Макрокосм, вовлеченный в мистерию обновления, переживает, таким образом, те же состояния, что и малый мир, он так же "дышит" и "трепещет", так же "разрывается", "стонет" и "воет", рождаясь заново. Одухотворяющая природу сила (дух) в своем движении безжалостно ломает, или как пишет Бёме, "взрывает" материю – этим и определяются метаморфозы материального мира. Процесс обновления природы он называет "Qual" – "мукой" материи, а саму природу "огнедышащим вулканом", "Великой роженицей". [89] Поэтому и материя, из которой она состоит, находится в процессе вечного преображения. Макро– и микрокосм для Боброва – это миры постоянных "прерождений", где "бессмертно бытие крутится" [I, 28]. В понятия земной жизни и вообще живого он вкладывает представление о циклическом кругообразном движении (жизнь – состояние вечного "коловращения"). Ближайшую аналогию Бобров естественным образом усматривает в модели кровообращения, которая кажется ему особенно применимой к его поэтическим представлениям о пространственно-временной организации мировой жизни: с одной стороны, протяженный во времени и необратимый ее ход отмечается пульсирующим ритмом – "боем Сатурновой крови", это и есть "трепет" вечности, ее "пульс": [90]
Со трепетом проходит мимо
Последних солнцев мир живой (II, 55)
Столетье каждое пред ним
Как атом трепетный мелькает (I, 98);
с другой стороны, сам макрокосм, как все живое, тоже подчинен закону кровообращения. Его "кровеносная система" состоит из множества "жил", по которым движутся и атомы времени, и небесные тела. Все они суть частные проявления объединяющего мир закона жизни:
Как шарики в крови (мы зрим то в малом мире)
Чрез жилы утлые, не падая бегут;
Так круги светлые в обширном сем эфире
По жилам некиим не падая текут. [91]
Художественный метод, предложенный Бобровым, предполагал постижение сути и был направлен не на формы слога (насколько изощренными они ни казались бы), а на содержание поэтической мысли. Язык в этой системе был не целью, а средством. Целью оставался мир, истинное постижение которого оказывалось под силу одной поэзии, поскольку сам мир представал как высокоорганизованный поэтический текст. Назначение поэта для Боброва состояло лишь в умении "раскрыть всю сродность чрез перо", иными словами, воссоздать мир в системе пронизывающих его родственных связей. Это и есть "текст" Творения, поэту же остается лишь снять с него "кальку".
При всем многообразии питавших Боброва литературных и культурных традиций – от неоплатонизма до масонской эзотерики и метафизики XVIII в. – нельзя не отметить его стихийной внутренней близости к поэзии и философии сеиченто. Об этом в 1822 г. писал А.А. Крылов, критик журнала "Благонамеренный", сравнивавший стиль Боброва с "испорченным кончеттами <…> принужденным слогом Мирини и его подражателей" [Крылов, 461-463]. Думается, однако, Бобров не столько усваивал уроки Марино и Тезауро, с произведениями которых был хорошо знаком [см.: Зайонц 1995-1996, 71-73], сколько находил в них близкую своей творческую органику. "В философии Тезауро, – пишет об этой эпохе И.Н. Голенищев-Кутузов, – качествами бога нередко наделяется природа, вообще его представления гораздо ближе к античному пантеизму и неоплатонизму, чем к средневековому христианству. Нельзя не отметить удивительной идеологической близости Тезауро и Марино. Бог для них – искусный ритор, дирижер, художник, рядом с которым становятся наделенные острым умом мастера искусств. Человек – природа – бог становятся как бы в один ряд, все они божественны, все способны к творчеству и наделены гениальностью" [Голенищев-Кутузов, 143-144]. В 1764-1765 гг. вышел русский перевод знаменитой книги Тезауро "Моральная философия", вторая часть которой была посвящена искусству барочного Остроумия. В не менее знаменитом и также известном в России трактате "Подзорная труба Аристотеля" Тезауро развивает свою теорию Метафоры. Именно Метафора, как полагал автор, с ее Прозорливостью и Многосторонностью, помогает проникать "в субстанцию, материю, форму, случайность, качество, причину, эффект, цель, симпатию, подобное, противоположное" [Тезауро, 625]. Высшей ее разновидностью Тезауро называет Метафору Пропорции, где форма выражения неразрывно связана с содержанием, и, если меняется одно, неизбежно меняется и другое [Там же, 628-630; Философия, II, 342].
В преамбуле к первому русскому изданию "Моральной философии" его переводчики Стефан Писарев и Георгий Дандол поместят слова Петра I, сказанные им в 1714 г. при спуске на воду очередного судна, которые были восприняты переводчиками как завет: "Историки <…> доказывают, что первый и начальный Наук Престол был в Греции, откуда, по несчастию, принуждены были оне убежать и скрыться в Италии, а по малом времени рассеялись по всей Европе; но нерадение наших предков им воспрепятствовало, и далее Польши пройти их не допустило…". Упрек в адрес предков, по вине которых европейские достижения не проникли в Россию, Петр заканчивает словами: "Я не хочу и изобразить другим каким либо лучшим образом сего наук прехождения, как такмо циркуляциею, или обращением крови в человеческом теле: да и кажется я чувствую некоторое в сердце моем предуведение, что оныя Науки убегут когда ни будь из Англии, Франции и Германии и перейдут для обитания между нами на многие веки…" [Философия, 2]. Издание эстетического трактата Тезауро должно было в представлении его русских адептов (к числу которых, судя по знаковой оговорке в "Тавриде", принадлежал и ее автор) послужить к разрушению "вековых препон" и вдохнуть в отечественные науки и искусства дух Возрождения -
Тогда исполнился бы тот
Период славный просвещенья,
О коем беспримерный ПЕТР
Подобя току крови в теле,
Пророчески провозвещал… (IV, 191)
Но у истории своя логика. Взлелеянный Ренессансом тип интеллектуальной культуры, так глубоко захвативший в конце XVIII столетия рядового русского литератора, оказался маловостребованным в России рубежа веков: она бредила французским Просвещением и готовилась к Романтизму. Вторая волна поэтического увлечения философией природы, которую русские романтики переживут спустя всего несколько десятилетий, будет воспринята ими как культурное откровение.
Литература
Аверинцев С.С. Заметки к будущей классификации типов символов // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985: 297-303.
Александровский И.Т. "Разбор поэмы: Таврида" // "Северный Вестник". СПб., 1805. Ч. V. № 3: 301-311.
Альтшуллер М.Г. С.С. Бобров и русская поэзия конца XVIII – начала XIX в. // Русская литература XVIII века. Эпоха классицизма. М.; Л., 1964: 224-246.
Беме 1815 – Беме Я. Christisophia, или путь ко Христу, в девяти книгах, творения Якоба Бема… СПб., 1815.
Беме 1858 – Русские переводы Якоба Бема, статья С. П–ва // Библиографические записки. СПб., 1858. Т. I. № 5: 129-137.
Бенеш Отто. Искусство Северного возрождения. (Его связь с современными духовными и интеллектуальными движениями). М., 1973.
БГ – Беседующий гражданин. СПб., 1785. Ч. IV.
Бобров С.С. Рассвет полнощи. Ч. I-IV. Спб., 1804.
Бруно Дж. 1934 – О причине, начале и едином. М., 1934.
Бруно Дж. 1936 – О бесконечности, вселенной и мирах. М., 1936.
Габлиц К.И. – Физическое описание Таврической области, по ея местоположению, и по всем трем царствам природы. СПб., 1785.
Голенищев–Кутузов И.Н. Барокко и его теоретики // XVII век в мировом литературном развитии. М., 1969: 102-153.
Зайонц Л.О. 1985 – Э. Юнг в поэтическом мире С. Боброва // Учен. зап. ТГУ. Вып. 645. Тарту, 1985: 71-85.
Зайонц Л.О. 1995-1996 – От эмблемы к метафоре: феномен Семена Боброва // Новые безделки. Сборник статей к 60-летию В.Э. Вацуро. М., 1995-1996: 50-76.
Зайонц Л.О. 2004 – Пространственная вертикаль тело – душа – дух в ландшафтных моделях Семена Боброва // WSA. 54. 2004: 79-92.
Зайонц Л.О. 2007 – У истоков "кинопоэтики": Опыт Семена Боброва // Дело Авангарда. Amsterdam, 2007 (в печати).
Кантемир А. Сочинения, письма и избранные переводы. СПб., 1868. Т. II.
Кондратович К. Дикционер или Регениар, по алфавиту российских слов: о разных произращениях, то есть древах, травах, цветах, семенах, огородных и полевых кореньях и пр. былиях и минералах. СПб., 1780.
Кругообращение – Anon. Кругообращение крови // Размышление о делах Божьих. 1778. Ч. IV: 74-77.
Крылов – <Крылов А.А.> Разбор "Херсониды", поэмы Боброва // Благонамеренный. 1822. XI: 409-429; XII: 453-465.
Левен В.Г. Якоб Беме и его учение // Вестник истории мировой культуры. 1958. № 5: 67-79.
Лихачев Д.С. XVII век в русской литературе // XVII век в мировом литературном развитии. М., 1969: 299-328.
Максимович-Амбодик Н. Анатомико-физиологический словарь. СПб., 1785.
Мильтон Джон. Потерянный Рай и Возвращенный Рай. СПб., 1895.
Морозов А.А. 1962 – Проблема барокко в русской литературе XVII – начала XVIII века // Русская литература. М., 1962. № 3: 3–38.
Морозов А.А. 1974 – Эмблематика барокко в литературе и искусстве петровского времени // Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII века. 9. Л., 1974: 184-226.
О крови – Anon. Некоторые примечания о крови // Экономический магазин. 1789. № 63: 174.
О жилах – Anon. Нечто о пульсовых и прочих жилах // Экономический магазин. 1789. № 87: 144.
О пульсе – Anon. О биении пульса // Экономический магазин. 1783. № 52: 408-409.
Паллас П.С. 1786 – Описание растений Российского государства. СПб., 1786.
Паллас П.С. 1795 – Краткое физическое и топографическое описание Таврической области. СПб., 1795.
Письма – Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980.
ПТ – Покоящийся трудолюбец. 1784. Ч. 2.
Радищев А.Н. Полн. собр. соч. Т. I. М.; Л., 1938.
Розанов И.Н. Русская лирика. СПб., 1914.
Сытин А.К. Естественноисторические труды К.И. Габлица и П.С. Палласа в поэме С.С. Боброва "Таврида" (в рукописи).
Тезауро Эммануэле . Подзорная труба Аристотеля; Моральная философия // История эстетики. М., 1964. Т. II: 624-627, 628-630.
Философия нравоучительная, сочиненная графом и Большого Креста Малтизским кавалером Эммануилом Тезауром. Переведена с итальянского языка статским советником Стефаном Писаревым и коллежским ассесором Георгием Дандолом. Ч. I-II. СПб., 1764-1765.
Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблему // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988: 7–60.
Фишер К. Шеллинг, его жизнь, сочинения и учение. СПб., 1905.
Altshuller M.G. Semyon Bobrov and Edward Young // Russian Literature Triquarterly. № 21. 1988: 129-140.
Мария Завьялова, Дайнюс Разаускас (Москва – Вильнюс) Летающие животные и поющие рыбы, или Круговорот превращений в поэзии Сигитаса Гяды [92]
На написание настоящей статьи нас вдохновило недавнее исследование Т.В. Цивьян и H.A. Михайлова о божьей коровке в связи со стихотворением М. Мартинайтиса (статья упомянутых авторов в настоящее время находится в печати, см.: Михайлов, Цивьян). По нашим наблюдениям, многие современные литовские поэты используют в своих произведениях мифологические аллюзии, и это представляется небезынтересным, тем более что к теме отражения мифологии в их творчестве мало кто обращается. Вопрос о том, насколько сознательно тот или иной автор вводит в свои поэтические произведения фольклорные мотивы и сюжеты, остается открытым, однако очевидно, что рассмотренная под определенным углом зрения литовская поэзия оказывается насквозь пронизанной мифологическими представлениями.
Обратимся к творчеству одного из самых известных современных поэтов Литвы – Сигитаса Гяды [93] . Этому автору принадлежат несколько циклов детских стихов, некоторые положены на музыку и исполняются литовским бардом Витаутасом Кярнагисом. Используемые в статье стихи взяты из двух таких сборников: "Белая ворона" [Geda 1985] и "Синий автобус" [Geda 1980]. Текст одной из песен с подстрочным переводом приводится ниже:
Gyvulėlių skraidymas
Visus gyvulėlius
Sunku apsakyti,
Bet kiekvienas moka
Po dangų skraidyti.
Skrenda žiogelis,
Iš linksmumo žalias,
Skrenda avelės
Ir karvytės žalos.
Kiekvienas paukštelis -
Reikia tik girdėti -
Kaip mažas žmogelis
Moka kalbėti.
O jūrų žuvelės
Susėdo ant dugno
Ir giesmeles gieda,
Susikūrę ugnį.
Vaikeliai, vaikeliai,
Greičiau atsibuskit,
Rūtų daržely
Išdygo arkliukas
Полет животных
Всех животных
Трудно описать,
Но каждое умеет
По небу летать.
Летит кузнечик,
От радости зеленый,
Летят овечки
И коровки бурые.
Каждая птичка -
Надо только слышать -
Как маленький человечек
Умеет говорить.
А морские рыбки
Уселись на дно
И песенки поют,
Разведя огонь.
Детишки, детишки,
Скорее просыпайтесь,
В рутовом садике
Выросла лошадка
На первый взгляд здесь присутствуют типичные фантастические мотивы, характерные для детской литературы: животные, летающие по небу, поющие рыбы и вырастающий в саду, как трава, конь. Однако такая игра фантазии поэта не кажется случайной при обращении к другим его стихам, в которых явно выделяется несколько устойчивых лейтмотивов. Рассмотрим эти мотивы подробнее.
I. Животные, плавающие по морю, как рыбы
В нескольких стихотворениях Сигитаса Гяды встречается один и тот же мотив – пасущиеся в морях кони:
Niekas gano savuosius žirgelius
Turi Niekas kumelaičių,
Baltųjų žirgelių,
Turi Niekas visą bandą
Bėrųjų, šyvųjų.
Ten, po jūras molynas,
Jas Niekelis gano,
Jūrelių dugnu
Namo parsivaro
Никто пасет своих коней
Есть у Никого [94] кобылки,
Белые кони,
Есть у Никого целое стадо
Гнедых, сивых.
Там, по синим морям,
Их Никто пасет,
По морскому дну
Домой гонит
Нередко в связи с морским конем возникают аллюзии к небесному пространству: конь, пасущийся в море, должен разбудить солнце; морская трава расцветает звездами:
Žirgelio prašymas
Žirgeli, žirgeli,
Ėsk jūros žolelę,
Žirgeli, žirgeli,
Pažadink saulelę.
Pažadink saulelę
Iš vasaros jūrų,
Žiūrėk, kaip ten žalia,
Už lango, už durų,
Kur žvaigždės sužibę,
Kur jūros žirgai
Iš mariųžolelę
Skabnoja ilgai.
Žydraisiais žiedeliais
T o s žolės žydės,
Ilgumas šiaudelio,
Didumas žvaigždės!
Baltosios žvaigždelės
Širdis atsiskleis…
Keliauja žirgelis
Sau jūrų keliais…
Просьба коня
Конь, конь,
Ешь морскую травку,
Конь, конь,
Разбуди солнышко.
Разбуди солнышко
Из летнего моря,
Смотри, как там зелено,
За окном, за дверью,
Где звезды заблестели,
Где морские кони
Из моря травку
Щиплют долго.
Голубыми цветочками
Эта травка зацветет,
Длина соломы,
Величина звезды!
У белой звездочки
Сердце откроется…
Бродит себе конь
По морским дорогам…
В стихах Гяды в "девяти морях-океанах" плавает и морской теленок:
Jurų veršiukėlis
Vai graži graži mūsų žemelė,
Devynios jūros, devynios marės,
Tarp tų jūrelių eglė žydėjo,
Po tas mareles jūrų veršiukėlis,
Išverstaakis, jūrų veršiukėlis,
Akelėm varto, žuveles gaudo.
Mažos mergelės burneles prausia,
Žuvelių šukelėm galvą šukuoja.
Žolės žalumas, dangaus žydrumas,
Į aukštą dangų kyla žolelė…
Морской теленок
Ой, красивая, красивая наша земля,
Девять морей, девять океанов,
Между теми морями ель цвела,
По тем океанам морской теленок,
Пучеглазый, морской теленок,
Глазами вертит, рыбок ловит.
Маленькие девочки ротики моют,
Рыбьими расческами волосы расчесыв;
Зелень травы, голубизна неба,
В высокое небо поднимается трава…
В последнем стихотворении, видимо, отразилась аллюзия на текст из собрания народных песен Малой Литвы, опубликованного Л. Резой в XIX в., ср:
Išbėg’ išbėgo
Iš Rusnės kiemo
Du jaunu žvejytėliu.
Jie leido leido
Plonus tinklelius
Padumo vidurėly.
O ir sugavo
Dyvnai tinkleliais
Du j ū r i ų v e r š i u k ė l i u.
– Ai drauge, drauge,
Tavorščiau mano,
Kas tai dyvųžuvelės?
Выбегали
Из села Русне
Два молодых рыбачка.
Они пускали
Тонкие сети
Посреди пучины.
А и поймали
Дивно сетями
Двух м о р с к и х т е л я т.
– Ой, друг дружище,
Товарищ мой,
Что за дивные р ы б к и?.. [Rėza, 111, № 32]
Что же касается непосредственно морского теленка , следует прежде всего упомянуть названия соответствующих морских существ: ср. такие литовские названия рыбы Cottus quadricornus, как jūrių veršis, jūrjautis, буквально ‘морской теленок’ и ‘морской бык’ [LKŽ IV, 432, 434], названия керчака (Myoxocephalus scorpius) bullis, буквально ‘бык’, и jūros bùlius ‘морской бык’ [LKŽ I, 1133, 1153]; также русское название породы рыб бычок [см.: Даль I, 149], бык-рыба ‘бычок-подкаменщик’ [Усачева, 129], слвц. bul’ ‘жерех’ (букв. ‘бык’) [Усачева, 157]. Из "Славянского бестиария" здесь заслуживает упоминания волъ морский – "животное с головой вола; передние ноги с копытами, а вместо задних ног – рыбий хвост" [Белова, 76].
К уподоблению рыбы корове ср. также народную поговорку (зап. в с. Пелеса, совр. Белоруссия): Mano karvė graži kaip lydakė ‘Моя корова красивая, как щука’ [LKPŽ, 146]. Ср. также загадку: marga karvė dangų laižo – lydekaitis po ledu ‘пестрая корова небо лижет – щучка подо льдом’ [LT V, 528, № 6185].