываем упущенное - равно как и Германия, - и опыт показывает, что уважение к странам зависит от степени их вооруженности. А теперь еще Россия… Он предложил отменить использование бомбардировщиков, но "колониальные" страны настояли на их сохранении по полицейским соображениям. "Кто будет решать этот вопрос и как он будет решаться, я не знаю". Что еще? Я сказал, что Версальский договор, несомненно, порождает и другие проблемы, которые, как нам представляется, могут вызвать осложнения, если не найдут своего разумного решения, например, проблемы Данцига, Австрии, Чехословакии. По всем этим проблемам мы не настаиваем непременно на сохранении статус-кво по состоянию на нынешний день, но мы озабочены тем, чтобы избежать такого их решения, которое могло бы вызвать осложнения. Если может быть найдено разумное урегулирование при свободном согласии и доброй воле тех, кого это прежде всего касается, - мы, разумеется, не проявим ни малейшего желания блокировать его.
Он ничего не сказал о Данциге, а в отношении Австрии заявил, что у них есть соглашения, которые соблюдаются, и что он надеется, что "разумные элементы" в Чехословакии предоставят возможность судетским немцам "пользоваться статусом, который гарантировал бы их положение".
В ходе беседы два или три раза в разной форме поднимался вопрос о колониях. Он заявил - хотя и не очень настоятельно, - что мы нарушили соглашения по Конго, распространив военные действия на территории колоний, но согласился, что нет смысла обсуждать обвинения в нарушениях условий прошлых договоров.
Если мы можем урегулировать этот вопрос между собой - хорошо; если нет - он должен принять это к сведению и выразить свое сожаление. Но он высказал надежду, что Франция и Великобритания совместно изучат этот вопрос и выработают решение, которое смогут предложить. Он добавил, что:
1) если есть какие-то страны, от которых по стратегическим причинам мы не хотели бы отказаться, мы должны были бы предложить что-то взамен; и (в довольно юмористическом тоне), что
2) он не хочет колоний
а) в стратегических точках, что могло бы втянуть его в конфликтную ситуацию;
б) ни в Сахаре;
в) ни в Средиземноморье "между двумя империями";
г) ни на Дальнем Востоке, что также слишком опасно.
На это я сказал ему - и повторил это не раз, - что для сегодняшнего или любого другого правительства не может быть и речи о том, чтобы касаться вопроса о колониях кроме как в контексте общего урегулирования, которое открыло бы перед нашим народом перспективу реального взаимопонимания и ослабления существующей напряженности. Но мы полны готовности обсудить эту и любую другую проблему. Здесь возник вопрос: какой следующий наиболее полезный шаг мы могли бы предпринять? Было бы печально, если бы эта беседа, подобно предыдущим, не нашла своего развития и не привела к общим усилиям, направленным на достижение соглашения, что я предложил вначале. Колебания в отношении проведения каких-то конкретных мер в этом плане произвели бы неблагоприятное впечатление в Англии. На это он ответил, что беседы и переговоры всегда требуют тщательной подготовки. Он не верит в переговоры, которые проводились бы каждые три месяца и ни к чему не приводили, и потому считает, что было бы разумнее, если бы мы провели соответствующую подготовку по дипломатическим каналам. Он выразил также надежду на то, что мы могли бы отойти от атмосферы "неминуемой катастрофы". Нынешняя обстановка не является опасной. Если верить печати, то, конечно, можно ожидать, что в один прекрасный день проснетесь и увидите германские войска в Вене или в Праге, точно так же, как печать затеяла опасную игру, опубликовав насквозь лживое сообщение о том, что 20 000 немцев находятся в Марокко. Реальная угроза - это безуспешные переговоры. Если он направит фон Нейрата в Лондон, каждый немец подумает, что тот отправился для обсуждения колониальных притязаний, и если ему не удастся добиться успеха, обстановка не только не улучшится, а ухудшится.
Давайте довольствоваться медленным продвижением вперед. Это самый надежный путь. Ни один человек, который видел, что такое война, как видел он, не может быть настолько глупым, чтобы хотеть новой войны, ибо все мы знаем, что в войне проигрывает даже победитель. В настоящее время только одна страна может думать о войне - Россия!
Я ответил, что совершенно убежден в том, что премьер-министр и министр иностранных дел не оспорят его призывов к осторожности в отношении медленного продвижения вперед, при условии, что мы почувствовали бы, что действительно продвигаемся вперед. Действительно, премьер-министр сказал мне накануне моего вылета из Лондона, что он был бы очень доволен медленным продвижением вперед и что вряд ли можно рассчитывать на что-то другое. Самое главное - чтобы обе наши страны действовали во имя достижения одной и той же конечной цели - мирного решения сложных вопросов, которыми мы весьма озабочены.
Трудно дать четкий или последовательный ответ о беседе, продолжавшейся более трех часов и проходившей не совсем ординарно. В целом Гитлер был спокоен и сдержан, если не считать моментов, когда он приходил в возбуждение, говоря о России или печати. Вопрос о коммунизме не занял столько места, сколько я ожидал. Гитлер говорил очень живо: глаза в постоянном движении и энергичные жесты в подкрепление мысли. Я вполне могу понять, почему он считается популярным оратором. Быстрая смена настроений - сардонический юмор, издевка, иногда почти тоска. Но он поразил меня своей искренностью и верой во все то, о чем он говорил. Что касается политического значения беседы, то я не оценил бы его очень высоко. Я полагал бы, что беседа была хороша для установления контактов, но у меня сложилось четкое впечатление, что кроме колоний ему мало что от нас надо и что, по его мнению, в отношении европейских проблем время работает на него. В конечном счете я полагаю, что, желая поддерживать с нами дружественные отношения, он в то же время не спешит решать вопрос о возвращении в Лигу Наций, рассматривает разоружение как дело достаточно безнадежное и, короче говоря, чувствует себя сильным и не собирается бегать за нами. У меня не сложилось впечатление, что он намерен воевать с нами из-за колоний; но нет сомнения в том, что если он не сможет получить удовлетворения в этом вопросе, то хорошие отношения, при которых, по моему мнению, мы могли бы оказывать значительное влияние и без которых внешняя напряженность сохранится, оказались бы невозможными.
Хотя он был вполне дружелюбен и любезен, он проявлял определенную сдержанность, что частично можно объяснить усталостью, но мне кажется, что главным образом это следует отнести за счет осознания, что у нас разная система ценностей и что мы говорим на разных языках.
Это было не только расхождением во взглядах между тоталитарным государством и демократическим. Складывалось впечатление, что он считает, что в то время, как он достиг власти лишь после тяжелой борьбы с сегодняшними реалиями, британское правительство продолжает благоденствовать в созданном им мире, в фантастической стране странных, хотя и достойных уважения, иллюзий. Оно потеряло всякую связь с реальностью и цепляется за ходячие лозунги - "коллективная безопасность", "всеобщее урегулирование", "разоружение", "пакты о ненападении", - которые не дают никаких практических перспектив разрешения проблем Европы.
Он не может, в частности, понять, почему такое значение придается возвращению Германии в Лигу Наций. Он считает всю концепцию равенства государств нереалистической и не основанной на реальной жизни, а следовательно, не верит в то, что дискуссии между множеством стран с разными интересами и совершенно различной значимостью могут куда-то привести. Отсюда его предпочтение решать отдельные проблемы в одиночку.
К этому добавляется его недоверие к демократическим методам, которые он считает неэффективными, чреватыми ошибками и неуместными в этом сложном и постоянно меняющемся мире, в котором мы живем. Главным пороком демократии, по его мнению, является то, что она может парализовать способность реально оценивать факты своей любовью к разглагольствованиям и искаженным представлением фактов в ее печати с ее вседозволенностью.
Во-вторых, система Лиги означает сохранение статус-кво. Бесполезно уходить от этого вопроса, заявляя, что ст. 19 Устава предусматривает возможность пересмотра мирными средствами. Подобный аргумент - еще одно из проявлений самообольщения. Невозможно представить себе мирный пересмотр с общего согласия, поскольку каждый член Лиги потребует жертв со стороны других.
Все это, естественно, тревожит нас и затрудняет контакты. Мы говорим на разных языках. Ведь факт - возможно, и неудобный факт, - что Германия в настоящее время является великой и сильной страной, в которой энергия бьет ключом и которая полна решимости добиться того, что она считает своими законными чаяниями. А это означает, что будет трудно достигнуть прогресса, если мы не проявим готовности выступить с конкретными предложениями по одному вопросу, который непосредственно возникает между нами, а именно - по вопросу о колониях. Ведь он, несомненно, будет утверждать, что достиг со своими соседями таких договоренностей, которые касаются их и его больше, чем нас; что он будет твердо их придерживаться; а что касается Лиги Наций и т. п. - то он не собирается менять метода, который он считает "реалистичным" и эффективным, на тот, который в основном строится на иллюзиях.
Возможно или нет - а если и возможно, то желательно ли? - пытаться выработать линию практических предложений по колониям - это вопрос, порождающий множество других соображений. Но вряд ли существует какой-либо другой практический путь внесения коренных изменений в англо-германские отношения.
Путешественник, преодолевший бесчисленные трудности в диких местах, обнаруживает, по возвращении домой, что его семья не ведает о его злоключениях и погружена в местные дела и проблемы. Они встречаются дружелюбно, но он чувствует, что они живут в другом мире и говорят с ним совсем на другом языке.
Возможно, эта аналогия и небезупречна, но она иллюстрирует отношение Гитлера к встрече с представителем британского правительства.
Как представляется, дело сводится к тому, должны ли мы посчитать возможным или желательным рассмотреть проблемы колониального урегулирования в широком плане, имея в виду возможность использовать это как средство нажима для продолжения курса на реальное умиротворение в Европе: иными словами, вместо того, чтобы вести с ним торг в плане отказа его от колоний взамен на предоставление свободы действий в Европе, попытаться провести более трудный, но, вероятно, более благоразумный торг по колониальному урегулированию в обмен на хорошее поведение в Европе.
20 ноября
Мы вернулись в Берлин к завтраку, после чего я написал несколько писем и читал газеты. В 11.00 мы отправились на машине генерала Геринга к нему домой на обед. Его дом находился в лесу. Мы ехали по одному из новых "автобанов" - по шоссе в Штеттин - эта поездка полностью подтверждала все написанное Топом Волмером о подобных шоссе, но я был поражен небольшой загруженностью дороги транспортом. Геринг встретил меня на дороге. На нем были коричневые бриджи и сапоги в тон, зеленая кожаная куртка, поверх которой было надето короткое пальто с меховым воротником. Зеленая кожаная куртка была подпоясана зеленым кожаным ремнем, на котором был подвешен кинжал в красных кожаных ножнах, - в общем он представлял собою весьма живописное и привлекательное зрелище. Его наряд завершала зеленая шляпа с большой кисточкой из замши.